Сигиберт I

Сигиберт I лат. Sigibertus, фр. Sigebert I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Золотой тремисс Сигиберта I, чеканен в Реймсе. Национальная библиотека Франции, кабинет медалей, Париж</td></tr>
король франков
29 ноября 561 — ноябрь/декабрь 575
Предшественник:	Хлотарь I
Преемник:	Хильдеберт II
Рождение:	535(0535)
Смерть:	ноябрь/декабрь 575 (40 лет) Витри-ан-Артуа
Род:	Меровинги
Отец:	Хлотарь I
Мать:	Ингунда
Супруга:	Брунгильда
Дети:	сын: Хильдеберт II дочери: Ингунда, Хлодосвинта

Сигиберт I (535 — ноябрь/декабрь 575) — король франков, правил в 561 — 575 годах, из династии Меровингов. Сын короля Хлотаря I и Ингунды. Имя Сигиберт переводится с франкского как «Блистательный победитель».

Королевство Сигиберта I

По разделу Франкского королевства Сигиберту досталась северо-восточную его часть, считавшуюся «королевством Теодориха I». Его официальной столицей был Реймс, но его настоящий центр тяжести находился в долине рек Мозель и среднего Рейна, где главным городом был Мец, поскольку это королевство значительно расширялось в направлении Тюрингии, Саксонии, Алемании и Баварии, до границ славян. По сравнению с другими частями Франкского государства в королевстве Сигиберта было больше всего периферийных герцогств, которые требовалось контролировать, и границ, которые надо было охранять. Видимо, Сигиберт сам выбрал эту территорию, которую можно было расширять в разных направлениях, ведь он уже показал свои воинские таланты, приняв участие вместе с отцом в походе 555 года против саксов. Кроме того к королевству Сигиберта присоединили Овернь, Веле, Жеводан и Руерг, а также часть Прованса с городами Марсель, Авиньон и Изес, в своё время завоёванные королями Теодорихом I и Теодебертом I. Эти земли давали значительные фискальные ресурсы, и на них жили римские семейства, посвящавшие себя праву и литературе. Королевство Сигиберта быстро приобрело парадоксальный облик: оно отличалось склонностью к военным авантюрам, и в то же время им управляли педантичные чиновники.

В VI веке название королевства Сигиберта ещё не установилось. В равной мере использовались термины «королевство Теодориха», «Белгика» или «Франкония». Григорий Турский первым оборонил слово Австразия, которое в дальнейшем и прижилось в названии этого королевства.

Высшие сановники и советники

О высших сановниках австразийского дворца известно довольно мало, и многих из них мы знаем только по именам. Так известно, что пост референдария занимал некий Сиггон; как начальник канцелярии он должен был хранить при себе печать Сигиберта. Дворцового казначея, отвечавшего за королевскую сокровищницу, звали Харегизел; Григорий Турский его недолюбливал, поскольку тот сделал всю карьеру во дворце и воспользовался юридическими и бухгалтерскими способностями, чтобы выбиться из низов. Последний из высших чиновников. кого можно идентифицировать, — дворцовый граф, которому полагалось вершить суд по важным делам в отсутствие короля; его звали Циуцилон. В непосредственном окружении королевской четы находился также гот по имени Сигила, но какой пост он занимал, неизвестно; возможно, это был один из людей, приехавших с Брунгильдой в 556 году, но мог быть и перебежчиком, принятым к себе франками.

Войны с аварами

В 561 году после смерти короля Хлотаря I авары вторглись в Галлию, во владения короля Сигиберта. К этому времени авары заняли область нижнего Дуная, и откуда делали набеги вплоть до Тюрингии. Сигиберт выступил против них и, вступив с ними в бой, победил их и обратил в бегство. Однако позже их каган через послов добился дружбы с Сигибертом. Но в то время, когда Сигиберт был занят аварами, его брат Хильперик I захватил Реймс и некоторые другие, принадлежавшие Сигиберту города. Из-за этого между ними возникла междоусобная война. Когда победитель аваров Сигиберт возвратился, он занял город Суассон, захватил в плен находящегося там сына короля Хильперика Теодоберта и взял его под стражу. Затем он выступил против Хильперика и вступил с ним в сражение. Победив и обратив его в бегство, Сигиберт восстановил своё право господства над своими городами. Сына же Хильперика Теодоберта он приказал содержать в течение года под стражей в вилле Понтион (в Шампани). Так как Сигиберт был человеком мягкосердечным, он отправил его позднее невредимым к отцу, одарив подарками, но предварительно взял с него клятву, что он никогда ничего против него не будет предпринимать. Однако впоследствии Теодоберт неоднократно нарушал эту клятву.

Вероятно, с 566 года восточные границы Австразии оказались под угрозой нового набега аваров. Поскольку этот народ иногда шёл в наёмники к византийцам, возможно, император и послал их против Сигиберта, чтобы не позволить ему напасть на Италию. Против них с большим войском выступил Сигиберт, но был разбит ими наголову. Григорий Турский счёл себя обязанным оправдать этот разгром, сославшись на то, что авары как истинные язычники прибегли к магии: на поле боя явились призраки и напугали австразийских воинов. Войско Сигиберта обратилось в бегство, а сам он был пленён аварами и содержался у них под охраной до тех пор, пока не выкупился из плена. После этого Сигиберт заключил с аварским каганом договор о том, чтобы никогда при их жизни не было между ними никакой войны. Позиция этого христианского монарха, заключающего союз с язычниками, смущала Григория Турского. Поскольку этот хронист зависел от Сигиберта, он ограничился двусмысленным заявлением: «И это [договор] по праву расценивается скорее как похвала ему, чем бесчестие». Но Григорий даёт понять, что многие думали иначе.

Сигиберт женится на Брунгильде

Сигиберт, видя, что его братья избирают жён, недостойных себя, и по своему капризу сочетаются браком даже со служанками, отправил посольство в Испанию с богатыми подарками, и приказал просить руки младшей дочери короля вестготов Атанагильда Брунгильды (Фредегар в своей «Хронике» сообщает, что дочь Атанагильда, невесту Сигиберта, звали Бруной, а после замужества ей дали имя Брунгильда). Атанагильд дал согласие и в 566 году эта свадьба состоялась. Григорий Турский отмечает, что Брунгильда была девушкой тонкого воспитания, красивой, хорошего нрава, благородной, умной и приятной в разговоре. Она была арианского вероисповедания, но благодаря наставлениям епископов и настоянию самого короля была обращена в ортодоксально-никейскую веру.

Конфликт с братом Гунтрамном

В те же года Сигиберт пожелал захватить город Арль, принадлежащий его брату Гунтрамну. С этой целью он приказал жителям Клермона выступить в поход. Войско возглавил граф этого города Фирмин. Другое войско Сигиберта под командованием Адовария подошло к Арлю с другой стороны. Жителям Арля ничего не оставалось, как открыть перед ними ворота. Завладев этим краем, австразийцы потребовали от населения присяги Сигиберту на верность. Таким образом, это была не просто грабительская операция, а попытка завоевания. Видимо, Сигиберт хорошо помнил, что в своё время Арлем владел Теодеберт I, один из прежних королей Австразии, который даже устраивал здесь цирковые игры в подражание древним императорам. Вероятно, Сигиберт считал, что именно ему должен был отойти этот древний город, бывший одно время даже столицей Римской империи, чьё архитектурное убранство, хоть и пришедшее в сильный упадок, по-прежнему впечатляло.

Этот дерзкий налёт встревожил Гунтрамна, который направил туда армию под командованием патриция Цельса. Цельс выступил и взял город Авиньон, принадлежащий Сигиберту. Затем он подошёл к Арлю, окружил его и начал осаду города, где заперлось войско Сигиберта. Согласно Григорию Турскому, армия Сигиберта могла бы отстоять город, если бы местный епископ Сабауд не изменил присяге на верность, облегчив Гунтрамну победу. Он посоветовал воинам Сигиберта сделать вылазку. Но, побежденные войском Цельса, они обратились в бегство и, подойдя к городу, нашли его ворота закрытыми. И так как сзади их настигали копья, а сверху — камни горожан, они направились к Роне и попытались переправиться на другой берег. Плывя на щитах по течению реки, они с трудом смогли достичь ровного места, чтобы выйти на берег. Но многие из них утонули, подхваченные бурным течением. Без вещей, без коней вернулись они на родину с большим позором. Так король Гунтрамн снова получил свой город, а город Авиньон он по своей обычной доброте возвратил во владение своему брату.

Убийство сестры Брунгильды Галесвинты

Брат Сигиберта Хильперик тоже отправил послов за Пиренеи просить в жены сестру Брунгильды Галесвинту (567 год). Атанагильду очень не хотелось отдавать дочь в жены распутнику, и он пошёл на это лишь после того, как Хильперик поклялся, что будет содержать королеву в любви и почёте, а всех наложниц отошлёт от двора. Какое-то время Хильперик соблюдал обещание, но вскоре интриги бывшей наложницы короля Фредегонды принесли свои плоды: Галесвинта наскучила королю, и он захотел от неё избавиться. Однажды утром королеву нашли задушенной в её постели, и молва стала обвинять в убийстве самого Хильперика. Фредегонда же вернулась ко двору неоспоримой хозяйкой и скоро стала именоваться новой королевой.

Договор между Хильпериком и Сигибертом

Убийство Галесвинты в 568 году вызвало родовую месть со стороны её сестры Брунгильды и её мужа Сигиберта. Сигиберт отправил гонцов к Гунтрамну, который, может быть, из повиновения народным обычаям, или потому, что отвратительное преступление Хильперика изгоняло того из семьи, пристал к обиженной стороне. Вслед за тем началась война. Сигиберт, возбуждаемый местью своей жены Брунгильды, имевшей над ним неограниченную власть, и внезапно обнаруживший свой в высшей степени пылкий характер, хотел биться до последней крайности, не останавливаясь даже перед мыслью о братоубийстве. Но Гунтрамн, по христианскому ли чувству, или по свойственной ему слабости воли, скоро изменил свою роль союзника на роль посредника. Просьбами и угрозами он принудил Сигиберта созвать народ на общественный суд и ждать его приговора. Согласно «приговору преславного короля Гунтрамна и благородных мужей, заседавших в Мальберге: города Бордо, Лимож, Каор, Беарн и Бигорр, которые Галесвинта, сестра превосходнейшей госпожи Брунгильды, по прибытии своём в землю землю франков, получила, как ведомо всякому, в утренний дар, вдовий участок, перейдут от сего дня во владение королевы Брунгильды и её наследников, дабы, через посредство такой пени, восстановлен был отныне мир божий между преславными государями Хильпериком и Сигибертом». Собрание разошлось, и оба короля расстались, по-видимому, примирённые (569 год).

Хильперик нарушает договор

Но Хильперик никак ни мог сродниться с мыслью, что он должен повиноваться решению суда; напротив он надеялся возвратить со временем свои города или вознаградить себя за счёт владений Сигиберта. Этот замысел, созревший и хранимый в тайне в продолжение почти пяти лет, внезапно обнаружился в 573 году, когда Хильперик вознамерился отобрать у Сигиберта доставшиеся тому после смерти Хариберта города Тур и Пуатье. С этой целью он собрал войско в Анжере под командованием Хлодвига, своего младшего сына от Аудоверы. Последний без объявления войны пошёл на Тур и овладел этим древним, хорошо укреплённым городом, не встретив сопротивления. Дело в том, что король Сигиберт, как и оба других короля, держали постоянные гарнизоны только в тех городах, где они сами пребывали, а городские жители, которые были сплошь или почти сплошь галло-римлянами, мало интересовались вопросом, какому из франкских королей они будут принадлежать. Овладев Туром, Хлодвиг отправился в Пуатье, который захватил с такой же легкостью, и расположился в нём, так как он был центральным пунктом между Туром и городами Лиможем, Каором и Бордо, которые ему ещё предстояло завоевать.

Гунтрамн вмешивается в конфликт своих братьев

Узнав о том неожиданном нападении, король Сигиберт послал за помощью к брату Гунтрамну. Участие, которое Гунтрамн принимал пять лет тому назад в примирении двух королей, казалось, возлагало на него в отношении к ним некоторую обязанность судьи, право взыскания с того, кто не сдержал данного слова и нарушил народный приговор. С этой мыслью, согласной, впрочем, с наклонностью к справедливости, составляющей особенную черту его характера, он взял на себя труд усмирить враждебное покушение Хильперика, и принудить его снова подчиниться условиям приговора франков. Гунтрамн отправил против Хлодвига войско под предводительством своего лучшего полководца Эония Муммола, родом галло-римлянина.

Муммол выступил из столицы Бургундского королевства Шалона-на-Соне и пошёл на город Тур по дороге через Невер и Бурж. При его приближении молодой Хлодвиг, возвратившийся в Тур с намерением выдержать там осаду, решился отступить, и, в ожидании подкреплений, занял удобную позицию на пути в Пуатье, неподалёку от этого города. Между тем, турские граждане миролюбиво приняли галло-римского предводителя, занявшего город именем короля Сигиберта, и присягнули ему на верность. Тем временем, к лагерю Хлодвига под Пуатье подошло поджидаемое подкрепление под командованием Сигера и Василия; первый был франк, второй галло-римлянин, оба усердные сторонники короля Хильперика. Это было многочисленное, но плохо дисциплинированное войско, состоящее в большей части из крепостных и свободных крестьян. Несмотря на своё мужество и даже ожесточение в битве, Сигер и Василий не смогли преградить пути к Пуатье величайшему или, лучше сказать, единственному тактику того времени. Атакованные с фронта и с фланга, они с огромными потерями были опрокинуты на франков Хлодвига, которые тотчас же обратились в бегство и рассеялись. Оба начальника добровольцев пали, а Хлодвиг не имея достаточного количества людей, чтобы защищать Пуатье, обратился в бегство по дороге на Сент. Овладев после такой победы городом Пуатье, Муммол счёл поручение своё оконченным, и, заставив граждан, подобно тому, как в Туре, присягнуть на верность королю Сигиберту, возвратился в Бургундию, не сочтя нужным преследовать нейстрийцев.

Хлодвиг, тем временем, боясь встретить преграду к отступлению на север или, может быть, из юношеской удали, вместо того чтобы двинутся к Анжеру, продолжал следовать в противоположную сторону и направился к Бордо, одному из пяти городов, которыми ему приказано было овладеть. Он подошёл с горсткой плохо снаряженных людей к городской стене, и ему открыли ворота. Факт удивительный, из которого ясно открывается правительственное бессилие королевской власти Меровингов. В таком большом городе не нашлось достаточно войска для защиты прав королевы Брунгильды и верховной власти короля Сигиберта от толпы беглецов, бездомных и изнурённых. Хлодвиг в течение месяца пребывал в Бордо, пока герцог Сигульф, подданный короля Австразии, охранявший границу или Пиренейскую марку, не предпринял внезапное нападение на него. Хлодвиг и его люди бежали, держа путь через Анжер. Сигульф преследовал их, но безуспешно.

Теодеберт нарушает клятву, данную Сигиберту

Такой ничтожный конец похода, столь дерзко предпринятого, навёл на душу Хильперика мрачную и яростную досаду. Решась блистательно отомстить за оскорбление своей чести, он собрал на берегах Луары войско, гораздо многочисленнее первого, и вверил над ним начальство Теодеберту, старшему из своих сыновей, который некогда был взят в плен Сигибертом и дал ему клятву ни чинить против него вреда. Осторожный Гунтрамн рассудил на этот раз, что вторичное вмешательство с его стороны будет бесполезно для примирения братьев и, конечно, разорительно для него. Отказавшись от посредничества, он распорядился так, что в случае неудачи мог остаться в стороне и не вмешиваться в распрю. Заботу о примирении обоих королей он возложил на духовный собор; по его приказанию все епископы королевства, по своему положению не принимавшие участия в королевской ссоре, съехались в нейтральном городе Париже, куда по раздельному договору, не мог вступить ни один из сыновей Хлотаря I без согласия двух других. Собор отправил к нейстрийскому королю самые убедительные послания, прося сохранить мир и не посягать на права брата. Но речи и послания были бесполезны. Хильперик, не внимая ничему, продолжал готовиться к войне.

Между тем, Теодеберт перешёл Луару и двинулся к Пуатье, где австразийцы сконцентрировали свои силы. Командующий австразийской армией в Аквитании Гундовальд имел неосторожность дать на равнине сражение нейстрийцам, которые были гораздо многочисленнее, и потерпел поражение. Теодоберт вступил в Пуатье, и, владея этим городом в центре австразийской Аквитании, он мог свободно двинутся на каждый из городов, овладеть которыми ему было приказано. Он избрал направление на север и вступил в турские земли, лежащие на левом берегу Луары. По отцовскому ли приказанию, или по собственному своему разумению он вёл войну жестокую, разнося всюду, где ни проходил убийство и опустошение. Граждане Тура с ужасом увидели со своих стен облака дыма, который говорил о пожарах соседних деревень. Хотя они и были связаны с королём Сигибертом священной клятвой, однако, заглушив религиозные опасения, сдались на произвол победителя, умоляя его быть милосердным.

Покорив Пуатье и Тур, нейстрийская армия осадила Лимож, который открыл ему ворота сам. Из Лиможа Теодеберт пошёл на Каор. Длинный путь его армии был обозначен разорением селений, грабежом домов и осквернением святынь. Храмы были опустошены и преданы сожжению, священники убиты, монахи оскорблены и монастыри разрушены до основания. При слухе о таком опустошении, общий страх распространился по всей Аквитании, от берегов Луары до Пиренеев.

Зарейнские племена приходят на помощь Сигиберту

В то время как в Аквитании совершались эти события, король Сигиберт собирал все свои силы. Сигиберт призвал к оружию не только франков, живших на берегах Мааса, Мозеля и Рейна, но также и все германские племена, которые обитали по ту сторону Рейна. Это были свевы, или швабы, и алеманны, затем тюринги и бавары, которые сохраняли свою национальность под властью наследственных герцогов, и, наконец, несколько народностей Нижней Германии, которые по доброй воле или по принуждению покинули грозную саксонскую лигу. Весть об этом великом вооружении в Австразии вызвала чувство тревоги не только среди подданных Хильперика, но и среди подданных Гунтрамна, который сам разделял их опасения. Поэтому он благосклонно отозвался на просьбу о помощи, с которой к нему обратился Хильперик. Хильперик двинул свои силы к восточной части Сены, для того чтобы защитить переход через неё. Гунтрамн со своей стороны занял войсками северную границу, которая не была защищена естественными преградами.

В 574 году войска короля Австразии после нескольких дней похода прибыли в местность, прилегающую к Арсису-на-Обе. Оттуда, чтобы вторгнуться в королевство Хильперика, Сигиберт должен был пройти через земли Гунтрамна. Сигиберт в категоричной форме потребовал от Гунтрамна разрешение на это. Король Бургундии не решился сопротивляться огромной дикой армии Сигиберта и согласился на проход этих войск через мост в Труа. В этом городе он имел свидание с Сигибертом и клятвенно обещал ему нерушимый мир и искреннюю дружбу. Узнав об этом предательстве, Хильперик поспешил оставить свои позиции на левом берегу Сены и отступить вглубь своего королевства. После бесполезных усилий ускользнуть от своего врага он запросил мира. Сигиберт, несмотря на свой строптивый характер, был, однако, великодушен. Он согласился предать всё забвению, с тем только, чтобы ему были немедленно возвращены города Тур, Пуатье, Лимож и Каор, а армия Теодоберта вернулась обратно за Луару.

Оба короля казались очень довольными друг другом, но в австразийской армии возникло сильное недовольство. Войска, набранные за Рейном, роптали на неожиданный мир, лишивший их добычи, которую они надеялись приобрести в Галлии. С трудом усмирив готовый начаться бунт, Сигиберт двинул армию обратно к берегам Рейна. Войско пошло по Парижской дороге, но не вступало в этот город, потому что Сигиберт, верный своим обязательствам, уважал его неприкосновенность. В продолжение всего пути австразийские дружины разоряли места, по которым проходили, и окрестности Парижа долго помнили их нашествие. Большая часть селений и деревень была выжжена, дома разграблены, и множество воинов отведено в неволю, так как король не мог предупредить, ни остановить подобных насилий. Причём разгрому подверглись и северные владения Гунтрамна. Это повлекло разлад между Сигибертом и Гунтрамном и вынудило последнего вновь стать на сторону Хильперика.

Поход Теодеберта и его смерть

Миролюбие Хильперика было непродолжительным. Увидев себя вне опасности, он возвратился к своей постоянной мысли и снова обратил свои жадные взоры на аквитанские города. Ссора, возникшая между братьями Гунтрамном и Сигибертом, казалась ему благоприятным обстоятельством для возобновления своего предприятия. Заключив союз с Гунтрамном и в полной надежде на успех, в 575 году Хильперик снова отправил своего сына Теодоберта за Луару, а сам с армией вступил на территорию Реймса, составлявшую западный предел Австразийского королевства. Его нашествие сопровождалось такими же опустошениями, как война Теодеберта в Аквитании: он жёг селения, уничтожал жатвы и грабил всё, что только можно было взять с собой.

Сигиберт опять призвал восточных франков и зарейнские племена и двинулся на помощь реймской провинции. При его приближении Хильперик, избегая боя, как и в предыдущую компанию, стал отступать по течению Марны и пошёл к нижнему течению Сены. Сигиберт преследовал его до самого Парижа и занял этот город, несмотря на клятвы, которые он принёс восемь лет назад. Расположившись в Париже, король Сигиберт, прежде всего, послал войска против Теодоберта, который, повторяя свою прошлогоднюю компанию, как раз вступил уже в Лимож.

Австразийские герцоги Годегизель и Гунтрамн, по прозвищу Бозе (то есть «Злой»), набрав, хотя и плохо вооружённое, но довольно многочисленное ополчение в областях Шатодён и Вандом, приблизились к Лиможу. Теодоберт выступил им навстречу и занял позицию на берегах Шаранты, возле Ангулема. Во время перехода часть войска разбежалась, так что перед началом битвы он был почти всеми оставлен. Несмотря на это, он сражался с большим мужеством и был убит в схватке. Галльские поселяне, составлявшие войско Годегизеля и Гунтрамна Бозе, без уважения к длинным волосам, отличавшим сына короля Хильперика от прочих, обобрали его наравне с другими трупами и оставили нагим на поле боя. Австразийский вождь по имени Арнульф, хотя и был врагом Теодоберту, похоронил его за собственный счёт в Ангулеме.

Нейстрийцы просят Сигеберта стать их королём

Между тем король Гунтрамн, вторично уступив своим миролюбивым наклонностям или побуждаемый страхом, помирился с Сигибертом. Хильперик, доведённый до полного отчаяния этим двойным несчастьем, покинул берега Сены, поспешно прошёл через всё своё королевство и с женой, детьми и самыми верными своими людьми укрылся за стенами Турне. Крепкое положение этого города, первоначальной столицы Франкского государства, побудило Хильперика избрать в нём убежище. В ожидании осады он занялся набором людей и пополнением боевых запасов, пока Сигиберт, свободный в своих движениях по всей Нейстрии, овладевал городами этого королевства. Заняв те города, которые лежали к северу и востоку от Парижа, он направился на запад, решив всё завоёванное, и города и земли, отдать в уплату своим зарейским воинам. Намерение это возбудило во всех франках, даже австразийских, сильные опасения. Австразийцы не желали иметь своих природных врагов соседями в Галлии, а нейстрийцы, со своей стороны, страшились утраты собственности, порабощения и всех бедствий, неразлучных с завоеванием страны. Нейстрийские знатные франки послали к Сигиберту послов с просьбой стать их королём. Сигиберт с радостью принял посольство и предложение нейстрийцев; он уверил их клятвой, что ни один город не будет предан войскам на разграбление, и обещал прибыть на собрание, где, по обычаю предков, его должны были провозгласить королём. Потом он совершил военную рекогносцировку до пределов Руана и, удостоверясь, что ни один из крепких городов на западе не намерен ему сопротивлятся, возвратился в Париж.

Брунегильда, желая отклонить мужа от обращения к братской любви и для личного надзора за исполнением своего мщения, оставила город Мец и прибыла к Сигиберту в Париж. Она была так уверена в несомненности своего торжества, что предприняла это путешествие с обеими дочерьми, Ингундой и Хлодосвинтой, и сыном Хильдебертом, четырёхлетним ребёнком. Повозки с её имуществом были наполнены сокровищами и всем, что только было у неё лучшего из золотых уборов и драгоценных вещей. Сигиберт, послав часть войска обложить Турне и начать осаду, сам же прибыл в Витри, на реке Скарпе, где намечалось провести собрание для провозглашения его королём западных франков.

Убийство Сигиберта

Осаждённый в Турне и считавший своё положение почти безнадёжным, король Хильперик ждал развязки с каким-то бесстрастием. В тот момент не растерялась только Фредегонда: она подговорила двух убийц, и те, пройдя через австразийский лагерь, добились приёма у Сигиберта и закололи его смазанными ядом кинжалами, сами пав от рук его стражников (ноябрь/декабрь 575 года). Убит Сигиберт был на 14-м году своего правления, сорока лет от роду и всего через 18 дней после смерти Теодеберта. Австразийцы, узнав о смерти своего короля, сняли осаду Турне и ушли в свою страну. Хильперик прибыл в Витри и предал со всеми почестями тело брата земле в деревне Ламбре на Скарпе. Впоследствии его останки перенесли отсюда в Суассон, в построенную им же самим базилику святого Медарда. Его погребли рядом с его отцом Хлотарем.

После смерти Сигиберта его жена Брунгильда с детьми оставалась в Париже. Хильперик прибыл в Париж, захватил Брунгильду и отправил её в изгнание в город Руан, а её сокровища присвоил себе. Однако маленький сын Сигиберта Хильдеберт ускользнул. Предводитель рейнских франков Гундовальд укрыл его, затем перевёз в центр отцовского королевства, где верные Сигиберту люди провозгласили мальчика своим королём. Кроме того, он получил поддержку со стороны своего дяди Гунтрамна.

Жёны и дети

• С 566 года — Брунгильда (букв. «Закованная в броню воительница»). Дети от этого брака:
  • Ингунда (567/568 — 585/586) — в 579 года выдана замуж за старшего сына вестготского короля Леовигильда Герменегильда
  • Хильдеберт II (570 — март 596) — король Австразии с 575 года
  • Хлодосвинта (575/576 — после 594) — в 587 году была помолвлена с королём вестготов Реккаредом I, но свадьба не состоялась.

Средневековые хронисты считали детьми короля Сигиберта и Брунгильды также Бальдерика, Бову и Анхиза (они упоминаются в «Истории Реймсской церкви» Рихера), но современные историки не поддерживают такой идентификации. Однако в ряде современных книг, особенно церковной тематики, их продолжают называть королевскими детьми.

Родословная

Предки Сигиберта I

16. Меровей, вождь франков

8. Хильдерик I, король франков

17. Хлодосвинта

4. Хлодвиг I, король франков

18. Медельф Тюрингский

9. Базина Тюрингская

19. Базина Саксонская

2. Хлотарь I, король франков

20. Гундиох, король бургундов

10. Хильперик II, король бургундов

21. неизвестно

5. Клотильда Бургундская

22. неизвестно

11. Агриппина

23. неизвестно

1. Сигиберт I, король франков

24. неизвестно

12. Бизин, король Тюрингии

25. неизвестно

6. Бадерих, король Тюрингии

26. Медельф Тюрингский

13. Базина Тюрингская

27. Базина Саксонская

3. Ингунда Тюрингская

28. неизвестно

14. неизвестно

29. неизвестно

7. неизвестно

30. неизвестно

15. неизвестно

31. неизвестно

Династия Меровингов
Предшественник: Хлотарь I	король Австразии  561 — 575	Преемник: Хильдеберт II

Литература

• Григорий Турский. История франков = Historia Francorum. — М.: Наука, 1987. — 464 с.
• Фредегар. Хроника / / The Fourth Book of the Cronicle of Fredegar with its continuations. — London: Thomas Nelson and Sons Ltd, 1960.
• Дюмезиль, Брюно. Королева Брунгильда = La reine Brunehaut / Перевод с французского М. Ю. Некрасова. — СПб.: ЕВРАЗИЯ, 2012. — 560 с. — 3 000 экз. — ISBN 978-5-91852-027-7.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/MEROVINGIANS.htm#_Toc184188202 SIGEBERT I 561—575, CHILDEBERT II 575—596, THEODEBERT II 596—612, THEODERICH II 596—613, SIGEBERT II 613] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 16 января 2012.
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/merowinger/sigibert_1_frankenkoenig_575.html Sigibert I von Frankenkoenig] (нем.). Genealogie Mittelalter: Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 16 января 2012. [www.webcitation.org/65OGXqQjg Архивировано из первоисточника 12 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Сигиберт I

– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.