Сократ Схоластик

Эта статья — об историке. О философе см. Сократ.

Сократ Схоластик

Сокра́т Схола́стик (греч. Σωκράτης ο Ιστορικός или Σχολαστικός, лат. Socrates Scholasticus) (ок. 380, Константинополь — после 439) — византийский христианский историк греческого происхождения, автор «Εκκλησιαστική Ιστορία» — «Церковной Истории» в 7 книгах.

Биография

Уже в античные времена не существовало никаких сведений о его биографии кроме фактов, упомянутых им самим в «Церковной Истории», произведении, созданного по образцу одноимённого труда Евсевия Кесарийского, где активно очерчивается роль императора в церковных делах, и светским проблемам уделяется такое же внимание, как и религиозным.

Учителями Сократа, судя по его упоминаниям, были грамматики по имени Элладий и Аммоний, прибывшие в Константинополь из Александрии, где они были языческими жрецами. Восстание, сопровождавшееся разгромом храмов, принудило их к изгнанию. Этот разгром, во время которого, в частности, был разрушен храм Серапеум, относится примерно к 391 году. По-видимому, он принадлежал к состоятельному сословию, поскольку имел возможность получить прекрасное образование. Он изучал грамматику, риторику, библейскую экзегезу, отлично знал латинских авторов.

Учился ли в дальнейшем Сократ у софиста Троила, до конца не доказано. В последующие годы он путешествовал, посетив, помимо всего прочего, Пафлагонию и Кипр.

Так же нет информации о профессии Сократа. Предполагают, что он не был священником, что мотивируется его либеральным богословием; не мог быть и чиновником, поскольку в его сочинении нет характерного для таких авторов панегирических описаний императорских деяний — хотя при этом к существующему порядку вещей он испытывает явную симпатию. Судя по тексту предполагают, что он был юристом, вдобавок, титул «Схоластик» дает многим повод видеть в нём «адвоката» (но патриарх Фотий демонстративно опускает это прозвище).

Образование, полученное у языческих грамматиков, было причиной уважения Сократа к греческой языческой науке; он охотно изучал — хотя и критиковал, защищая христианство, — сочинения Юлиана и Ливания; из более древних писателей, он, как это показано Бауром и Гарнаком, уважал особенно Фукидида, которому старался подражать в складе речи и в композиции. Христианских авторов он начал изучать лишь в то время, когда уже приступил к написанию своей церковной истории.

Он читал и знал Евсевия, Филосторгия, Руфина, Савина, Афанасия Великого, «Акты» Архелая, «Якорь» св. Епифания, сочинения Георгия Лаодикийского, рассказы о монашестве Евагрия и Палладия, сочинения еретика Нестория. Оригена он знал недостаточно, не столько по его сочинениям, сколько по апологии, писанной его другом Памфилом. Сочинения отцов церкви — каппадокийцев (Василия Великого, двух Григориев — Богослова и Нисского) он читал мало, что отзывается на его истории весьма невыгодно. Из древней, дооригеновской христианской литературы Сократ знает лишь имена Климента Александрийского, Иринея Лионского, Аполлинария Иерапольского.

Сократ был самоучка в богословии и не имел твердых и устойчивых понятий об истинном учении церкви. Ему нравились остроумные и глубокомысленные рассуждения ученых еретиков, например Филосторгия и особенно Савина, епископа ираклийского. При всей своей осторожности, он много пользуется их сведениями и суждениями (оба их сочинения дошли до нас в целом виде).

«Церковная История»

Произведение Сократа Схоластика охватывает 305—439 годы, и ученые предполагают, что она была закончена именно в 439 году или вскоре после этого и, безусловно, ещё при жизни Феодосия II, то есть до 450 года. Задачей автора было написать продолжение «Церковной Истории» Евсевия, и он начинает с года, на котором остановил своё повествование его предшественник.

Книга написана на простом греческом языке, употреблявшемся в церкви со времен Константина до периода жизни Сократа. На первый план в труде выходят церковные разногласия, поскольку «когда Церковь в мире, церковному историку описывать нечего». Во вступлении к 5-й Книге автор также защищает взаимодействие с арианами и политиками. Дословно цитирует некоторые постановления синодов и приводит списки чиновников от церкви и епископов. Современную ему историю он воспроизводит по собственным воспоминаниям.

Точка зрения Сократа Схоластика по многим пунктам выдержана и уравновешенна. Его принадлежность к малочисленному обществу новациан, вероятней всего, помогала ему сохранять относительно отстранённую точку зрения при взгляде на процессы в Великой Церкви. Он критически относится к Иоанну Златоусту. Он старается не использовать гиперболические эпитеты в отношении видных лиц церкви и государства.

Схоластик утверждает, что импульсом написать эту книгу он обязан некому Теодорусу, который во 2-й Книге упоминается как «святой Божий человек», и поэтому предполагают, что он был монахом или представителем высшего клира.

Судьба книги

В VI веке книга Сократа Схоластика была объединена в компиляцию с сочинениями его современников Созомена и Феодорита Кирского, что мешало отличить их друг от друга. Ситуация изменилась совсем недавно, когда их индивидуалистичные характеристики христианских императоров были изучены и сравнены, что позволило Хармуту Лепину сделать вывод об личности сочинителей.

Уже в 696 году труд был переведен на армянский язык. Сохранилась в двух редакциях— пространной и краткой. Ранние списки восходят к XII веку.

Первое издание «Церковной Истории» на греческом языке было осуществлено в XVI веке Робертом Эстиенном в Париже, 1544 год, на базе «Codex Regius» 1443 года. На латынь её перевел Иоанн Христофорсон в 1612 году. Фундаментальным ранним изданием, тем не менее, стал труд Генрикуса Валесиуса (Анри Валуа), вышедший в Париже в 1668 году. При составлении текста он сопоставлял несколько дошедших манускриптов: «Codex Regius», «Codex Vaticanus», «Codex Florentinus», а также пересказ Схоластика Теодорусом Лектором («Codex Leonis Alladi»).

Русский перевод «Церковной истории», был выполнен в середине XIX века в Санкт-Петербургской духовной академии, судя по всему, с греческого издания в Патрологии Жака Миня (Socratis Scholastici Historia ecclesiastica//PG, t. 67, Paris, 1859, col. 30-842). В конце XX века осуществлено переиздание, где сомнительные места были сверены с греческим оригиналом.

Литература

Русские переводы:

• Сократ Схоластик. Церковная история (в 7 кн.). / Пер. СПбДА. СПб., 1850. 580 стр.
  • переизд.: Саратов, 1911. 464 стр.
  • Сократ Схоластик. Церковная история / Пер. СПбДА под ред. И. В. Кривушина. — М.: Росспэн, 1996. — 368 с. — (Классики античности и средневековья). — 2000 экз.

Исследования:

• Ширинян М. С. Исторический труд Сократа Схоластика и его древнеармянские версии: (Из истории византино-армянских культурных связей). Автореф. дисс. … к. и. н. Ер., 1987.
• Theresa Urbainczyk, Socrates of Constantinople, University of Michigan Press, 1997

Ссылки

• [krotov.info/acts/04/socrat/socr00.html «Церковная История», русс. яз.]
• [www.newadvent.org/fathers/2601.htm Английский перевод «Церковной истории»]

Отрывок, характеризующий Сократ Схоластик

Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.