Валентиниан I

Флавий Валентиниан лат. Flavius Valentinianus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Римский император
25 февраля 364 года — 17 ноября 375 года
Соправитель:	Валент II
Предшественник:	Иовиан
Преемник:	Валентиниан II Грациан
Вероисповедание:	христианин-никеец
Рождение:	321(0321) Цибала
Смерть:	17 ноября 375(0375-11-17) Бригетион
Место погребения:	Константинополь, Церковь Апостолов
Род:	Валентиниана
Отец:	Грациан Старший
Супруга:	1) Марина Севира 2) Юстина
Дети:	1) Грациан 2) Валентиниан II 3) Галла 4) Юста 5) Грата

Фла́вий Валентиниа́н (лат. Flavius Valentinianus, 321 год (320 год) — 17 ноября 375 года) — римский император в 364—375 годах, часто именуемый просто Валентиниа́н I. 26 февраля 364 года провозглашён войском в Никее преемником императора Иовиана, но принял на себя лишь управление западной частью империи, а восточную предоставил своему младшему брату Валенту. Он был способным правителем, одинаково заботившимся о внутренних и внешних делах, в религиозных вопросах обнаруживал необыкновенную терпимость, несмотря на свою приверженность к никеизму, и вообще был человеком справедливым, хотя нередко, под влиянием вспыльчивости доходил до жестокости. Скончался от инсульта во время переговоров с вождём племени квадов. Является основателем династии Валентиниана.

Имел титулы: Август (лат. Augustus) — с 26 февраля 364 года; Германский Величайший (лат. Germanicus Maximus) — с 366 или 368 года; Аламаннский Величайший (лат. Alamannicus Maximus) и Франкский Величайший (лат. Francius Maximus) — с 368 года; Готский Величайший (лат. Gothicus Maximus) — с 369 года. Власть трибуна получил 26 февраля 364 года.

Происхождение и карьера

Валентиниан родился в 321 году в южнопаннонском городе Цибале (возможно варианты Кибала и Кибалы; совр. Винковцы) в семье будущего комита Британии (лат. comes Britanniarum), трибуна (лат. tribunus) и протектора (лат. protectorus) Грациана Старшего, также уроженца Цибалы и выходца из средних слоев. Валентиниан, как и его брат Валент, не получил почти никакого образования.

В юности (340 год) он сопровождал в Африку своего отца, который был там назначен на должность комита. Впоследствии, когда Грациан Старший был переведён в Британию, Валентиниан переехал с ним. После окончания срока службы Грациан удалился в родовое имение в Цибалу, в то время как Валентиниан был переведен на службу вдоль границы Рейна или Дуная. В 350 году император Констант был убит во время мятежа узурпатора Магненция, и галльские легионы провозгласили последнего императором. Констанций II, старший брат Константа и император восточной части империи, отправился в поход на Магненция с большой армией. В следующем году они встретились в битве при Мурсе, где победу одержал Констанций. Через два года он снова победил узурпатора в южной Галлии. Магненций покончил жизнь самоубийством в августе того же года, что сделало Констанция единственным правителем империи. Примерно в это же время он конфискует имущество Грациана Старшего за то, что он якобы оказывал гостеприимство Магненцию, когда тот посещал Паннонию. Несмотря на опалу своего отца, Валентиниан, по всей видимости, от этого не пострадал. Он был в Паннонии во время конфликта, но неизвестно, принимал ли участие в войне.

Гражданская война привела к нехватке военной силы — более 70 тысяч солдат погибли в ходе конфликта. Это ослабило границы, а также позволило алеманнам и франкам воспользоваться ситуацией и пересечь Рейн, взяв несколько важных пунктов и укреплений. В 354 году Констанций начал кампанию против них и достиг определённых успехов, однако авторитет императорской власти в Верхней Германии и восточной Галлии быстро уменьшался. В том же году Констанций казнил своего двоюродного брата, цезаря Галла. В 355 году Констанций назначил другого своего кузена, Юлиана, цезарем на Западе. Последний получил в управление Галлию. Два следующих года Валентиниан воевал с варварами в армии Юлиана, но какие обязательства он выполнял неизвестно. Валентиниан участвовал в битве при Аргенторате в 357 году. После этого он был назначен на должность трибуна кавалерии. К концу года Юлиану удалось изгнать большинство алеманнов из Галлии и переправиться через Рейн. Валентиниан принял участие в этой контратаке, в результате которой приобрёл ценный опыт действий в регионе, который будет отправной точкой его будущей кампании. Римская армия сожгла много варварских поселений. В 358 году Юлиан провел решающую кампанию против франков, которые совершали набеги на Нижнюю Германию в течение нескольких лет. В том же году он снова перешел Рейн и напал на алеманнов, заставив двух влиятельных царей сдаться. Валентиниан показал свои хорошие организаторские способности в качестве командира конницы и сумел завоевать уважение солдат. В 359 году у него родился в Сирмии первый сын Грациан от первой жены Марины Севиры.

Зимой 359 года Валентиниан был отправлен на восток, где служил старшим офицером (лат. tribunus militum) Месопотамии, а также командовал подразделением копейщиков. Но в 362 году Юлиан выслал Валентиниана в Фивы из-за его приверженности к христианству. Новый император Иовиан, вернув Валентиниана из ссылки, отправил его воевать против галлов, где тот одержал победу. Впоследствии был назначен на должность трибуна скутариев, пехотинцев, выделенных из гвардейцев в Анкире.

Внешность, личные качества и недостатки

Аммиан Марцеллин даёт наиболее полную характеристику Валентиниана:

«Хотя он подчас одевал на себя личину кроткого, но по горячности своей натуры он был более склонен к суровости и, очевидно, забывал, что правителю государства следует избегать всего чрезмерного, как крутого утеса. Никогда не случалось, чтобы он удовольствовался мягким взысканием, но иной раз приказывал продолжать кровавое следствие и после допроса с пыткой, а иные допрашиваемые были замучены до самой смерти. Такую он имел склонность причинять страдания, что никогда никого не спас от смертной казни подписанием мягкого приговора, хотя это иногда делали даже самые свирепые государи<…> вышеназванный император горел в глубине души завистью и, зная, что многие пороки принимают внешний вид добродетелей, постоянно повторял, что строгость есть союзница истинной власти<…>он ненавидел людей хорошо одетых, высокообразованных, богатых, знатных, и принижал храбрых, чтобы казалось, что он один возвышается над другими добрыми качествами, — недостаток, которым, как известно, сильно страдал император Адриан<…> Валентиниан часто бранил трусливых, говоря про них, что они — позор человечества, низкие души, достойные стоять ниже черни; но сам иной раз позорно бледнел от пустых страхов и пугался до глубины души того, чего вовсе и не было. Магистр оффиций Ремигий подметил эту черту его характера, и когда замечал, что он начинает раздражаться по какому-нибудь поводу, то вставлял невзначай в свою речь замечание о каких-нибудь передвижениях у варваров; Валентиниан тотчас пугался и становился кроток и мягок, как Антонин Пий<…>В отношении тела он был мускулист и крепок, волосы и цвет лица были светлы, глаза голубые со взглядом всегда косым и жестким, рост — красивый, очертания тела правильны, что придавало ему в общем красу царственности».

Аврелий Виктор утверждает похожее:

«…Валентиниан был приятен лицом, обладал живым умом, величавостью и изысканной речью <…>Он прекрасно рисовал, обладал (хорошей) памятью, изобретал новые виды оружия, умел лепить из воска или из глины всякие изображения, мудро использовал место, время, свою речь; один словом, если бы он мог избавиться от окружения негодных лиц, которым он доверялся как самым верным и мудрым, и, наоборот, пользоваться просвещенными и добросовестными советниками, из него выработался бы, несомненно, отличный правитель».

Ситуация в Империи

Весной 363 году римский император Юлиан II Отступник с мощной армией выступил из Антиохии и в скором времени, соединившись с остальными частями, перешел Евфрат. Его целью было на как можно более длительное время обезопасить восточные границы Римской империи от разорительных персидских набегов. В отличие от своего предшественника Констанция II, который из-за конфликтов со своими братьями, узурпаторами, а позднее и с германцами не мог обеспечить продвижение на востоке, Юлиан имел все ресурсы для этого.

Сначала поход был успешным: удалось завоевать несколько крепостей, разбить небольшие персидские отряды. Но у Ктесифона, персидской столицы, ситуация изменилась. Юлиан оказался не в состоянии взять сильно укрепленный город, но он принял решение двигаться дальше. Персы делали все возможное, чтобы не позволить римлянам проникнуть во внутренние районы государства, и потому ими были подожжены степь, зерновые посевы и селения в тех местностях, по которым должны были проходить римские войска; это дополнялось постоянными нападениями персидской кавалерии. В итоге римляне оказались без продовольствия и фуража посреди выжженной страны. Усугубляло ситуацию то, что римско-армянское войско, сосредоточившееся на берегах Тигра, так и не пришло на помощь армии Юлиана.

У Маранги состоялась битва, в которой погиб сам Юлиан. Совет полководцев, состоящий из Дагалайфа, Невитты, Аринфея и Виктора, решил избрать императором Иовиана. Было начато отступление. Вскоре римское войско достигло города Дура, находившегося на берегу Тигра, но дальше продвинуться не смогло, будучи окруженным персидской армией во главе с самим Шапуром II. Не имея возможности ни двигаться дальше на север, ни переправиться на правый берег Тигра, ни пополнить запасы продовольствия, римляне оказались в критической ситуации. Зная о положении, в котором оказались Иовиан и его войско, Шапур II направил к императору послов с предложением о переговорах. В результате персы смогли навязать Иовиану крайне невыгодный для римлян мирный договор. После этого римляне продолжили отступление.

Избрание императором

Направляясь к Константинополю, Иовиан скончался в Дадастане. Тогда начались поиски нового кандидата на престол. Армия двинулась к Никее, где собрание гражданских и военных чиновников выставило несколько кандидатов. Их было двое:

1) Флавий Эквиций — трибун схолы скутариев, но все отвергнули этого кандидата «как человека резкого и грубоватого».

2) Януарий — родственник Иовиана. Он заведовал провиантской частью армии в Иллирике. Но он также был отвергнут из-за «отдаленности его местонахождения».

Тогда собрание решило избрать Валентиниана и послало ему весть в Анкиру. Павел Диакон и Аврелий Виктор утверждают, что Валентиниан был избран по причине популярности отца в армии и то, что он отказывался от титула, предложенного ему. Он прибыл, и на следующий день, когда он вышел, «его облекли в императорское одеяние, возложили на него корону, и он был провозглашен Августом при громких криках хвалы ему, которые обыкновенно исторгает прелесть новизны». Но солдаты решили избрать Валентиниану соправителя. Тогда, по словам Феодорита Киррского он сказал следующее: «Когда не было царя, от вас, воины, зависело вверить мне бразды правления; но как скоро я принял власть, то уже мое, а не ваше дело — разбирать дела государственные». По словам Аммиана Марцеллина, солдаты были поражены смелым поведением Валентиниана и его готовностью взять на себя императорскую власть. Его решение избрать соимператора могло также быть истолковано как шаг, чтобы успокоить любую оппозицию среди населения в восточной части империи. На следующий день войско двинулось дальше. Прибыв в конце марта в Константинополь, Валентиниан собрал совет, где поставил вопрос о назначении соправителя. 28 марта 364 года несмотря на возражения Дагалайфа он избирает в качестве своего соправителя брата Валента. Они разделили между собой империю, где Валенту достался восток, а Валентиниану запад. Тогда Валентиниан отправился в Медиолан, а Валент в Константинополь.

Правление

Войны с алеманнами

Одна из первых проблем, с которыми сталкивается Валентиниан, было начало новых военных действий против алеманнов. По словам Аммиана Марцеллина, алеманны были недовольны, что новый император отослал им подарки, гораздо меньшие, чем подарки предыдущих императоров. И к тому же магистр оффиций Урзаций обошёлся с ними грубо. В ответ на это оскорбление алеманны вторглись в Галлию в 365 году. Одновременно родственник Юлиана II Прокопий начал восстание против Валента на востоке империи. Валентиниан получил известие о вторжении алеманнов и восстании Прокопия в один день — 1 ноября во время поездки в Лютецию. Он должен был сделать выбор — идти на восток, чтобы помочь своему брату, или остаться в Галлии для борьбы с алеманнами. Тогда Валентиниан послал Дагалайфа бороться с варварами, а сам начал готовиться совершить путешествие на восток и помочь Валенту. После получения многих посольств от главных галльских городов, которые умоляли его остаться и защищать Галлию, он решил сначала решить проблему вторжения варваров. Этот шаг показывает две вещи: во-первых, что Валентиниан не хотел подчинять запад востоку, кроме того Валентиниан был всё еще не уверен в поддержке Галлии, очень важной части Запада. Нет лучшего способа завоевать поддержку галльской знати, как сохранить мир, победив варваров. Эта идея наглядно иллюстрируется чеканкой монет. Чеканятся монеты со следующими надписями: RESTITUTOR REIPUBLICAE, GLORIA ROMANORUM, TRIUMFATOR GENT BARB (Реставратор Республики, Римская слава, Триумафатор над варварами) на монетных дворах в Трире, Лионе и Арле.

Валентиниан приезжает в Реймс и посылает двух полководцев, Севериана и Хариеттона против алеманнов. Но они потерпели поражение и их войска были перебиты. Тогда Дагалайф снова был направлен против врага в 366 году, но его действия оказались неэффективными. Вскоре он был заменен на Флавия Иовина, который после нескольких удачных сражений начал вытеснять алеманнов из страны. Он был награждён за усилия званием консула в следующем году. Валентиниан временно отвлекся от проблем Галлии из-за восстаний в Британии. Поражение от Иовиана не остановило алеманнов и они вновь вторглись в Галлию. Ими был атакован и разграблен Могонциак в конце 367 года или начале 368 года. Валентиниан организовал убийство алеманнского вождя Витикабия его собственным телохранителем. Император был полон решимости раз и навсегда расправиться с варварами. Он провел зиму 367/8 года в сборе огромной армии для наступления, которое планировал начать весной. Он вызывает комита Себастиана, который возглавил итальянские и иллирийские легионы, чтобы соединиться с Иовином и magister peditum Севером. Валентиниан и его войско сопровождает также и Грациан. Весной 368 года римляне пересекли Рейн. Они не встретили никакого сопротивления, пока не достигли Солинициума, где встретили огромную армию алеманнов. В этом сражении римляне одержали победу. После этого легионы вернулись на зимовку в Трир.

В 369 году Валентиниан занимается ремонтом и строительством укреплений на левом берегу Рейна. По его приказу на правом берегу было начато строительство крепости. Алеманны отправили послов в знак протеста против строительства, но Валентиниан отклонил их просьбу. В результате они атаковали крепость, когда она была еще в стадии строительства, уничтожили её и убили всех солдат, которые были там.

В 370 году саксы возобновили свои нападения на северную Галлию. Комит Нанниен, командующий войсками в той области, выдержал первую атаку, но император отослал полководца Севера ему на помощь. Север одержал победу и заключил с саксами мир. Те начали отступать, но римляне устроили засаду и перебили всех варваров. В это же время Валентиниан решает начать повторный поход против алеманнов. Его целью был алеманнский царь Макриан. Император пытался убедить бургундов, которые были злейшими врагами алеманнов, напасть на них. Если алеманны попытаются бежать, Валентиниан будет ждать их с армией. Переговоры с бургундами были сорваны, когда Валентиниан отказался от встречи с бургундским посланниками, чтобы лично заверить их в поддержке римского народа в предлагаемой войне. Это событие позволило Феодосию, magister equitum, атаковать алеманнов из Рецию. Валентиниан продолжает кампанию безуспешно в течение четырех лет. В 372 году Макриан едва избежал плена. В то же время император продолжает завязывать дружеские отношения с другими алеманнскими вождями. Вскоре полководец Север победил Макриана, и на его место стал римский ставленник Фраомарий. В 374 году Валентиниан был вынужден заключить мир с Макрианом из-за возможной войны с сарматами и квадами.

Восстание Фирма

В 372 году в Африке восстал Фирм, который был сыном мавретанского князя Нубеля. После смерти отца Фирм убил своего сводного брата Заммака. Римский наместник не предпринял необходимых мер защиты от нападений африканских племён на города, что привело к ухудшению ситуации в регионе. Именно тогда Фирм восстал. Своих братьев он поставил во главе местных племен (Масцизель стал вождем тиндензиев, Дий — вождем масиниссензиев, Сальмаций владел отстроенным городом Петрой). Император Валентиниан направил против тирана magister militum Феодосия, чтобы подавить восстание. При поддержке коренных африканских племен Фирм достаточно долго сражался с регулярной армией Феодосия. Однако через несколько лет он был предан одним из своих сторонников и покончил жизнь самоубийством. Павел Диакон по другому описывает смерть Фирма: «Валент, побуждаемый завистью, приказал его убить; тогда он пожелал принять в Карфагене крещение в отпущение грехов и, идя на славную смерть, сам подставил палачу свою шею.»

Британская кампания

В 367 году Валентиниан получил известия, что объединенные силы пиктов и аттакотов убили Нектарида, комита морского побережья, а дукс Фуллофавд попал во вражескую засаду. Одновременно войска франков и саксов были захватили северные районы прибрежной Галлии. Валентиниан, встревоженный этими сообщениями, отправил в Британию с войском комита доместиков Севера. Север был не в состоянии исправить ситуацию и вернулся на континент, в штаб Валентиниана в Амьене. Тогда император направил Иовина в Британию и назначил Севера на должность magister peditum. Иовин вернулся из Британии не выполнив поставленной задачи.

Серьёзная болезнь Валентиана привела к борьбе за статус преемника между Севером и Рустиком Юлианом, магистром канцелярии рескриптов и представителем галльской аристократии. Однако Валентиниан вскоре выздоровел и назначил своего сына Грациана соправителем в целях предотвращения подобных конфликтов в будущем.

В начале 368 года Валентиниан был полон решимости разгромить пиктов после первых побед над алеманнами. Он поручил комиту Феодосию восстановить целостность границ Британии. Север и Иовин должны были сопровождать императора во время его кампании в Германию. Феодосий прибыл в 368 году с войсками, состоящими из батавов, герулами, иовиями и викторами, высадившись в гавани близ Рутупии. Он разгромил отряды варваров и издал указ, в котором призывал всех дезертиров вернуться под его знамёна, обещая безнаказанность. В 369 году Феодосий, опираясь на тактику засады, приступил к рекогносцировке районов к северу от Лондона. В течение этого периода он получил известие о готовящемся в Паннонии против него заговоре братом викария Максимина Валентином. Заговор был раскрыт, а Валентин отправлен в ссылку в Британию, где и был казнен. После этого Феодосий восстановил разрушенные укрепления и восстановил потерянные провинции до вала Антонина, образовав провинцию, названную в честь Валентиниана — Валенцией. После своего возвращения в 369 году Валентиниан способствовал назначению Феодосия на должность magister equitum вместо Иовина.

Религиозная политика

Валентиниан был втянут в религиозные споры того времени. Аммиан Марцеллин положительно оценил нейтральную позицию Валентиниана в религиозных делах. Он отказался принять участие в спорах ариан Востока, когда они направили к нему епископа Ипатиана с просьбой о помощи. При этом император принял суровую позицию относительно двух еретических движений, которые возникли в течение III века в Риме. В 372 году он запретил собрания манихеев в Риме. Их лидеры были казнены, а у остальных конфисковано имущество. Валентиниан также официально осудил донатистских епископов в Африке в 373 году. Церковные источники этого периода описывают Валентиниана с положительной стороны. Иероним говорит в восторженных тонах: «Валентиниан был хороший император, по своему характеру напоминал Аврелия, но некоторые люди говорили о его чрезмерной скупости и жадности». Сократ Схоластик и Павел Орозий говорят о нем, как о пострадавшем от язычества: ведь Валентиниан был выслан в Фивы из-за приверженности к христианству. Созомен пишет, что Юлиан недолюбливал Валентиниана за случай, когда во время языческого обряда будущий император отрезал часть одежды, на которую попало масло. Также Сократ, Феодорит и Созомен похвалили Валентиниана за назначение епископом Милана Амвросия, так как предшественник нового священнослужителя Аксенций был арианином.

Валентиниан не всегда положительно относился к христианству. Например, он приказал Симмаху, префекту города Рима, в 365 году казнить некоторых христиан и конфисковать их имущество. Вся отрицательная религиозная политика Валентиниана была мотивирована финансовыми проблемами, а не разногласиями с религиозной доктриной. Имущества казнённых манихеев попали в казну, осуждение донатистов может рассматриваться как осуждение тех, кто мешает сбору налогов в африканских провинциях. Одним из примеров может служить указ папы Дамасия в 370 году, который запрещал священнослужителям жениться на вдовах. Также у папы Дамасия были обширные связи с языческой аристократией, которая помогала императору преодолеть выказываемую другими церковными деятелями нетерпимость к язычеству. С другой стороны, Валентиниан дал христианам особые привилегии. В 370 году он поддержал закон Констанция II, который освободил никейских христиан в африканских провинциях от муниципальных обязанностей. Аналогичный закон был принят в 371 году, когда священнослужители освобождались от налогов. Чтобы восполнить деньги, Валентиниан начал собирать налоги с сенаторов-язычников, чьи поместья находились в Африке. Этот указ выражал неприязнь императора к сенаторской среде. В 368 году Валентиниан ввёл должность «защитника народа» ответственного за правильный сбор налогов.

Смерть

В 374 году сарматы и квады перешли через Дунай вторгшись в римскую провинцию Реция. В следующем году Валентиниан перенес свою резиденцию в Сирмий, а также восстановил укрепления на границе с землями германцев. Весной 375 года, после заключения с алеманнами мира, он выступил из Трира к разрушенному городу Карнунту. Там он принял сарматских посланников, которые просили прощения за свои действия. Валентиниан ответил, что будет проведено расследование о произошедших событиях. В сопровождении Себастиана и Меробавда он провёл летние месяцы в подготовке к предстоящему походу, а затем вторгся в земли квадов. После их разграбления Валентиниан отправился на зимовку в Саварию. По неизвестным причинам он решил продолжить кампанию и переехал из Саварии в Брегецион. Там Валентиниан принял посольство от квадов 17 ноября 375 года. В обмен на поставку рекрутов в римскую армию квады обязывались соблюдать границы Римской империи. Послы объясняли нападения своего племени строительством римской крепости на их землях. Во время переговоров:

«Император страшно вспылил и, разволновавшись в самом начале своего ответа, начал поносить в бранном тоне все их племя, упрекая за то, что они не хранят в памяти полученных благодеяний и неблагодарны. Понемногу он смягчился и перешел на более мягкий тон, как вдруг, словно пораженный молнией с неба, потерял дыхание и голос и страшно побагровел лицом; из горла внезапно хлынула кровь и на теле выступил предсмертный пот. Чтобы не дать ему упасть на глазах у всех и в присутствии презренных варваров, приближенные слуги бросились к нему и увели во внутренние покои. Под воздействием возраставшей силы болезни, он почувствовал, что настает его последний час. Он пытался сказать что-то или отдать приказание, как показывало частое подрагивание грудной клетки, скрежет зубов и движения рук, подобные тем, что совершают кулачные бойцы в борьбе, но обессилел, по телу пошли синие пятна, и после долгой борьбы он испустил дух на 55-м году жизни и 12-м без ста дней своего правления».

Павел Диакон, Аврелий Виктор и Павел Орозий утверждают «что это [смерть] произошло от невоздержанности в пище и беспечности, которая распространилась на весь организм». Он был захоронен в Константинополе в Церкви Апостолов, как и многие другие христианские императоры (Константин I Великий, Иовиан, Феодосий I Великий, Маркиан, Юстиниан I).

Семья

Грациан Старший — отец Валентиниана. Родился в Кибале, выходец из средних слоев. За свою силу прозван Фунарием(Носитель каната). Имел звания комита Британии, трибуна и протектора, а также вероятно префекта претория. Вероятно благодаря его популярности Валентиниан был избран императором.

Флавий Грациан — первый сын Валентиниана. После смерти своего отца стал императором. Погиб в 383 году во время войны с Магном Максимом.

Флавий Валентиниан II — младший сын Валентиниана. В 375 году провозглашен императором. Валентиниан II в силу возраста самостоятельно не правил, его попытка осуществлять императорские полномочия после достижения совершеннолетия привели к конфликту с Арбогастом в 392 году, в результате чего император погиб при неясных обстоятельствах.

Марина Севира — первая жена Валентиниана. Родила ему сына Грациана. В 370 году развелась с императором. С того года упоминаний о ней нет.

Юстина — вторая жена Валентиниана. По словам Зосимы, Юстина была исключительной красоты женщиной, вдовой претендента на императорский престол Магненция, погибшего в 353 году. Однако Сократ Схоластик называет Юстину девицей, которая вошла в ближайшее окружение первой жены Валентиниана. Марина Севира, по версии Сократа Схоластика, и свела Юстину с мужем-императором.

Оценка правления

Валентиниан был одним из последних сильных римских императоров. Основной задачей Валентиниана было укреплять империю, которая пережила шестьдесят лет внутренних волнений. Его провинциальное происхождение и приверженность к никеизму были противопоставлены сенаторской знати. Он сумел одолеть алеманнов, навести порядок в Британии и Африке благодаря помощи одаренного полководца Феодосия. В его правление христианство окончательно укрепляется в Римской империи, вытесняя последние остатки язычества. После смерти Валентиниана начнется снова упадок империи. В 378 году Валент проигрывает Адрианопольское сражение. Грациан и Валентиниан II погибают спустя небольшой промежуток времени. Последний раз Римская империя была объединена императором Феодосием I. Аммиан Марцеллин даже сравнивает Валентиниана с Траяном и Марком Аврелием:

«Уместно после этого перейти к его поступкам, достойным одобрения и заслуживающим подражания со стороны всякого разумного человека. Если бы он привел в соответствие с ними все остальное, то его можно было бы сравнить с Траяном и Марком (Аврелием). В отношении провинциалов он проявлял большую внимательность и повсюду облегчал бремя податей, своевременно воздвигал укрепления на границах государства, чрезвычайно строго держал военную дисциплину; грешил он только тем, что даже незначительные проступки солдат не оставлял без наказания, а преступлениям высших чинов давал простор разрастаться дальше и дальше, оставаясь иной раз совершенно глух к подаваемым против них жалобам. Здесь был источник беспорядков в Британии, бедствий в Африке, опустошения Иллирика.2. И дома, и вне его проявлял он строгое целомудрие, не будучи нисколько заражен язвой безнравственности и разврата. Поэтому он мог удерживать распущенность двора в строгих границах, и ему тем легче было это, что он не потворствовал своей родне: родственников своих он или оставлял в безвестности частной жизни, или предоставлял им звания и посты не очень высокие, за исключением брата, которого принял в соправители, будучи вынужден к этому затруднительными обстоятельствами того времени. 3. В представлении высоких санов он был осторожен до щепетильности: никогда в его правлении не являлся правителем провинции какой-нибудь меняла, никогда не случалось продажи должности; только в начале его правления не обошлось без этого, как вообще случается, что люди, в надежде захватить власть или остаться безнаказанными, совершают преступления».

Первоисточники

Наиболее полная информация о жизни и деятельности Валентиниана содержится в труде под названием «Деяния» греческого историка Аммиана Марцеллина. Также внимание Валентиниану было уделено автором «Извлечений о жизни и нравах римских императоров», Иеронимом Стридонским. Упоминают о нем также и историки христианской церкви (Феодорит Кирский, Сократ Схоластик, Созомен, Руфин Аквилейский). Из более поздних историков об Валентиниане писали Павел Орозий, Зосим, Иоанн Антиохийский, Иоанн Малала, Иоанн Зонара.

Из юридических источников наиболее важен кодекс Феодосия.

Источники и литература

Источники

1. Извлечения о жизни и нравах римских императоров // [ancientrome.ru/antlitr/aur-vict/epitoma-f.htm Римские историки IV века]. — М., 1997. — ISBN 5-86004-071-5.
2. Марцеллин, Аммиан. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Marcell/index.php Римская история]. — М., 2005. — ISBN 5-17-029112-4; ISBN 5-86218-212-8.
3. Орозий, Павел. История против язычников. — СПб., 2004. — ISBN 5-7435-0214-5.
4. Руфин Аквилейский. Церковная история // [www.vostlit.info/Texts/rus15/Rufin_Aquilea/text2.phtml?id=1655 Тюленев В. М. Рождение латинской христианской историографии. С приложением перевода «Церковной истории» Руфина Аквилейского]. — СПб., 2005. — ISBN 5-89740-109-1.
5. Созомен, Эрмий. [www.krotov.info/acts/05/2/sozomen_00.htm Церковная история]. — СПб., 1851.
6. Сократ Схоластик. [krotov.info/acts/04/socrat/socr00.html Церковная история]. — М., 1996.
7. Феодорит Кирский. [www.krotov.info/acts/04/feodorit/feod_ind.html Церковная история]. — М., 1993.
8. Филосторгий. Сокращение церковной истории // Церковные историки IV—V веков. — М., 2007. — ISBN 978-5-8243-08-34-1.
9. Zosimus. [www.tertullian.org/fathers/index.htm New History]. — London, 1814.  (англ.)
10. Павел Диакон. [www.vostlit.info/Texts/rus/Diakon_P_III/text11.phtml?id=6125 Римская история]. — М., 2009.

Литература

1. Грант М. Валентиниан I // [ancientrome.ru/imp/valen1.htm Римские императоры]. — М., 1998.
2. Alföldi A. A Conflict of Ideas in the Late Roman Empire: The Clash between the Senate and Valentinian. — Oxford, 1952.  (англ.)
3. Arnheim M.T.W. The senatorial aristocracy in the later Roman empire. — Oxford, 1972.  (англ.)
4. Barnes T.D. [www.jstor.org/pss/4436652 Valentinian, Auxentius and Ambrose] (англ.) // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte. — 2002. — Fasc. 51. — No. 2. — P. 227-237.  (англ.)
5. Burns Th. S. Barbarians within the Gates of Rome: A Study of Roman Military Policy and the Barbarians, ca. 375-425 A.D. — Bloomington, 1994.  (англ.)
6. Curran J. From Jovian to Theodosius // The Cambridge Ancient History. — Cambridge, 2008.  (англ.)
7. Hind J. G. F. The British «Provinces» of Valentia and Orcades // Historia. — 1975. — № 24. 101-11.  (англ.)
8. Humphries M. Nec metu nec adulandi foeditate constricta: the Image of Valentinian I from Symmachus to Ammianus // [books.google.com/books?id=ks_cMZBEVb4C&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false The late Roman world and its historian: interpreting Ammianus Marcellinus] / J. W. Drijvers, E. D. Hunt. — Routledge, 1999. — ISBN 9780415202718.  (англ.)
9. Jones A. H. M. The Later Roman Empire 284-602: A Social, Economic, and Administrative Survey. — Oxford, 1964.  (англ.)
10. Lenski N. [www.google.com/books?id=uvXo39xOV8kC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Failure of empire: Valens and the Roman state in the fourth century A.D]. — Berkeley and Los Angeles (California); London (England), 2002.  (англ.)
11. Matthews J. F. The Roman Empire of Ammianus. — London, 1989.  (англ.)
12. Momigliano A. The Conflict Between Paganism and Christianity in the Fourth Century. — Oxford, 1963.  (англ.)
13. Nagl A. Valentinianus I // RE. — № 14: 2158ff.  (англ.)
14. Napoli J. Ultimes fortifications du limes // L’armée romaine et les barbares du IIIe au VIIe siècle / eds. Françoise Vallet and Michel Kazanski. — Paris, 1993. — № 67-76.  (фр.)
15. Olariu C. [www.jstor.org/pss/4436782 Datianus, Valentinian and the Rise of the Pannonian Faction] (англ.) // Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte. — 2005. — Fasc. 54. — No. 3. — P. 351-354.  (англ.)
16. Oldenstein J. La fortification d’Alzey et la defense de la frontière romaine le long du Rhine au IVe et au Ve siècles. // L’armée romaine et les barbares du IIIe au VIIe siècle / eds. Françoise Vallet and Michel Kazanski. — Paris, 1993. — № 125-33.  (фр.)
17. Pearce J. W. E. The Roman Imperial Coinage: Vol. 9 Valentinian I to Theodosius I / Harold Mattingly, C.H.V. Sutherland, and R.A.G. Carson eds.. — London, 1972.  (англ.)
18. Roberts W. E. [www.roman-emperors.org/vali.htm Valentinian I] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors. [www.webcitation.org/65IFH2bJS Архивировано из первоисточника 8 февраля 2012].
19. Solari A. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/62 I partiti nella elezione di Valentiniano] (итал.) // Rivista di filologia e d'istruzione classica. — 1932. — Fasc. X. — P. 75-79.  (итал.)
20. Thompson E. A. Ammianus Marcellinus and Britain // Nottingham Medieval Studies 34: 1-15. — 1990.  (англ.)
21. Tomlin R. The Date of the «Barbarian Conspiracy» // Britannia 5: 303-9. — 1974. — Вып. 5: 303-9.  (англ.)
22. Van Dam R. Leadership and Community in Late Antique Gaul. — Berkeley, 1985.  (англ.)
23. Warmington B. H. The Career of Romanus, Comes Africae // Byzantinische Zeitschrift 49: 55-64. — 1956.  (англ.)

Ссылки

• [www.wildwinds.com/coins/ric/valentinian_I/i.html Монеты Валентиниана]

Отрывок, характеризующий Валентиниан I

Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.