Шампань

Шампань (фр. Champagne, лат. Campania) — историческая область во Франции, знаменитая винодельческими традициями.

География

На севере Шампань граничила с областью Льеж и Эно, на северо-востоке — с Люксембургом, на востоке — с Баром, Тулем и Лотарингией, на юго-востоке — с Франш-Конте, на юге — с Бургундией, на юго-западе — с Гатине, на западе — с Бри, на северо-западе — с Лаонне и Суассонне. После 1790 г. земли Шампани вошли в состав департаментов Об, Марны, Марны Верхней, Арденн и отчасти Эны и Йонны. Местность отличается равнинным характером, откуда и произошло латинское название Campania, встречающееся у писателей с VI в. н. э.

В настоящее время Шампань входит в состав региона Шампань — Арденны.

История

Археологические раскопки обнаружили существование человека в Шампани в четвертичную эпоху. Наряду с памятниками палеолитического периода найдено ещё больше памятников неолитического и бронзового периодов, причём в последнем ясно замечается греческое влияние.

До завоевания римлянами Галлии Шампань была населена тремя галльскими племенами — лингонами, сенонами и ремами. Значительная часть лингонов и сенонов, в поисках за новыми землями, с VI в. до н. э. предпринимала опустошительные набеги на Северную Италию. Когда Цезарь прибыл в Галлию в качестве проконсула, сначала лингоны и ремы, а затем и сеноны вступили с ним в союз и отдались под его покровительство. Тем не менее они принимали деятельное участие в восстании Верцингеторига. Август присоединил область ремов к провинции Бельгике, а земли лингонов и сенонов — к Галлии Лугдунской. Страна подверглась быстрой романизации. Были проведены прекрасные дороги; на месте военных лагерей стали возникать большие города, застраивавшиеся великолепными зданиями; только в названиях некоторых городов сохранились следы населявших когда-то Шампань племён: Реймс (ремы), Лангр (лингоны), Санс (сеноны), Труа (трикассы). В 69 году друиды, пользуясь происходившими в это время смутами из-за императорского престола, пытались поднять среди галльских племён восстание, во главе которого стал лингон Юлий Сабин, но попытка кончилась полной неудачей, и Сабин был казнён.

Христианство начало распространяться в Шампани со II века. По преданию, первые епископы Шампани — св. Сикст Реймсский, Меммий Шалонский и Савиниан Санский — были непосредственными учениками апостола Петра. На самом деле их деятельность и мученическая смерть относятся к концу III века.

В середине III века Шампань подверглась нападению алеманнов и вандалов. В IV веке императорам Констанцию Хлору, Юлиану и Валентиниану удалось отразить нападения германских полчищ и удержать за собой Лангр, Реймс и Сан. Ослабление империи в первой половине V в. повлекло за собой новые вторжения германцев. Особенно сильному опустошению подверглась Шампань во время нашествия Аттилы, разбитого Аэцием в 451 году около Шалона.

После падения Западной римской империи Шампань, входившая в состав владений Сиагрия, была завоевана Хлодвигом. При разделах между детьми и внуками Хлодвига Шампань была разделена на две части: Реймс и Шадон отошли к Австразии, Лангр, Труа и Сан — к Бургундии. К концу VI в. относится первый известный герцог Шампани — Луп. Он был сначала приверженцем Хильдеберта II и Брунгильды, но придворные интриги заставили его бежать к Гунтрамну Бургундскому. Его преемник Винтрион командовал австразийцами в войне с лангобардами, затем неудачно пытался завоевать для Хильдеберта II Нейстрию и был казнён Брунгильдой в 598 году.

В конце VII века известны Ваимер, ставший сначала на сторону могущественного майордома Эброина в его борьбе с отёнским епископом Леодегаром, но затем поссорившийся со своим покровителем и поплатившийся за это жизнью — и Дрогон, сын Пипина Геристальского. В эпоху Каролингов город Труа, принадлежавший раньше Бургундии, снова отошёл к Шампани и стал её столицей. Первый граф Труа, получивший этот город в бенефиций, — Альдрамн, современник Карла Великого и Людовика Благочестивого. После Альдрамна Шампань перешла в руки Эда, сына Роберта Сильного, который и был первым наследственным её графом (854). Эд, избранный в короли Франции, передал Шампань своему брату Роберту, который тоже был после смерти брата провозглашён королём и боролся из-за престола с Карлом Простоватым.

В 923 году Роберт был убит в сражении при Суассоне и, умирая, завещал Шампань своему зятю Герберту, графу Вермандуа. Герберт II (923—943) поддерживал кандидатуру Рауля Бургундского на французский престол. Притворно вступив в переговоры о союзе с Карлом Простоватым, он захватил его и продержал его в крепости Шато-Тьерри четыре года. Стремясь расширить свои владения, он захватил Реймс и Лан, но встретил отпор со стороны Рауля. Герберт освободил тогда Карла и признал его королём, но Рауль отнял у Герберта большую часть его владений, и только после смерти Рауля Герберту удалось вернуть Реймс.

Преемник Герберта, Роберт (943—968 гг.), вёл беспрерывную войну с герцогами бургундскими из-за пограничных областей. Его брат Герберт II (968—993 гг.) был верным приверженцем короля Лотаря в его борьбе с Германией и лотарингскими баронами и не сочувственно отнёсся к избранию в короли Гуго Капета. С сыном Герберта II, Стефаном I (993—1019), прекратилась мужская линия и Шампань перешла к родственнику царствовавшей династии по женской линии, графу Блуа Эду I (1019-37). Эд сумел отстоять Шампань от притязаний короля Роберта Набожного и присоединил к ней Сан. После смерти Роберта он принудил короля Генриха I бежать в Нормандию, но затем последний, при помощи нормандского герцога Роберта Дьявола, победил Эда и отнял у него Сан.

Когда в Арелатском королевстве прекратилась мужская линия, Эд стал оспаривать наследство у германского императора Конрада II и завоевал часть Бургундии, но был убит при Бар-ле-Дюке. Его два сына, Стефан II и Тибо, разделили его владения. Они отказались принести вассальную присягу королю Генриху I. Из-за этого началась война, во время которой умер Стефан. У его преемника Эда II отнял все его владения его дядя, граф Блуа Тибо I.

Эд II сопровождал Вильгельма Завоевателя в его походе в Англию, где и поселился, став родоначальником графов Albemarle и Holderness. Тибо I разделил свои владения между своими сыновьями; Шампань досталась Эду III (1089—1093), которому наследовал его брат Гуго (1093—1125), присоединивший к Шампани Бар-ле-Дюк и Витри. В 1104—1108 годах Гуго совершил поход в Святую Землю, а по возвращении оттуда намеревался вступить в орден иоаннитов. Благодаря его содействию, св. Бернард основал знаменитое аббатство Клерво. Подозревая в неверности свою жену, Гуго в 1125 году снова отправился в Палестину и умер там рыцарем ордена тамплиеров. Свои земли он уступил своему племяннику, графу Блуа Тибо II Великому.

Тибо наследовал его старший сын Генрих I Щедрый (1152-81), прозванный так за свою щедрость по отношению к церкви. Ещё при жизни своего отца Генрих I принимал участие во втором крестовом походе, вместе с королём Людовиком VII. Вернувшись, он всю жизнь оставался верным его вассалом и помогал ему в войне с Генрихом Плантагенетом из-за Аквитании и Пуату. Когда после смерти папы Адриана IV Фридрих Барбаросса не признал папы Александра III, Генрих I выступил в качестве посредника между императором и Людовиком VII, поддерживавшим папу. В 1178 году Генрих снова отправился в крестовый поход, со значительным числом вассалов. На возвратном пути он попал в плен к туркам, но был освобожден благодаря ходатайству византийского императора.

XII и XIII веках были временем особенного процветания знаменитых ярмарок в Шампани, пользовавшихся особенным покровительством графов Шампани. Графы вообще охотно поддерживали городское население и давали ему льготы, в виде самоуправления, так как вследствие роста промышленности и торговли увеличивались и их доходы.

Генриху I наследовали его сын Генрих II Молодой, брат Генриха II — Тибо III, сын последнего Тибо IV, сделавшийся королём наваррским, и сын Тибо IV, Тибо V. Тибо V наследовал его брат Генрих III Толстый (1270-74), женатый на племяннице Людовика IX, Бланке. После преждевременной смерти Генриха III, Шампань и Наварру наследовала его двухлетняя дочь Жанна, под регентством своей матери. Так как Наварре грозил король арагонский Педро III, то Бланш вступила в соглашение с французским королём Филиппом III, по которому до совершеннолетия Жанны управление Наваррой брал на себя Филипп III, а после совершеннолетия Жанна должна была вступить в брак с сыном короля Филиппом Красивым. Бланш вступила во второй брак с Эдмундом Ланкастером, братом английского короля Эдуарда I, который и управлял Шампанью до совершеннолетия Жанны. В 1284 году состоялся брак Жанны с Филиппом Красивым, и Шампань потеряла самостоятельное значение, став провинцией французского королевства.

Во время Столетней войны Шампань была одним из главных театров военных действий и почти целиком в начале XV века перешла в руки англичан. При помощи Жанны д’Арк Карл VII проехал в Реймс, а потом скоро вернул себе и всю Шампань. Столетняя война, затем войны Франциска I с Карлом V (Шампань тоже была одним из театров войны) и, наконец, религиозные войны второй половины XVI века (в Шампани было особенно много протестантов, благодаря близости Германии и Швейцарии) сильно подорвали экономическое благосостояние Шампани, и она никогда уже не смогла достичь такого процветания, как в XII и XIII веках.

Шампань была театром первого похода союзников против революционной Франции в конце XVIII века. Навстречу надвигавшимся австрийцам и пруссакам французы выступили в Шампани и заняли Аргонские теснины, эти Фермопилы Франции, как их назвал Дюмурье; последний думал сначала в ответ на вторжение союзников броситься в австрийские Нидерланды, рассчитывая, что его необученные войска для этого более годны, чем для оборонительной войны, но должен был уступить настояниям военного министра Сервана и занял позицию в ущелье близ Гранпре. Прусские войска несомненно превосходили французов в выправке и в знании военного ремесла, а командовал ими один из лучших полководцев того времени, герцог Карл-Вильгельм-Фердинанд Брауншвейгский. Пруссаков было 42 тыс., а за ними двигались австрийцы в количестве 70 тыс. человек.

Манифест герцога возбудил во Франции страшное озлобление и ярость. Союзники, взяв Лонгви и Верден, заняли позицию по Маасу, которая делала, казалось, невозможным соединение Дюмурье с Келлерманом; но герцог Брауншвейгский пропустил удобный момент занять проходы в Аргонском лесу, что заметил Дюмурье и тотчас же занял проход Гранпре, а Диллон — Иллеттское дефиле (5 сентября), что дало возможность спокойно ожидать прихода Келлермана.

11 сентября герцог Брауншвейгский выступил из Вердена, чтобы обойти Аргонские теснины; день спустя Калькрейт и Клерфе благополучно соединились. Искусным движением Клерфе без труда занял позицию при Круа-о-Буа, что побудило Дюмурье покинуть Гран-пре; но герцог Брауншвейгский упустил удобный момент разбить французов и послал им вслед 1200 гусаров, которые и разбили 12-тысячный отряд отступавшего врага. Дюмурье, Келлерман, Диллон и Бернонвиль стали между Сен-Менегу и Аргонами, открыв союзникам дорогу на Шалон и Реймс. Келлерман стоял на высотах Вальми. 20 сентября на него обрушилась прусская армия, но он, после нерешительного боя, отступил, потерпев нравственное поражение, так как поколебалась вера в непобедимость войск Фридриха Великого. 24 октября союзники ушли в Люксембург.

См. также

• Графы Шампани
• Шампань (винодельческий регион)
• Валлаж

Литература

• Pithou, «Le premier livre des comtes héréditaires de Champagne et de Brie» (П., 1572);
• Lefèvre de Comartin, «Recherche de la noblesse de Champagne» (Шалон, 1673);
• Baugier, «Mémoires historiques de la province de Champagne» (Шалон и П., 1725);
• D’Arbois de Jubainville, «Histoire des comtes de Champagne» (П., 1859-67);
• Lex, «Le comte Eudes II de Blois, I-er de Champagne» («Positions des thèses de l’Ecole des Chartes», П., 1883);
• D’Arbois de Jubainville, «Documents inédits concernant quelques-uns des premiers intendants de Champagne» (П., 1879);
• Longnon, «Livres de vassaux du comté de Champagne et Brie, 1172—1222» (П., 1869);
• его же, «Rôles des fiefs du comté de Champagne sous Thibaut le Chansonnier, 1249-52» (П., 1877);
• Gaussen, «Portefeuille archéologique de la Champagne» (Бар-на-Об, 1862);
• Taylor, «Voyage pittoresque en Champagne» (Париж, 1857);
• Vallet de Viriville, «Archives historiques de l’Aube et de l’ancien diocèse de Troyes» (Tpya, 1841);
• Boutiot, «Histoire de Troyes et de la Champagne méridionale» (Tpya, 1870-80);
• Poinsignon, «Histoire de la Champagne et de la Brie» (Шалон-Париж, 1885);
• Longnon, «Géographie de la Gaule au VI siècle» (П., 1878);
• его же, «Etudes sur les pagi de la Gaule» (П., 1869-72);
• его же, «Les pagi du diocèse de Reims» (П., 18 72);
• Morel, «La Champagne souterraine» (Шалон, 1876);
• Nicaise, «l’Epoque gauloise dans le département de la Marne» (П., 1884);
• его же, «L’Epoque du bronze dans le département de la Marne» (Шалон, 1881);
• De Baye, «L’art étrusque en Champagne» (Тур, 1875);
• Henri, «La Réforme et la Ligue en Champagne et à Reims» (Сен-Никола, 1867);
• Herelle, «La Réforme et la Ligue en Champagne» (Шалон, 1888);
• Letillois de Mezières, «Biographie générale des Champenois célèbres» (П., 1836);
• Denis, «Recherches bibliographiques sur les auteurs qui ont écrit sur la province de Champagne» (Шалон, 1870).

Ссылки

• Шампань // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Шампань

Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.