Средневековая Франция
 |
Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
|
Средневековая Франция — Франция в период средневековья. Период в истории Франции начало которого датируют 476 годом, а конец обычно относят к 1643 году — установлению абсолютной монархии во Франции.
Содержание
Франкское государство
Слово «Франция» происходит от имени германского народа франков, часть которых в V веке поселилась во Фландрии — северо-восточном углу Галлии. Первоначально под названием Francia подразумевали страну между Сеной и Рейном, западная часть которой только и вошла в состав Франции, тогда как юго-западный угол восточной части, вместе с соседней областью к востоку (по Майну), получили название Франкония, равным образом произведённое от имени франков.
Франков, переселившихся во Фландрию, называют западными, или салическими франками. Во второй половине V века у них начало складываться государство.
Первой королевской династией во Франкском государстве считаются Меровинги (кон. V в. — 751 год). Названа династия по имени полулегендарного основателя рода — Меровея. Наиболее известный представитель — Хлодвиг I (правил с 481 по 511, с 486 король франков).
Хлодвиг I начал завоевание Галлии. Население Галлии обычно называют галло-римлянами, так как к этому времени галлы полностью романизировались — потеряли родной язык, переняли язык римлян, их культуру и даже стали считать себя римлянами. В 496 году Хлодвиг принимает христианство. Переход в христианское вероисповедание позволил Хлодвигу получить влияние и власть над галло-римским населением. Тем более, что теперь у него была могущественная поддержка — духовенство. Хлодвиг расселял своих воинов небольшими посёлками по всей Галлии, чтобы они получили возможность собирать дань с местного населения. Это привело к зарождению класса феодалов. Общаясь с галло-римлянами, франки постепенно романизировались, переходили на язык местного населения.
В V—VI веках практически вся территория Галлии (нынешней Франции) оказалась под властью франков. Под властью королей из династии Меровингов оказались и франки, оставшиеся в Германии (восточные, или рипуарские франки).
Столицей Меровингов с 561 года был Мец. Последним представителем Меровингов считается Хильдерик III (правил с 743 по 751, умер в 754). С 751 года Франкским государством правили Каролинги. Несмотря на то, что они с 800 года назывались римскими императорами, столицей Каролингов был город Ахен.
В 800 году король франков Карл Великий провозгласил себя римским императором. Под его властью были вся Германия, Галлия и северная Италия с городом Римом. У Франкского государства была ещё область вне Галлии — на юг от Пиренеев (Испанская марка Карла Великого).
В эпоху распадения монархии Карла Великого вполне обнаружилось различие в языке между восточными и западными франками. Когда сыновья Людовика Благочестивого, Людовик Немецкий и Карл Лысый, заключили между собой в Страсбурге союз (842 год), то вынуждены были принести клятву друг другу перед своими воинами на двух разных языках: романском и германском. В следующем за тем году последовало выделение Франции в отдельное королевство (843 год). С этого времени и начинается история собственно Франции.
Западно-Франкское королевство
Империя франков распалась на три части в 843 году. Верденский договор, создавший Западно-Франкское королевство, отделил от территории прежней Галлии всю восточную часть, от устьев Рейна до устьев Роны, составившую узкую полосу между Западно-Франкским королевством и Восточно-Франкским королевством (Германией), но населённую в значительной мере романским племенем (так называемое Срединное королевство). Здесь скоро образовалось два королевства: Лотарингия на севере и Бургундия на юге (см. табл. II, карту VI), оба надолго соединившиеся с Германией (Священной Римской империей германской нации).
Во второй половине IX века назначаемые государственные должности, в том числе должность королевских наместников (графов), стали превращаться в наследуемые, как и земельные наделы (феоды), пользование которыми должно было вознаграждать должностных лиц за их службу. Каждый крупный землевладелец приобретал власть над жителями своего земельного владения. Этим разложением государства пользовались внешние враги и беспрепятственно вторгались внутрь страны, пока в некоторых местных центрах не стали, в целях обороны, возникать союзы помещиков-государей, под гегемонией наиболее сильных из них. Благодаря этому к концу Χ века во Франции образовалось несколько более крупных княжеств, которые перечислены выше. В последний раз Карл Толстый в конце IX века соединил под своей властью Германию и Францию, на что французские вельможи пошли в интересах борьбы с норманнами; но после отречения Карла (887 год) центробежные силы взяли верх.
Преемником Карла Толстого на французском престоле был один из наиболее деятельных сеньоров, граф парижский Эд, от которого произошла династия Капетингов. Хотя после его смерти королевское достоинство и вернулось в фамилию Каролингов, однако, им постоянно приходилось считаться с честолюбивыми потомками парижского графа. Преемник Эда, Карл Простоватый (893—929), был вынужден даже искать опоры у норманнов, князю которых, Роллону, он уступил в наследственное графство (позднее ставшее герцогством) целую приморскую область, получившую название Нормандия (912). Кроме парижского графа Роберта, брата Эда, который оспаривал у Карла Простоватого корону, притязания заявил герцог бургундский Рудольф, которому удалось на время занять престол.
Только после его смерти законный наследник, при помощи графа парижского Гуго Великого и герцога нормандского Вильгельма, занял престол, а после его смерти (954) Гуго Великий стал опекуном его сына, Лотаря. У последнего оставался в руках только один город Лаон с небольшим округом; все остальное было раздарено феодалам. Несмотря на это, Лотарь решился напасть на императора Оттона II, но последний вторгся во Францию и дошёл до самого Парижа, где встретил сильное сопротивление, организованное Гуго Капетом, сыном Гуго Великого. Людовику Заморскому наследовал его сын Людовик V Ленивый, умерший через год.
Короли из династии Каролингов не смогли и не сумели удержать в составе Франции восточные её окраины, где возникли оторвавшиеся от связи с Францией Лотарингия и Бургундия (см. историю территории). В самой Франции в это время все резче стало проявляться различие между севером и югом: на севере усилился германский элемент с поселением здесь норманнов, на юге чище сохранялись романские стихии. Север Франции стал классической страной феодализма, но здесь же зародилось и центростремительное направление, приведшее к процессу собирания Франции. Не только более мелкие сеньоры, но и более крупные князья имели немало интересов, заставлявших их держаться общего союза, олицетворением которого была власть короля.
При последних Каролингах, царствовавших полтора века (843—987), Франция страдала от внешних врагов, вторгавшихся в неё с разных сторон: с севера нападали норманны, с юга сарацины, а внутри страна все более и более разлагалась. В это именно время и происходил процесс феодализации, который привёл Францию к распаду на ряд более мелких владений.
Возникшее при последних Каролингах, название Франция стало ассоциироваться только с западной частью, а в ней — преимущественно к большому герцогству, которое впоследствии и собрало около себя страну (duché de France, позднее провинция Иль-де-Франс).
Франция при Капетингах
Последние Каролинги, ослабив себя раздачей бенефициев, оказались неспособными играть роль центральной власти, и в 987 году крупные феодалы передали корону в один из знатных родов, сумевший создать себе сильное владение («Францию») в северной части страны. Этот род, по имени первого короля из новой династии (или «расы», как выражаются французы), Гуго Капета, получил название Капетингов (последующие династии Валуа и Бурбонов были лишь потомками этого рода).
При восшествии на престол династии Капетингов (в 987 году) в королевстве насчитывалось десять главных владений: 1) графство Фландрия, 2) герцогство Нормандия, 3) герцогство Франция, 4) герцогство Бургундия, 5) герцогство Аквитания (Гиень), 6) герцогство Гасконь, 7) графство Тулузское, 8) маркизат Готия, 9) герцогство Бретань и 10) графство Барселонское (Испанская марка). С течением времени дробление пошло ещё дальше; из названных владений выделились новые, из которых наиболее значительными были графства: Блуа, Шампань, Артуа, Анжу, Пуату, Невер, сеньория Бурбон.
В конце X века король во Франции был только «первым между равными» (лат. primus inter pares), и власть его не распространялась на все области обширной страны, да и в собственном своём домене он постоянно должен был считаться с непокорными вассалами. Хотя избранием князей, остановивших свой выбор на Гуго Капете, и было нарушено наследственное право Каролингов (дяди умершего короля, Карла Лотарингского), тем не менее, во Франции не была установлена избирательная монархия, так как ещё при жизни короля ему выбрали в преемники его сына (что повторялось и потом). Первые Капетинги, однако, имели слишком много дела дома, то есть в своём герцогстве («Франции») или даже графстве (Парижском), чтобы думать об утверждении своей власти на всей территории королевства. Более того, у них не было сознательного стремления заменить феодальные отношения иными.
Приобретая новые земли, они в то же время раздавали уделы братьям, сыновьям, родственникам. Лучшей характеристикой малозначительности первых Капетингов может служить то обстоятельство, что при четвёртом представителе династии, Филиппе I (1060—1108), его вассал, нормандский герцог Вильгельм завоевал Англию (1066 год), а другие его вассалы приняли участие в первом крестовом походе, тогда как король сидел дома, не имея возможности деятельно вмешаться в события эпохи.
Непосредственным владением первых королей из династии Капетингов была узкая территория, тянувшаяся к северу и югу от Парижа и очень медленно расширявшаяся в разные стороны; в течение первых двух веков (987—1180) она увеличилась лишь вдвое. В то же самое время под властью английских королей находилась большая часть тогдашней Франции.
В 1066 году герцог нормандский Вильгельм завоевал Англию, вследствие чего Нормандия и Англия соединились между собой.
В XI веке положение дел было таково, что в роли объединителей Франции могли одинаково выступить потомки Гуго Капета и потомки Роллона, первого герцога Нормандии. Тем не менее сохранение короны в роде Капетингов имело важное значение, ввиду того, что король считался главой феодальной лестницы и помазанником Божиим; это были лишние шансы в борьбе, которая происходила в феодальном мире Франции. Первыми королями из династии Капетингов, вышедшими из пассивного состояния, были Людовик VI Толстый и Людовик VII Младший, правление которых занимает большую часть XII века. Они вступили в деятельную борьбу со своими вассалами, прежде всего в самом Иль-де-Франсе, а потом и в других частях северной и центральной Франции. Их поддерживало духовенство, которое, будучи менее феодализированным, чем в Германии, хранило традиции монархической власти и желало установления мира и порядка. Особенно большие услуги обоим Людовикам оказал аббат Сугерий.
В одном важном деле Людовик VII не послушался, однако, Сугерий, отправившись, вопреки его совету, во второй крестовый поход. В отсутствие короля произошли события, заставившие его, по возвращении, развестись со своей женой Алиеонорой, наследницей Аквитании. Она не замедлила выйти замуж за владельца Нормандии и Анжу, Генриха Плантагенета, унаследовавшего вскоре корону Англии. Таким образом Людовик VII сам отказался от возможности присоединить Аквитанию к своим владениям и способствовал образованию во Франции могущественного владения, очутившегося в руках Англии. Часть современных исследователей оценивает развод Людовика положительно, мотивируя это невозможностью королевской власти в то время "переварить" герцогство, превосходящее домен короля и его статус только как мужа герцогини Алиеноры. Также была велика вероятность развития семейных отношений, аналогичных противостоянию Генриха Плантагенета с сыновьями.
Начало «собиранию» Франции положил Филипп II Август (1180—1223), который приобрёл Вермандуа, часть Артуа, Нормандии, Бретань, Анже, Мэн, Турень, Овернь и другие более мелкие земли.
Кроме духовенства, Капетингам эпохи крестовых походов много помогали и города. В это именно время во Франции происходило коммунальное движение, то есть освобождение многих городов от власти феодалов и превращение их в самостоятельные коммуны. Очень часто это было следствием восстания горожан против сеньоров; велись даже настоящие войны между теми и другими. Горожане при этом нередко искали поддержки у королей и сами оказывали им помощь в их борьбе с феодалами. Короли становились сначала то на ту, то на другую сторону, но потом стали сознательно поддерживать горожан, даруя им хартии, подтверждавшие их права. На своих землях короли не позволяли заводить коммуны, но зато давали горожанам многие иные льготы.
Во Франции образовался даже особый общественный класс буржуазии, в котором короли находили деятельных сторонников своей антифеодальной политики. Впрочем, когда королевская власть усилилась, она стала отнимать права и у коммун. При Филиппе II Августе (1180—1223), участнике третьего крестового похода, королевская власть во Франции сделала новые успехи. Филипп отнял у английского короля (Иоанна Безземельного) Нормандию, когда тот, как вассал французского короля, не захотел явиться на суд пэров по обвинению в умерщвлении им своего племянника. Нормандию пришлось завоёвывать, но Филипп успешно довершил это дело и приобрёл и другие английские владения. При этом же короле произошёл крестовый поход против альбигойцев и вальденсов южной Франции, окончившийся её завоеванием и подчинением северным французам. Большая часть владений графа тулузского была потом передана рыцарями, их завоевавшими, но не сумевшими в них удержаться, сыну Филиппа-Августа, Людовику VIII (1223—26).
Наконец, Филипп II Август был и первым устроителем королевской администрации, в виде бальи и превотов, которым поручено было управление отдельными областями, с подчинением королевскому совету и счётной палате в Париже (на юге королевскими наместниками сделались потом сенешали). Ещё более возвысилась королевская власть во Франции при Людовике IX Святом (1226—1270), который был настоящим воплощением рыцарского идеала средних веков и сильно поднял нравственный авторитет королевской власти. Людовику IX тоже удалось увеличить свои владения, присоединением Анжу и Пуату, которые он отнял у короля английского. Особенно важно было его внутреннее управление. В это время во Франции распространилось из Италии изучение Юстинианова свода и началась рецепция римского права.
Внук Филиппа II, Людовик Святой (1226—1270), сделал важные приобретения на юге Франции; графы тулузские должны были признать над собой власть короля Франции и уступить ему значительную часть своих владений, пока прекращение в 1272 году владетельного тулузского дома не повлекло за собой, при Филиппе III, присоединение к королевским землям и остальной части этих владений.
Появился особый класс законников или легистов, которые, поступая на королевскую службу, старались проводить в жизнь римские правовые воззрения («что благоугодно государю, имеет силу закона»). С помощью легистов Людовик IX заменил судебный поединок правильным следствием, установил апелляцию к королевским судьям на приговоры феодальных сеньоров и т. п. Во главе новых судов был поставлен в Париже парламент — судебная палата, образовавшаяся из прежней феодальной курии короля, с присоединением легистов (подобные же парламенты были устроены впоследствии, главным образом в XV веке, и в других провинциях).
Филипп IV Красивый (1285—1314) приобрёл в 1312 году Лион и его область, а браком с Иоанной Наваррской создал основание для будущих притязаний королевского дома на её наследие (Шампань и др.), которое впоследствии (1361), при Иоанне Добром, и было окончательно присоединено.
Во вторую половину рассмотренной эпохи, особенно начиная с XII века, Франция играла важную роль в Европе. Она стояла во главе крестовых походов; её рыцарство было образцом для подражания в других странах. Французы распространяли свои порядки и нравы в других странах; в этом отношении особенно видную роль играли рыцари из Нормандии (завоевание в ΧΙ—XII веках Англии, Неаполя и Сицилии, Эдессы и Иерусалима, а в начале XIII века — Византийской империи). Это способствовало и развитию французской торговли. Из французского монастыря Клюни вышла знаменитая реформа церкви в XI веке. В XII веке во Франции происходило и значительное умственное движение (Абеляр).
Благодаря деятельности названных королей и их преемников, постепенно происходило объединение Франции. Оружием, деньгами, брачными связями они мало-помалу прибирают к рукам отдельные владения, увеличивая свой домен, и в то же время все больше и больше подчиняют своей власти вассалов посредством новых учреждений.
Вследствие этого феодальная монархия при последних Капетингах начинает превращаться в сословную монархию Валуа.
Франция при династии Валуа
Вступление на престол в 1328 году династии Валуа было ознаменовано включением в состав королевских владений её наследственного герцогства. В 1349 году присоединён Дофинэ, за прекращением местной династии. Вообще, успехи королевской власти во Франции за полтора столетия, протёкшие от вступления на престол Филиппа II Августа (1180) до прекращения династии Капетингов (1328), были весьма значительны: королевские домены сильно расширились (при этом многие земли попали, однако, в руки других членов королевского рода), тогда как владения феодальных сеньоров и английского короля сократились. Но при первом же короле из новой династии началась столетняя война с англичанами, в первом периоде которой французский король, по договору в Бретиньи 1360 года, должен был отказаться в пользу английского от целого ряда земель.
В первой трети XV века дела Франции пошли ещё хуже; англичане захватили громадную территорию до самой Луары. Приостановленный этой войной процесс собирания Франции возобновился при Карле VII (1422—1461), которому удалось изгнать англичан. Среди феодальных владений потомков Людовика Святого в эту эпоху возвысилась Бургундия, территория которой лежала западной своей частью во Франции, восточной — в Германии. Людовик XI (1461—1483) в 1477 году присоединил французскую часть (герцогство Бургундское) к своим владениям. Кроме того, этот король приобрёл по праву наследства от последнего графа Анжуйского Прованс (1481), завоевал Булонь (1477) и подчинил себе Пикардию.
При Карле VIII (1483—1498) в 1488 году умирает после падения с лошади герцог Бретани Франциск II и на нем прекратилась мужская линия герцогского дома Бретани. Единственной наследницей стала его 11 летняя дочь Анна Бретонская, которая была вынуждена выйти замуж за короля Кара VIII, а после его смерти за его преемника короля Людовика XII (1498—1515). Герцогство после ее смерти перешло к ее дочери Клод Французской, которая вышла замуж за короля Франции Франциска I, который включил герцогство в королевский домен в 1532 году посредством специального эдикта.
Таким образом в новую историю Франция вступает почти объединённой, и ей остаётся расширяться главным образом на восток, за счёт священной Римской империи. Первое такое приобретение (три епископства: Мец, Туль и Вердён) сделано было при Генрихе II, но окончательно утверждено только столетием позже. Главным образом новые приобретения относятся уже к царствованию династий Бурбонов.
Франция при Бурбонах
Генрих IV
Вступление на престол Франции Генриха IV в 1589 году сопровождалось присоединением к Франции северной части королевства Наварры (южная раньше была захвачена Испанией), Беарна, графства Фуа и др. В 1601 году у Савойи была отнята область между верхним течением Роны и нижним течением Соны.
Людовик XIII
Людовик XIII вступил на престол в возрасте 8 лет после убийства отца — Генриха IV. Во время малолетства Людовика его мать Мария Медичи, как регентша, отступила от политики Генриха IV, заключив союз с Испанией и обручив короля с инфантой Анной Австрийской, дочерью Филиппа III.
Новая эпоха началась, после долгих колебаний Людовика, лишь в 1624 году, когда кардинал Ришельё стал министром и вскоре забрал в свои руки управление делами и неограниченную власть над королём. Гугеноты были усмирены и потеряли Ла-Рошель. Принцы и герцоги постепенно были лишены какого-либо влияния и власти на местах. Мятежи знати были подавлены. Все замки феодалов (кроме пограничных) были срыты. После смерти Ришельё (1642) через год умер и король Людовик XIII. В результате деятельности Ришельё возникла абсолютная монархия во Франции.
См. также
- Средневековая Англия
- Средневековая Германия
- Средневековая Бельгия
- Средневековая Италия
- Средневековая Норвегия
- Средневековая Испания
- Средневековая Швейцария
- Средневековый Люксембург
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Средневековая Франция"
Отрывок, характеризующий Средневековая Франция
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
