Гордиан II

Марк Антоний Гордиан Семпрониан Роман Африкан лат. Marcus Antonius Gordianus Sempronianus Romanus Africanus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет императора Гордиана II на сестерции.</td></tr>
Римский император
конец зимы — начало весны 238 года
Соправитель:	Гордиан I
Предшественник:	Максимин Фракиец
Преемник:	Бальбин и Пупиен
Рождение:	около 192 года
Смерть:	начало весны 238 года Карфаген
Отец:	Гордиан I
Мать:	Фабия Орестилла (?)

Марк Антоний Гордиан Семпрониан Роман Африкан (лат. Marcus Antonius Gordianus Sempronianus Romanus Africanus), более известный в римской историографии как Гордиан II, — римский император в 238 году.

Находясь в должности легата при своём престарелом отце, проконсуле Африки, Гордиан II был провозглашен императором в 238 году вместе с ним в результате восстания местного населения против Максимина Фракийца. Хотя Гордиана II тепло приняли в Карфагене, правил он весьма непродолжительное время. Спустя три недели с момента провозглашения императором император был убит у пределов Карфагена во время неудачной попытки защитить город от верных Максимину воинских подразделений.

Биография

Жизнь до прихода к власти

Будущий император Марк Антоний Гордиан Семпрониан Роман Африкан родился около 192 года. Эта датам вычисляется из «Истории Августов», согласно которой на момент смерти Гордиану II было 46 лет. Его отец, семья которого, возможно, происходила из Малой Азии, сделал успешную карьеру. Настоящее имя матери Гордиана неизвестно. В «Истории Августов» сообщается, что её звали Фабия Орестилла и что она являлась правнучкой императора Антонина Пия, однако эти данные считаются современными историками выдуманными. Если Гордиана II можно отождествлять с тем Антонием Гордианом, которому посвящён труд Филострата Старшего «Жизни софистов», то тогда его матерью, предположительно, была внучка известного софиста и политического деятеля II века Герода Аттика. Мало известно достоверной информации о жизни Гордиана II и его карьере до восстания в Африке, которое возвело его на престол. Источником, предоставляющим наиболее полную информацию, является биография трех Гордианов в «Истории Августов», которая наполнена различными недостоверными фактами, из-за чего приходится отделять правду от вымысла.

«История Августов» утверждает, что Гордиан II был учеником сына известного писателя эпохи династии Северов Серена Саммоника, носившего такое же имя (современные историки считает эти данные не заслуживающими доверия), который оставил ему в наследство библиотеку из 62 тысяч свитков. Представленная в том же труде карьера Гордиана — квестор при Гелиогабале, претор и консул-суффект при Александре Севере, возможно указана верно, но нет никаких других подтверждений этому сообщению, кроме одной надписи из палестинского города Кесария, которая подтверждает факт нахождения Гордиана на посту консула-суффекта.

Если Гордиан II является человеком, которому посвящено произведение «Жизни софистов», то в этом случае он, очевидно, был командующим IV Скифского легиона, дислоцировавшегося близ Антиохии в Сирии, и наместником Ахайи. Также Гордиан II занимал должность консула-суффекта до приезда его отца в Африкe в 237 году, скорее всего, в самом конце правления Александра Севера или во время правления Максимина Фракийца. В 237 году он стал легатом Африки при Гордиане Старшем. Хотя было необычно, что бывший консул служил в качестве легата при наместнике, но в то время сыновья наместников часто находились на каких-нибудь постах при своих отцах. В данном конкретном случае, Гордиану I, которому было почти 80 лет, было весьма выгодно и удобно иметь в качестве помощника сына-консуляра.

Внешность и личные качества

Наиболее полную характеристику Гордиана II оставил автор его биографии в «Истории Августов»:

«В науках Гордиан подавал большие надежды, выделялся он и своей наружностью. Он обладал исключительной памятью, отличался замечательной добротой: когда в школе секли кого-нибудь из мальчиков, он не мог удержаться от слез».

«Он был в высшей степени жаден до фруктов и овощей, вообще же — весьма умерен в пище; он постоянно поглощал какие-нибудь свежие фрукты. Ему очень нравилось холодное питье, летом он охотно пил только холодное и притом в большом количестве. Он отличался крупным телосложением и потому предпочитал холодное».

На немногочисленных монетах Гордиан II представлен абсолютно лысым и гораздо более полным, чем его отец.

Правление и гибель

В начале 235 года Александр Север погиб от рук мятежных солдат в Могонциаке в Нижней Германии. В результате императором стал Максимин Фракиец. Столкнувшись с местной элитой, которая убила прокуратора Максимина, Гордиан I был вынужден участвовать в полномасштабном восстании против Максимина и был провозглашен императором.

Точно неизвестно, находился ли Гордиан II в Тисдре (современный Эль-Джем, Тунис) поздней зимой или ранней весной 238 года в тот день, когда прокуратор Максимина Фракийца был убит, а Гордиан I провозглашён императором. В биографии Максимина и его сына в «Истории Августов» рассказывается, что Гордиан II был публично объявлен императором вместе со своим отцом в Тисдре перед тем, как оба принцепса отправились в Карфаген. Однако в биографии трёх Гордианов утверждается, что Гордиан II стал императором несколько дней спустя уже в Карфагене. Один фрагментарно сохранившийся папирус из Египта сообщает, что вступление в должность Гордиана II произошло не одновременно с его отцом, но интерпретация текста является предположительной. Современный событиям греческий историк Геродиан автор не упоминает Гордиана II в описании событий в Тисдре в начале восстания, но он же указывает, что когда вести о восстании дошли до Рима несколько дней спустя, отец и сын уже были вместе объявлены императорами сенатом. Вместе с императорским достоинством Гордиан, как и его отец, получил титул Африканский.

Несмотря на восторженную поддержку жителей Карфагена и успех в Риме, который приветствовал новость о восстании, Гордиан II и его отец предстали перед серьезной опасностью, угрожавшей их власти. Капеллиан, наместник соседней провинции Нумидия, был личным врагом Гордиана I и в его распоряжении находилось большое количество войск. Узнав о провозглашении Гордианов императорами, Капеллиан собрал вместе всех своих солдат, подтвердивших верность Максимину, и выдвинулся на Карфаген. Гордиан II был назначен командующим силами отряда (включая добровольцев из числа жителей Карфагена), организованного для защиты города. Однако карфагеняне не могли противостоять опытному войску под командованием Капеллиана. Вот, что рассказывает Геродиан о сражении:

«Во время столкновения численное превосходство было на стороне карфагенян, но они не имели боевого порядка, не были обучены военным делам <…> и были лишены оружия и военных орудий. Каждый прихватил из дома либо маленький меч, либо топор, либо дротики, употребляемые на псовой охоте; нарезав оказавшиеся под рукой шкуры и распилив бревна на куски случайных форм, каждый, как мог, изготовлял прикрытия для тела. Нумидийцы же — меткие копьеметатели и настолько великолепные наездники, что управляют бегом коней без узды, с помощью одной лишь палки. Они с большой легкостью повернули массу карфагенян, которые, не выдержав их напора, побросав все, обратились в бегство. Тесня и топча друг друга, те в большей степени были погублены своими, нежели врагами».

В ходе сражения Гордиан II был убит. Его тело так и не было найдено. Карфаген был захвачен Капеллианом, а Гордиан I покончил жизнь самоубийством. Оба Гордиана правили в течение всего лишь трёх недель. Нумидийский наместник устроил настоящий погром в Карфагене, а провинцию Африка разграбил. Мятеж Гордианов является наглядной иллюстрацией того, что любое восстание обречено окончиться крахом, если оно не опирается на поддержку регулярной армии.

Гордиан II не был последним представителем потомков своего отца, занявшим престол. Восстание против Максимина Фракийца продолжилось в Риме во главе с сенатскими ставленниками Бальбином и Пупиеном, провозглашенных императорами, и сына сестры Гордиана II Гордиана III, которого провозгласили цезарем. К концу 238 года Гордиан III стал единоличным правителем римского государства. Гордиан II будет обожествлен по приказу его племянника, получив, таким образом, признание после смерти, чего ему не удалось достичь при жизни.

Источники и литература

Источники

1. Юлий Капитолин. История Августов // [ancientrome.ru/antlitr/sha/capi3gor.htm Трое Гордианов]. — М.: Наука, 1992.
2. Геродиан. История императорской власти после Марка // Книга VII.

Литература

1. Грант, М. [ancientrome.ru/imp/gord2.htm Римские императоры. Гордиан II]. — 1998.
2. Southern, Pat. The Roman Empire from Severus to Constantine. — London, New York: Routledge, 2001.
3. Potter, David Stone. The Roman Empire at Bay, AD 180-395. — Routledge, 2004.
4. Birley, Anthony. The Roman government of Britain. — Oxford University Press, 2005.
5. Meckler, Michael. [www.roman-emperors.org/gordo2.htm Gordian II (238 A.D.)] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors (2001).
6. Canduci, Alexander. Triumph & Tragedy: The Rise and Fall of Rome's Immortal Emperors. — 2010.

Ссылки

• [wildwinds.com/coins/ric/gordian_II/i.html Монеты Гордиана II] (англ.). Проверено 11 сентября 2013.

Персоналии   Древний Рим

Отрывок, характеризующий Гордиан II

– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.