Теодеберт II

Теодеберт II лат. Theodobertus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Золотой триенс Теодеберта II, отчеканенный в Клермоне. Национальная библиотека Франции, Кабинет медалей, Париж</td></tr>
Король Австразии
2/28 марта 596 — июль 612
Предшественник:	Хильдеберт II
Преемник:	Теодорих II
Рождение:	586/587
Смерть:	после июля 612 Шалон
Род:	Меровинги
Отец:	Хильдеберт II
Мать:	Неизвестная по имени наложница
Супруга:	1-я: Билихильда 2-я: Теодехильда
Дети:	От 1-го брака: сыновья: Хлотарь, Меровей дочери: Теодехильда, Регинтруда, Эмма

Теодеберт II (587 — после июля 612) — король франков в 596 — 612 годах из династии Меровингов. Правил в Австразии со столицей в Меце.

Имя Теодеберт переводится с франкского как «Блистающий среди народа».

Биография

Королевство Теодеберта

Теодеберт — старший сын Хильдеберта II от наложницы.

После смерти отца, согласно его завещанию, десятилетний Теодеберт II стал королём Астразии. Его младший брат девятилетний Теодорих II был провозглашён королём Бургундии. Регентшей, правившей от имени своих несовершеннолетних внуков, стала королева Брунгильда.

Однако, в отличие от прежних разделов Австразия понесла ряд территориальных уступок в пользу Бургундии; она потеряла город Сент, герцогство Шампань и Тургау (между Ройсом и Боденским озером), а также часть Западного Прованса и Эльзас. Видимо, целью этого передела границ было создание двух королевств сравнимых размеров. Также возможно, что отторгнув некоторые провинции у Австразии, Брунгильда могла рассчитывать лишить беспокойную знать восточного королевства возможности наносить вред. Единый королевский двор Хильдеберта II был вновь разделён на два разных двора, бургундский и австразийский. Похоже королева Брунгильда пыталась приуменьшить важность королевской резиденции, чтобы сохранить настоящие ключи от власти при себе. Действительно, нет никаких доказательств, чтобы королева часто проживала у внуков. Скорей она предпочитала район Отёна и Осера, то есть пограничные земли, позволявшие следить за обоими королевствами.

Теодеберт совместно с братом ведёт войну с Хлотарем

В 596 году, как и в каждом случае, когда во франкском мире неожиданно открывалось королевское наследство, начался период неопределённости, время, когда каждый магнат решал, кому будет верен, и каждый город определял, кого считает господином. Королева Нейстрии Фредегонда сочла этот момент подходящим для попытки воссоздать великую Нейстрию времён Хильперика I. Она предприняла наступление на Париж, и рядом с матерью был двенадцатилетний Хлотарь II, впервые командовавший войсками. Он сумел захватить часть Иль-де-Франса, в основном благодаря изменам на местах, а потом повернул на Австразию. В местечке под названием Лаффо, около Суассона, нейстрийцы в кровопролитном сражении одержали победу над армиями Теодеберта II и Теодориха II, но не имевшую большого значения. Наступление 596 года представляло собой дерзкую вылазку в традициях Хильперика, то есть конъюнктурную операцию, внешне удачную, но не позволявшую развить успех. К тому же нейстрийцы были вынуждены убедиться, что коалиция Австразии и Бургундии не распалась со смертью Хильдеберта II и его сыновья сообща выступили для отражения угрозы завоевания.

Можно понять, почему Брунгильда сразу же не попыталась отомстить за набег нейстрийцев на Париж. В это время она прежде всего оберегала интересы внуков, а для этого ей пока что надо было эффективно контролировать бургундскую и австразийские территории. Так, три года Брунгильда занималась назначением верных чиновников, убирая потенциальных изменников. Как всегда, надо было присматривать за периферийными княжествами. Лангобарды, авары и славяне всё ещё оставались опасными соседями, так что оголять границы было нельзя. Кроме того, в Провансе в 599 году снова вспыхнула чума. Двигать армии во время эпидемии было неразумно.

Только в 600 году Брунгильда почувствовала себя достаточно уверенной в своих силах, чтобы возобновить враждебные действия против Нейстрии. Она направила австразийские и бургундские армии на Париж. В свою очередь навстречу им повёл войска Хлотарь II. Сражение произошло на берегах реки Орвенны, около Дормеля (близ Монтро, нанешний департамент Сена и Марна). Здесь вся армия Хлотаря была перебита, при этом погибло так много народа, что тела запрудили реку и из-за застывшей крови не могла течь вода. Хлотарь бежал вместе с остатками своей армии сначала в Мелён, а затем и далее в Париж. Затем Теодеберт и Теодорих опустошили города и местечки вдоль Сены и вновь обратились против Хлотаря. Города были разрушены до основания, и в них армия Теодеберта и Теодориха взяла много пленных и богатую добычу. У разбитого Хлотаря не оставалось другого выбора, как только согласиться на условия, по которым Теодорих взял себе всю страну между Сеной и Луарой до моря и бретонской границы, а Теодеберт — всё «герцогство Дентелен», то есть район ограниченный Уазой, Каншем, Ла-Маншем и Форе Шарбоньером. Хлотарю осталось всего 12 графств, находящихся по преимуществу в низовьях Сены.

Брунгильда, раздавив нейстрийскую армию при Дормеле и низведя королевство Хлотаря до крохотного участка земли, не стала дальше преследовать нейстрийского короля. Для этого у неё были свои причины. Действительно, в представлении магнатов Австразии и Бургундии уния между этими двумя королевствами была оправдана только существованием независимой и враждебной Нейстрии, от которой надо было защищаться. Устранение сына Фредегонды с политической сцены было бы чревато междоусобной войной. Старое соперничество между двумя ветвями меровингской династии несомненно мало значило по сравнению с теми озлоблением и непониманием, какие в отношении к королеве испытывали её аристократы. Так, на рубеже 600 года герцог Витрион Шампанский и бывший патриций Прованса Эгила поплатились жизнью за реальные или мнимые заговоры.

Поход против васконов

Междоусобные войны VI века в Королевстве вестготов и Франкском королевстве позволили васконам, которых ныне называют басками, расширить свои территории на обе предгорных области Пиренеев. В последней четверти VI века с юга их начали теснить вестготский король Леовигильд, а затем и его сын Реккаред I. Васконы перенесли центр своей активности на территорию Франкского государства и полностью подчинили себе долины рек Адур и Гаронна. С целью прекратить их грабительские набеги, в 602 году Теодорих и Теодеберт послали войско против васконов, разбили их, привели под свою власть и заставили платить дань. Для управления этой территорией они образовали герцогство Васкония, управлять которым был поставлен франкский герцог Гениал (Жениал).

Разрыв между Бургундией и Австразией

События 602—604 годов были последними, которые были отмечены единой волей, определяющей политику королей Австразии и Бургундии. Потом пути обоих королевств разошлись. В 601 году Теодеберту исполнилось пятнадцать лет — возраст в котором короли Меровингской династии признавались совершеннолетними. Возможно, Теодеберт, видимо, под давлением австразийской знати, не желавшей усиления в своём королевстве властной Брунгильды, перестал подчиняться бабке. Кроме того совершеннолетие почти совпадало с половой зрелостью. Поэтому регентша могла опасаться появления молодой королевы, которая не упустит возможности влияния на супруга. В своё время Брунгильде удалось разрешить эту проблему, женив своего сына Хильдеберта II на безвестной Файлевбе; та проявила безупречную верность по отношению к свекрови и никогда не пыталась её оттеснить. Теперь Брунгильда попыталась использовать тот же приём, купив рабыню неизвестного происхождения Билихильду и сделав её супругой Теодеберта. Но Билихильда оказалась не столь податливой, как Файлевба: она проявила независимость и в довершение всего сблизилась с местной аристократией.

«Теодеберт взял в жены Билихильду, которую Брунгильда ранее купила у работорговцев. Билихильда была возвышенной женщиной, она с достоинством мирилась с простоватостью Теодеберта. Она не только не считала себя никоим образом не ниже Брунгильды, но часто посылала ей презрительные послания. Брунгильда, со своей стороны, попрекала её тем, что она раньше была рабыней. Наконец, когда они вконец раздражили друг друга посланиями и разговорами такого рода, то между ними была устроена встреча на границе между областями Колруа и Сентож, в надежде, что эти две королевы как-нибудь сумеют договориться о мире между Теодорихом и Теодебертом; но советам австразийки Билихильды никто не стал следовать».

—

Совершеннолетие королей, нажим со стороны местных аристократий и растущая роль Билихильды, молодой супруги Теодеберта II, привели к тому, что десятилетнее единство исчезло. Когда — неизвестно, но контроль над Австразией Брунгильда утратила. Фредегар предлагает назидательную версию этого эпизода, отнеся его к 599 году:

«В этом году автразийцы изгнали Брунгильду. Некий бедный человек нашёл её одну, заблудившуюся, около Арси в Шампани и отвёл её по её просьбе к Теодориху, который устроил своей бабке торжественную встречу и обращался с ней с почётом. Брунгильда за эту услугу сделала этого бедного человека епископом Осера».

—

В этом рассказе всё нелепо. Дата неправдоподобна, поскольку письма папы Григория Великого показывают, что в 601 году Брунгильда ещё была хозяйкой обоих королевств. Образ старой королевы, бедной и скитающейся, вероятно очень романтичен, но абсурден: известно, что Брунгильда сохранила свою казну и личное имущество, в том числе земли, которыми владела в Австразии. Что касается образа честного крестьянина, вознаграждённого за добрый поступок епископским саном, — такое едва ли возможно. Человек, упомянутый в этой побасенке Фредегара, — на самом деле Дезидерий Осерский, о котором известно, что он был блестящим аристократом из Каора. Поскольку этот город принадлежал лично королеве, Дезидерий несомненно был клиентом Брунгильды. Наделение же его чертами выходца из низов, вероятно, было лишь неуклюжей попыткой очернить его память.

Коль скоро этот рассказ хрониста надо отвергнуть, придётся признать, что о настоящих причинах разрыва между Австразией и Бургундией мало что известно. Датировать это событие можно на основе набора писем, отправленных Григорием Великим в Галлию в ноябре 602 года. В самом деле, папа писал Брунгильде так, как будто она всё ещё правила от имени обоих внуков, но странным образом забыл адресовать хоть слово Теодеберту II, притом что похвалил Теодориха II за почтительность, которую тот сохранил по отношению к бабке. В конце 602 года Рим знал, что королева сосредоточилась на Бургундии, даже если разрыв с Австразией официально ещё не произошёл. Первые напряжения стали ощущаться только в 604 году, и то объяснить их трудно. Тогда Теодеберт, видимо, под давлением австразийской знати, отказался оказать вооружённую помощь Теодориху, которому непосредственно угрожал поход, предпринятый в самом конце 604 года Хлотарём на земли, приобретённые в результате битвы при Дормеле. Теодеберт заключил в Компьене мир с Хлотарем, и их две армии разошлись по домам без дальнейших потерь.

В этих условиях Брунгильда впервые начала опасаться, как бы земли, которыми она владела в Австразии, не были конфискованы внуком. Ясней понять ситуацию можно по грамоте Теодеберта II. Оттуда можно узнать, что Брунгильда, составляя завещание, отказала базилике святого Медарда в Суассоне виллу Морсен — землю, расположенную в Суассонской области. Местный епископ Ансерих запросил подтверждение дарственной у короля Теодеберта II, и тот дал благосклонный ответ, издав грамоту в пользу церкви святого Медарда.

Это был удивительно хитрый ход Брунгильды. Коль скоро король Австразии утверждал, что покровительствует церкви, он не мог возражать против благочестивого дара, тем более что уступка производилась в пользу церкви святого Медарда, династической усыпальницы, где покоились Хлотарь I и Сигиберт I. Но поскольку уступка вступала в силу только после кончины завещательницы, Брунгильда должна была по прежнему, всю жизнь, получать доходы с виллы Морсен; добившись, чтобы завещание было подтверждено королевской грамотой, она могла быть уверенной, что уже никто не лишит её этих средств.

В тот же период королева произвела и сложные земельные обмены в области Сента. Она лично передала церкви Оксера в собственность виллу под названием Сивириак и всех рабов, трудящихся на этой вилле. Подобные же сделки имели место в районе Реймса, где королева обменялась владениями с епископом Соннатием.

Однако, меняя свои виллы на земли, расположенные за пределами доступности Теодеберта, Брунгильда просто принимала меры предосторожности. Изымание некоторых владений, завидных для австразийского дворца, не было по-настоящему враждебным жестом.

Война между братьями

Всё изменилось, когда в 610 году королева Австразии Билихильда внезапно умерла — согласно Фредегару её убил Теодеберт, — и на смену ей пришла некая Теодехильда. Билихильда, бывшая рабыня Брунгильды, никак не выказывала верности госпоже, но по крайней мере предпочитала, чтобы между Австразией и Бургундией сохранялся мир. Её смерть позволила свободней действовать лицам куда более агрессивным и склонным к регионизму. Их главный замысел заключался в том, чтобы восстановить великую Автразию, существовавшую до воссоединения в 592 году. Это означало потребовать от Теодориха II вернуть Шампань, Алеманию и Эльзас. Чтобы заставить короля Бургундии уступить территории, австразийцы попытались втянуть в распрю Нейстрию. Для этого он направил к Хлотарю II послов. Теодорих II, отреагировав на это, послал к двоюродному дяде собственных дипломатов, тем больше надеясь на успех, что несколько лет назад он сблизился с Нейстрией. Хлотаря II осаждали просьбами оба посольства, однако он предпочёл не вступать в союз ни с кем и заявил о нейтралитете. Для Бургундии это была тяжёлая политическая неудача.

Не опасаясь более Нейстрии, австразийцы почувствовали себя достаточно сильными, чтобы перейти в наступление. В начале 610 года они вторглись в Эльзас и произвели военную оккупацию, хотя он достался Теодориху вполне законно, по наследству от отца Хильдеберта. Теодорих счёл, что восстановить согласие можно, созвав общее собрание, обоих королевств. Встреча обоих королей и их аристократов была назначена в крепости Сельц, в современном департаменте Нижний Рейн. Теодорих II направился туда с магнатами и вооружённой свитой небольшой численности (хотя Фредегар говорит что его сопровождало 20 тысяч воинов). Прибыв на место, он был неприятно удивлён, обнаружив перед собой всю австразийскую армию, которая пригрозила напасть на него, если он не сделает территориальных уступок. Теодорих был окружен со всех сторон и не видел никакого другого выхода, как только отдать Эльзас Теодеберту по письменному договору. Одновременно он также потерял Сентож (район к югу от Туля), Тургау (между рекой Реусс и озером Констанц) и Кампанию (часть Шампани к югу от Труа), которые были предметами частых споров. После этого оба короля разошлись по домам.

Алеманния по собственной воле перешла на сторону австразийцев. Войска, происходившие из этого региона, немедленно совершили набег на заюрские земли, демонстрируя, что они отнюдь не хранят верность Бургундии.

«В это же время произошло вторжение алеманнов, которые опустошили район Аванша к востоку от Юры. Аббелин и Герпин, вместе с другими графами этой местности, во главе своих армий перехватили их. Оба войска встретились друг с другом, и в Вангене произошла битва, и аллеманы оказались победителями и убили большое число трансюранцев, сожгли земли на большой площади вокруг Аванша и повернули назад с множеством пленников и рабов. Они вернулись домой, нагруженные добычей».

—

Теодеберт терпит поражение от брата и лишается престола

В мае 612 года армия Теодориха, собранная со всех провинций его королевства, собралась в Лангре. Пройдя через Анделот, она взяла Наис (Наис-сюр-Орнейм) и двинулась к городу Тулю, который был также взят. Сюда явился Теодеберт вместе с австразийской армией, и в открытом поле перед Тулем произошла битва. Теодорих одержал победу и по частям уничтожил войско Теодеберта; в этой битве пало много храбрых воинов. Сам Теодеберт бежал. Теодорих и его воины прошли через Арденнский лес и в июле 612 года подошли к Тольбиаку (совр. Цюльпих), куда явился и Теодеберт вместе со всеми саксами, тюрингами и другими народами из-за Рейна или из других мест, откуда только он мог их набрать. И там они сразились. Как говорит Фредегар, что с незапамятных времен никогда не было подобной битвы ни у франков, ни у других народов. Резня с обеих сторон была такова, что в передних рядах не было места, куда бы убитые могли бы упасть. Они стояли прямо в своём строю, тело поддерживало тело, как будто они ещё были живы. Теодорих опять разбил Теодеберта и убивал его воинов на всём пути от Цюльпиха до Кёльна. Вся страна была усеяна их телами. В этот же день он подошел к Кёльну и захватил всю казну Теодеберта. По словам Фредегара Теодорих послал своего канцлера, Бертхара, в погоню за Теодобертом, который с горстью своих сторонников пытался спастись бегством. Теодеберт был настигнут Бертхаром, взят в плен и доставлен к Теодориху в Кёльн, где он был лишен своей королевской одежды и сана (ему была выстрижена тонзура). Его лошадь и королевская сбруя были отданы Теодорихом Бертхару, а сам Теодеберт был послан в оковах в Шалон. Его малолетний сын Меровей был схвачен по приказу Теодориха; воин схватил его за пятки и, бросив на камень, вышиб ему мозги. Дальнейшие обстоятельства жизни Теодеберта II Фредегаром не освещаются, но некоторые сведения можно почерпнуть у Ионы из Боббио написавшего «Житие святого Колумбана и его учеников»:

«В это время разгорелась распря между Теодорихом и Теодебертом, и каждый из них был готов уничтожить своего брата, ибо оба преисполнились гордыни из-за могущества своих народов. И вот Колумбан отправился к Теодеберту и потребовал, чтобы он, презрев высокомерие, сделался клириком, вступил в лоно Церкви, покорился святой вере, дабы вместе с потерей [земного] королевства не лишиться и вечной жизни. Король и его приближенные лишь рассмеялись и ответили, что еще никто не слышал о том, чтобы отпрыск рода Меровингов, возведенный на трон, добровольно ушёл в монастырь. Гнушаясь ими всеми, блаженный Колумбан сказал: „Если ты по доброй воле не хочешь приобщиться к священническому сану, вскоре подневольно станешь клириком“. Сказав это, человек Божий удалился в келью, и вскоре его пророческие слова сбылись. …Теодеберт, преследуемый Теодорихом, попал в плен из-за предательства своих [людей] и был отправлен к бабке Брунгильде. Когда он прибыл к ней, Брунгильда, державшаяся стороны Теодориха, в гневе приказала сделать Теодеберта клириком, а несколько дней спустя после того, как совершилось пострижение, велела его казнить».

—

То есть Иона из Боббио обвиняет Брунгильду в убийстве внука, но его рассказ выглядит несвязным. Непонятно, зачем было сохранять Теодеберту жизнь в Кёльне и в Шалоне, чтобы убить его через несколько недель безо всякой огласки? «Книга истории франков» рисует несколько иную картину гибели Теодеберта:

«Когда Теодорих пожёг и разграбил всю страну рипуариев; население добровольно подчинилось ему, прося: „Пощади нас и страну нашу, господин и король, ведь мы уже принадлежим тебе, не истребляй же долее наш народ!“. Он же сказал: „Если вы хотите чтобы вас пощадил, приведите мне Теодеберта живого или мертвого или принесите его отрубленную голову“. Тогда пошли они в тот город, что-то наврали Теодеберту и объявили: „Вот предложение твоего брата: отдай ему обратно сокровища твоего отца, что ты хранишь, он отведёт свои войска“. Поверив в эту ложь, которую они ему рассказали, он вступил в сокровищницу своего дворца. Когда же он открыл сундуки с сокровищами, один из них обнажил меч, вонзил его сзади в затылок Теодеберту, и они взяли его голову и принесли её на стены Кёльна».

—

Таким образом, судьба Теодеберта II остаётся загадочной.

Жёны и дети

• 1-я жена: (с 608 года) Билихильда
  • Хлотарь
  • Меровей — (ум. в 612 году) убит по приказу дяди Теодориха II.
  • Теодехильда
  • Регинтруда
  • Эмма — выдана замуж за короля Кента Эдбальда
• 2-я жена: (с 609 года) Теодехильда

Династия Меровингов
Предшественник: Хильдеберт II	король Австразии 596—612	Преемник: Теодорих II

Литература

• Фредегар. [www.vostlit.info/Texts/rus4/Fredegar/frametext.htm Хроника, кн. IV] / / The Fourth Book of the Cronicle of Fredegar with its continuations. — London: Thomas Nelson and Sons Ltd, 1960.
• Дюмезиль, Брюно. Королева Брунгильда = La reine Brunehaut / Перевод с французского М. Ю. Некрасова. — СПб.: ЕВРАЗИЯ, 2012. — 560 с. — 3 000 экз. — ISBN 978-5-91852-027-7.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.
• Теодеберт II // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/MEROVINGIANS.htm#_Toc184188202 SIGEBERT I 561—575, CHILDEBERT II 575—596, THEODEBERT II 596—612, THEODERICH II 596—613, SIGEBERT II 613] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 27 января 2012.
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/merowinger/theudebert_2_frankenkoenig_612.html Theudebert II von Frankenkoenig] (нем.). Genealogie Mittelalter: Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 27 января 2012. [www.webcitation.org/65CfZv1EO Архивировано из первоисточника 4 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Теодеберт II

– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.