Пупиен

Марк Клодий Пупиен Максим лат. Marcus Clodius Pupienus Maximus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бюст Пупиена.</td></tr>
Римский император
22 апреля — 29 июля 238
Соправители:	Бальбин, Гордиан III
Предшественник:	Гордиан I и Гордиан II
Преемник:	Гордиан III
Вероисповедание:	Древнеримская религия
Рождение:	ок. 164
Смерть:	29 июля 238(0238-07-29) Рим

Марк Клодий Пупиен Максим (лат. Marcus Clodius Pupienus Maximus) (ок. 164 — 29 июля 238) — римский император с 22 апреля по 29 июля 238 года.

Биография

Выходец из незнатного рода, получив достойное воспитания, сделал военную карьеру: был военным трибуном, командовал многими воинскими подразделениями, а потом исполнял должность претора, был последовательно проконсулом Вифинии, Греции и Нарбоны. Посланный в качестве легата, он разбил в Иллирике сарматов, а переведённый оттуда на Рейн довольно успешно вел дело против германцев. После этого он заслужил одобрение как самый благоразумный, способный и строгий префект Рима. Не склонный к плотским утехам и вину, он был весьма жаден до еды. Выражение его лица было серьёзное и брезгливое; ростом он был высок, телом — очень здоров, нрав имел надменный, но был справедлив и никогда не был до конца жестоким и немилостивым. Сенат его любил, а народ боялся, так как всем известны были его требовательность и строгость.

После гибели Гордианов, перед лицом приближающегося к Риму Максимина, сенат возложил императорские полномочия на одного из немногих достойных по мнению большинства — сенатора Пупиена, дав ему в соправители Бальбина. Однако, народные волнения не утихали, и к правящему дуэту прибавили Гордиана III — внука погибшего Гордиана I.

Пупиен, двинувшийся с вверенными ему войсками отразить наступление Максимина, оценивал свои шансы весьма скептически, однако, сражения не произошло, так как Максимин был убит своими же солдатами, голова его доставлена в Равенну, а Пупиен, приняв бывших солдатов соперника в свои легионы, вернулся в Рим.

Судя по монетам, у Бальбина был повод относиться к коллеге с подозрением: тот стал называть себя «Пупиен Максим», а не «Марк Клодий Пупиен». Древние источники утверждают, что имя «Максим» он носил от рождения, но от людского внимания не могло ускользнуть значение самого слова — «Величайший»; и такое толкование вполне соответствовало его триумфальному возвращению в столицу, где Бальбин не мог справиться с возникшей междоусобицей. Пупиен поддержал пропаганду Бальбином их дружеских отношений, заявляя о взаимной любви соправителей (CARITAS MVTVA AVGG., AMOR MVTVVS AVGG.). На самом же деле отношения между ними складывались не самым лучшим образом. Подобно Бальбину, Пупиен был опытным администратором, и именно Пупиену сенаторы поручили руководить сопротивлением Максимину I.

Трудно судить о его личных качествах, поскольку Historia Augusta во всем проповедует контраст между соправителями, исходя из надуманного утверждения об огромной разнице в происхождении, и противопоставляет аристократическую изысканность Бальбина грубым крестьянским привычкам Пупиена. Пупиена можно назвать грубым, если иметь в виду жесткие методы руководства в бытность городским префектом. Достоверно известно лишь об одной (не считая неприязненных отношений между ними) «разнице»: в отличие от круглой физиономии Бальбина, лицо Пупиена изображено на монетах худым, с длинным носом и бородой. Заявления Historia Augusta о том, что он отличался угрюмым и мрачным нравом, был драчливым пьяницей, не преуспевавшим в любовных делах и не считавшимся ни с чьим мнением, вряд ли справедливы.

Отвернувшись от армии и занявшись социальными проблемами, императоры Пупиен и Бальбин навлекли на себя гнев военных, которые уже с горечью вспоминали убитого Максимина. И вот, когда в городе проходили Капитолийские состязания и все были заняты празднествами и зрелищами, солдаты внезапно обнаружили свой образ мысли, который до тех пор скрывали, и, не сдерживая своего гнева, под влиянием неразумного порыва, все как один бросились во дворец и ворвались к старикам-государям. Схватив их обоих, они сорвали с них всю одежду и нагих выволокли из дворца с бранью и издевательствами. Тут их подвергли всяким телесным мукам: избили до полусмерти, вырвали им бороды и брови. Наконец, совершенно изувечив обоих, они бросили их трупы на проезжей дороге, а цезаря Гордиана III подняли на плечи и провозгласили августом и императором (так как в это время не нашлось никого другого) (Геродиан: 8; 8)

Литература

• Все монархи мира. Греция, Рим, Византия. Константин Рыжов. Москва, 2001 г.

Отрывок, характеризующий Пупиен

– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…