Древнерусское государство

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Древнерусское государство
рѹсьскаѧ землѧ
862/882 — 1132/1240



Столица Новгород (862—882),
Киев (882—1240)
Крупнейшие города Новгород, Киев, Псков, Чернигов, Полоцк, Владимир, Суздаль, Смоленск, Галич, Ладога
Язык(и) древнерусский
Денежная единица куна, гривна, ногата
Площадь ок. 1 330 000 км² (к 1000 году)[1]
Население 5,4 млн чел. (1000)[2]
Династия Рюриковичи
Преемственность
Племенные союзы восточных славян
Русские княжества
К:Появились в 862 годуК:Исчезли в 1132 году

Древнеру́сское госуда́рство, Ки́евская Русь (др.-рус. и ст.-слав. рѹсь, рѹсьскаѧ землѧ[3], греч. Ῥωσία[Комм 1], лат. Russia, Ruthenia, Ruscia, Ruzzia[Комм 2], др.-сканд. Garðar, позже Garðaríki[Комм 3]) — средневековое государство в Восточной Европе, возникшее в IX веке в результате объединения ряда восточнославянских[Комм 4] и финно-угорских[Комм 5] племён под властью князей династии Рюриковичей.

В период наивысшего расцвета Древнерусское государство со столицей в Киеве занимало территорию от Таманского полуострова на юге, Днестра и верховьев Вислы на западе до верховьев Северной Двины на севере и притоков Волги на востоке. К середине XII века вступило в состояние феодальной раздробленности и фактически распалось на полтора десятка отдельных русских княжеств, управляемых разными ветвями династии Рюриковичей. Киев, утративший своё влияние в пользу новых центров силы, перестал быть фактической резиденцией великих князей, однако продолжал считаться символической великокняжеской вотчиной вплоть до монгольского нашествия (1237—1240). Как этнокультурный регион Русь продолжила существовать и после политической дезинтеграции, что впоследствии сыграло важную роль в процессе объединения Руси[4].





Название

 История России

Восточные славяне, народ русь
Древнерусское государство (IXXIII века)
Удельная Русь (XIIXVI века), объединение

Новгородская республика (11361478)

Владимирское княжество (11571389)

Великое княжество Литовское (12361795)

Московское княжество (12631547)

Русское царство (15471721)
Российская империя (17211917)
Российская республика (1917)
Гражданская война
РСФСР
(19171922)
Российское государство
(19181920)
СССР (19221991)
Российская Федерация1991)

Наименования | Правители | Хронология
Портал «Россия»
 История Украины

Доисторический период

Трипольская культура

Ямная культура

Киммерийцы

Скифы

Сарматы

Зарубинецкая культура

Черняховская культура

Средневековая государственность (IXXIV века)

Племенные союзы восточных славян и Древнерусское государство

Распад Древнерусского государства: Киевское, Галицко-Волынское и другие княжества

Монгольское нашествие на Русь

Великое княжество Литовское

Казацкая эпоха

Запорожская Сечь

Речь Посполитая

Восстание Хмельницкого

Гетманщина

Переяславская рада

Руина

Правобережье

Левобережье

В составе империй (17211917)

Малая Русь

Слобожанщина

Волынь

Подолье

Новороссия

Таврия

Политические организации

Габсбургская монархия

Восточная Галиция

Буковина

Карпатская Русь

Политические организации

Народная Республика (19171921)

Революция и Гражданская война

Украинская революция

Украинская держава

ЗУНР

Акт Злуки

Советские республики

ВСЮР

Махновщина

Советская Республика (19191991)

Образование СССР

Голод на Украине (1932—1933)

Вторая мировая война

ОУН-УПА

Авария на Чернобыльской АЭС

Современный период1991)

Независимость

Ядерное разоружение

Принятие конституции

Оранжевая революция

Политический кризис на Украине (2013—2014)

Евромайдан

Крымский кризис

Вооружённый конфликт на востоке Украины


Наименования | Правители
Портал «Украина»
 История Белоруссии

Древнейшая история

Древнерусское государство
(Полоцкое и Туровское княжества)

Великое княжество Литовское

Речь Посполитая

Российская империя
(Северо-Западный край)

</td></tr>

Белорусская Народная Республика

</td></tr>

Белорусская ССР
(ССРБ • Литовско-Белорусская ССР)

</td></tr>

Республика Беларусь

</td></tr>

Список правителей Белоруссии

</td></tr>

Портал «Белоруссия»
</td></tr>

</table>

Существует несколько историографических названий государства, преобладавших в литературе в разное время — «Древнерусское государство», «Древняя Русь», «Киевская Русь», «Киевское государство».

Определение «древнерусский» не связано с общепринятым в историографии делением древности и Средневековья в западной и центральной Европе, в соответствии с которым древность заканчивается к середине I тыс. н.э. с угасанием традиционной античной культуры. Применительно к Руси под древностью обычно понимается так называемый домонгольский период IX — середины XIII веков, чтобы отличить эту эпоху от последующих этапов русской истории.

Термин «Киевская Русь» возник в первой половине XIX века[5], пройдя за историю своего употребления существенную эволюцию. Одним из первых его использовал М. А. Максимович в своей работе «Откуда идёт русская земля» (1837) в узко географическом смысле для обозначения Киевского княжества, в одном ряду с такими словосочетаниями как «Червоная Русь», «Суздальская Русь» и др.[6] В таком же значении термин употребляли С. М. Соловьёв («Русь Киевская», «Русь Черниговская», «Русь Ростовская или Суздальская»)[7], Н. И. Костомаров и Д. И. Иловайский. Во второй половине XIX века термин приобрёл дополнительное, хронологическое измерение — одной из стадий русской истории и государственности. В этом случае киевский период обычно заканчивали 1169 годом, что было связано с бытовавшим в дореволюционной историографии представлением о переносе столицы Руси из Киева во Владимир[Комм 6]. В. О. Ключевский использовал этот термин несистематически, иногда сочетая узкогеографические и хронологические рамки и отличая «старую Киевскую Русь» от «Руси новой, верхневолжской», иногда подразумевая под ним все земли Руси в соответствующий период[Комм 7]. У С. Ф. Платонова, А. Е. Преснякова и других авторов начала XX века термин стал использоваться в государственно-политическом смысле как именование государства всех восточных славян в эпоху, когда Киев был общим политическим центром. В украинской националистической историографии того же времени уточняющий термин «Киевская Русь» не был особо популярным, поскольку подразумевал существование других форм или проявлений Руси (будь то в географическом или хронологическом смысле). Основоположник украинской исторической школы М. С. Грушевский им почти не пользовался, предпочитая термины «Киевское государство» или «Руська держава» («Русское государство», противопоставленное в его версии государству Московскому).

Окончательное утверждение понятия «Киевская Русь» в государственно-политическом смысле произошло в советскую эпоху, когда академиком Б. Д. Грековым были изданы его основные труды, ставшие хрестоматийными: «Киевская Русь» (1939) и «Культура Киевской Руси» (1944)[8]. Уточняя значение термина, Греков отмечал следующее[9]:

«Считаю необходимым ещё раз указать, что в своей работе я имею дело с Киевской Русью не в узкотерриториальном смысле этого термина (Украина), а именно в том широком смысле „империи Рюриковичей“, соответствующем западноевропейской империи Карла Великого, — включающей в себя огромную территорию, на которой впоследствии образовалось несколько самостоятельных государственных единиц».

В те же годы другой частью советских историков (М. И. Артамонов[10], В. В. Мавродин[11], А. Н. Насонов[12]) в научный оборот был введён термин «Древнерусское государство» (первоначально прилагательное писалось со строчной буквы, вскоре стало именем собственным). Среди советских историков активнее всего им пользовались В. Т. Пашуто и представители его школы[13]. В настоящее время термин «Киевская Русь» постепенно выходит из употребления[14][15] [16].

Образование Древнерусского государства

Древнерусское государство возникло на торговом пути «из варяг в греки» на землях восточнославянских племён — ильменских словен, кривичей, полян, охватив затем древлян, дреговичей, полочан, радимичей, северян[17].

До призвания варягов

Первые сведения о государстве русов относятся к первой трети IX века: в 839 году упомянуты послы кагана народа Рос, прибывшие сначала в Константинополь, а оттуда ко двору франкского императора Людовика Благочестивого[18].

В 860 году[19] («Повесть временных лет» ошибочно относит его к 866 году) русь совершает первый поход на Константинополь. Греческие источники связывают с ним так называемое первое крещение Руси, после которого на Руси, возможно, возникла епархия и правящая верхушка (возможно, во главе с Аскольдом) приняла христианство.

Правление Рюрика

В 862 году, согласно «Повести Временных лет», славянские и финно-угорские племена призвали на княжение варягов:[20]

В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: «Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву». И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а ещё иные готландцы, — вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родам, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же — те люди от варяжского рода, а прежде были словене.

В 862 году (дата приблизительна, как и вся ранняя хронология Летописи) варяги и дружинники Рюрика Аскольд и Дир, направлявшиеся в Константинополь, подчинили себе Киев, тем самым установив полный контроль над важнейшим торговым путём «из варяг в греки». При этом Новгородская и Никоновская летописи не связывают Аскольда и Дира с Рюриком, а хроника Яна Длугоша и Густынская летопись называют их потомками Кия. В 879 году в Новгороде умер Рюрик. Княжение было передано Олегу, регенту при малолетнем сыне Рюрика Игоре.

Проблема возникновения государственности

Существуют две основные гипотезы образования Древнерусского государства. Согласно норманской теории, опирающейся на «Повесть временных лет» XII века и многочисленные западноевропейские и византийские источники, оно было создано извне варягами — братьями Рюриком, Синеусом и Трувором в 862 году или же родственником Рюрика Олегом, захватившим Киев в 882 году.[21][22] В то же время некоторые представители норманизма, такие как Василий Ключевский, называют первоначальной формой Русского государства киевское варяжское княжество Аскольда и Дира, которое стало центром консолидации восточнославянских племён и княжеств в единое государство, а не Новгородское княжество Рюрика, которое они называют местным и кратковременным варяжским княжеством.[23] Антинорманнская теория основывается на концепции невозможности привнесения государственности извне, на идее возникновения государства как этапа внутреннего развития общества. Основоположником этой теории в русской историографии считался Михаил Ломоносов. Кроме того, существуют различные точки зрения на происхождение самих варягов. Учёные, относимые к норманистам, считали их скандинавами (обычно шведами), часть антинорманистов, начиная с Ломоносова, предлагает их происхождение из западнославянских земель. Существуют и промежуточные версии локализации — в Финляндии, Пруссии, другой части Прибалтики. Проблема этнической принадлежности варягов независима от вопроса возникновения государственности.

В современной науке преобладает точка зрения, согласно которой жёсткое противопоставление «норманизма» и «антинорманизма» во многом политизировано. Предпосылки исконной государственности у восточных славян не отрицались ни Миллером, ни Шлёцером, ни Карамзиным, а внешнее (скандинавское или иное) происхождение правящей династии — широко распространённый в Средневековье феномен, никак не доказывающий неспособности народа к созданию государства или, конкретнее, института монархии. Вопросы о том, был ли Рюрик реальным историческим лицом, каково происхождение летописных варягов, связан ли с ними этноним (а затем и название государства) Русь, продолжают оставаться дискуссионными в современной российской исторической науке. Западные историки в целом следуют концепции норманизма.

Е. А. Мельниковой и В. Я. Петрухиным была создана концепция возникновения Древнерусского государства, раскрывающая важную роль скандинавских торговых дружин в катализации социального расслоения и развития общества восточнославянских и финских народов. Данная концепция, признавая варягов скандинавами, а раннюю русь выходцами из Скандинавии, отличается от классического норманизма умеренностью в оценки роли скандинавов и комплексным рассмотрением имеющихся археологических, лингвистических и письменных источников. Призвание Рюрика на княжение рассматривается как фольклорное отражение договорных отношений (древнерусский термин «ряд») между племенной знатью восточных славян и финнов с одной стороны и варяжской дружиной во главе с князем — с другой стороны[24][25][26][27][28][29].

История

Княжение Олега Вещего

В 882, по летописной хронологии, князь Олег (Олег Вещий), родственник Рюрика, отправился в поход из Новгорода на юг, по пути захватив Смоленск и Любеч, установив там свою власть и поставив на княжение своих людей. Далее Олег с новгородским войском и наёмной варяжской дружиной захватил Киев, убил правивших там Аскольда и Дира и объявил Киев столицей своего государства («И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: „Да будет это мать городам русским“.»); господствующей религией было язычество, хотя в Киеве уже существовала и христианская община.

Олег военным путём распространил свою власть на земли древлян и северян, а радимичи приняли условия Олега без борьбы (два последних племенных союза до этого платили дань хазарам):

«В год 6391 (883). Начал Олег воевать против древлян и, покорив их, брал дань с них по чёрной кунице.
В год 6392 (884). Пошёл Олег на северян, и победил северян, и возложил на них лёгкую дань, и не велел им платить дань хазарам, сказав: „Я враг их и вам (им платить) незачем“.
В год 6393 (885). Послал (Олег) к радимичам, спрашивая: „Кому даёте дань?“. Они же ответили: „Хазарам“. И сказал им Олег: „Не давайте хазарам, но платите мне“. И дали Олегу по щелягу, как и хазарам давали. И властвовал Олег над полянами, и древлянами, и северянами, и радимичами, а с уличами и тиверцами воевал.»[20]

В результате победоносного похода на Византию были заключены первые письменные договоры в 907 и 911, предусматривавшие льготные условия торговли для русских купцов (отменялась торговая пошлина, обеспечивалась починка судов, ночлег), решение правовых и военных вопросов.

Согласно летописной версии, Олег, носивший титул Великого князя, правил более 30 лет. Родной сын Рюрика Игорь занял престол после смерти Олега около 912 и правил до 945.

Игорь Рюрикович

Игорь совершил два военных похода на Византию. Первый, в 941 году, завершился неудачно. Ему предшествовала также неудачная военная кампания против Хазарии, в ходе которой Русь, действуя по просьбе Византии, атаковала хазарский город Самкерц на Таманском полуострове, но была разбита хазарским полководцем Песахом и повернула оружие против Византии. Второй поход на Византию произошёл в 944 году. Он завершился договором, подтвердившим многие положения предыдущих договоров 907 и 911 годов, но отменявшим беспошлинную торговлю. В 943 или 944 году был совершён поход на Бердаа. В 945 году Игорь был убит во время сбора дани с древлян.

Ольга

После смерти Игоря в силу малолетства его сына Святослава реальная власть оказалась в руках вдовы Игоря княгини Ольги. Она стала первым правителем Древнерусского государства, официально принявшим христианство византийского обряда (по наиболее аргументированной версии, в 957, хотя предлагаются и другие даты). Впрочем, Ольга около 959 приглашала на Русь германского епископа Адальберта и священников латинского обряда (после неудачи своей миссии они были вынуждены покинуть Киев).

Святослав Игоревич

Около 960 года возмужавший Святослав принял власть в свои руки. Его первым мероприятием стало подчинение вятичей (964), которые последними из всех восточнославянских племён продолжали платить дань хазарам. В 965 (по др. данным также в 968/969) году Святослав совершил поход на Хазарский каганат, взяв штурмом его основные города: город-крепость Саркел, Семендер и столицу Итиль. На месте Саркела после этого возникла древнерусское поселение Белая Вежа. Возможно, с этим походом связано и утверждение Руси в Тмутаракани. Также Святослав осуществил два похода в Болгарию, где намеревался создать собственное государство со столицей в придунайской области. Он был убит в бою с печенегами при возвращении в Киев из неудачного похода на Византию в 972 году.

Владимир и Ярослав Мудрый. Крещение Руси

После смерти Святослава между его сыновьями разгорелась междоусобица за право на престол (972978 или 980). Старший сын Ярополк стал великим киевским князем, Олег получил древлянские земли, а Владимир — Новгород. В 977 году Ярополк разбил дружину Олега, а сам Олег погиб. Владимир бежал «за море», но вернулся через два года с варяжской дружиной. В ходе междоусобицы Владимир Святославич отстоял свои права на престол (годы правления 9801015). При нём завершилось формирование государственной территории Древней Руси, были присоединены червенские города и Карпатская Русь.

При князе Владимире Святославиче в 988 году официальной религией Руси становится христианство. Став киевским князем, Владимир столкнулся с возросшей печенежской угрозой. Для защиты от кочевников он строит на границе линии крепостей, гарнизоны которых набирал из «лучших мужей» северных племён. Именно во времена Владимира происходит действие многих русских былин, повествующих о подвигах богатырей.

В городах, древнейшими из которых были Киев, Новгород, Ладога, Смоленск, Полоцк, Изборск, Чернигов, Переяславль, Туров, Ростов, Белоозеро, Плесков (Псков), Тмутаракань, Муром, Овруч, Владимир-Волынский, и другие, развивались ремёсла и торговля. Создавались памятники письменности («Повесть временных лет», Новгородский кодекс, Остромирово евангелие, жития) и архитектуры (Десятинная церковь, Софийский собор в Киеве и одноимённые соборы в Новгороде и Полоцке). О высоком уровне грамотности жителей Руси свидетельствуют дошедшие до нашего времени многочисленные берестяные грамоты. Русь вела торговлю с южными и западными славянами, Скандинавией, Византией, Западной Европой, народами Кавказа и Средней Азии.

После смерти Владимира на Руси произошла новая междоусобица. Святополк Окаянный в 1015 убил своих братьев Бориса (по другой версии, Борис был убит скандинавскими наёмниками Ярослава), Глеба и Святослава. Сам Святополк дважды потерпел поражение и умер в изгнании. Борис и Глеб в 1071 году были причислены к лику святых.

Правление Ярослава Мудрого (10191054) стало порой наивысшего расцвета государства. Общественные отношения регулировались сборником законов «Русская правда» и княжескими уставами. Ярослав Мудрый проводил активную внешнюю политику. Он породнился с множеством правящих династий Европы, что свидетельствовало о широком международном признании Руси в европейском христианском мире. Разворачивается интенсивное каменное строительство. Когда после 12-летнего обособления и смерти князя, не оставившего наследника, под власть Ярослава вернулось Черниговское княжество, Ярослав перебрался из Новгорода в Киев и нанёс поражение печенегам, после чего их набеги на Русь прекратились (1036).

Изменения в государственном управлении в конце X — начале XII вв.

В ходе крещения Руси во всех её землях была установлена власть православных епископов, подчинявшихся киевскому митрополиту. В то же самое время во всех землях были посажены наместниками сыновья Владимира. Теперь все князья, выступавшие удельниками киевского великого князя, были только из рода Рюриковичей. Скандинавские саги упоминают о ленных владениях викингов, но они располагались на окраинах Руси и на вновь присоединённых землях, поэтому во времена написания «Повести временных лет» они уже казались пережитком. Князья-Рюриковичи вели ожесточённую борьбу с оставшимися племенными князьями (Владимир Мономах упоминает князя вятичей Ходоту и его сына). Это способствовало централизации власти.

Власть великого князя достигла наивысшего укрепления при Владимире и Ярославе Мудром (затем после перерыва при Владимире Мономахе). Положение династии укреплялось многочисленными международными династическими браками: Анны Ярославны и французского короля, Всеволода Ярославича и византийской царевны и др.

Со времени Владимира или, по некоторым сведениям, Ярополка Святославича, дружинникам вместо денежного жалования князь стал давать земли. Если изначально это были города в кормление, то в XI веке дружинники стали получать сёла. Вместе с сёлами, которые становились вотчинами, даровался и боярский титул. Бояре стали составлять старшую дружину. Служба бояр была обусловлена личной верностью князю, а не размером земельного надела (условное землевладение не получило заметного распространения). Младшая дружина («отроки», «детские», «гриди»), находившаяся при князе, жила за счёт кормления с княжеских сёл и войны. Основной боевой силой в XI веке было ополчение, получавшее на время войны коней и оружие от князя. От услуг наёмной варяжской дружины в основном отказались в период правления Ярослава Мудрого.

После Ярослава Мудрого окончательно утвердился «лествичный» принцип наследования земли в роде Рюриковичей. Старший в роде (не по возрасту, а по линии родства), получал Киев и становился великим князем, все остальные земли делились между членами рода и распределялись по старшинству. Власть переходила от брата к брату, от дяди — к племяннику. Второе место в иерархии столов занимал Чернигов. При смерти одного из членов рода, все младшие по отношению к нему Рюриковичи переезжали в земли, соответствующие их старшинству. При появлении новых членов рода им определялся удел — город с землёй (волость). Определённый князь имел право княжить только в том городе, где княжил его отец, в обратном случае он считался изгоем.

Значительной частью земли со временем стал обладать церковный клир (так называемые «монастырские вотчины»). С 996 года население выплачивало в пользу духовенства десятину. Число епархий, начиная с 4, росло. Кафедра митрополита, назначаемого патриархом константинопольским, стала находиться в Киеве, а при Ярославе Мудром митрополит впервые был избран из числа русских священников, в 1051 году им стал приближённый к Владимиру и его сыну Иларион. Большим влиянием стали обладать монастыри и их избираемые главы, игумены. Центром православия становится Киево-Печерский монастырь.

Бояре и дружина составляли при князе особые советы. Князь советовался также с митрополитом, епископами и игуменами, составлявшими церковный собор. С усложнением княжеской иерархии к концу XI века стали собираться княжеские съезды («снемы»). В городах действовали веча, на которые зачастую опирались бояре для поддержки собственных политических требований (восстания в Киеве 1068 и 1113 года).

В XI — начале XII века сформировался первый письменный свод законов — «Русская Правда», который последовательно пополнялся статьями «Правды Ярослава» (ок. 1015—1016 гг.), «Правды Ярославичей» (ок. 1072 г.) и «Устава Владимира Всеволодовича» (ок. 1113 г.). В «Русской Правде» отразилось усиление дифференциации населения (теперь размер виры зависел от социального положения убитого), регламентировалось положение таких категорий населения, как челядь, холопы, смерды, закупы и рядовичи.

«Правда Ярослава» уравняла в правах «русинов» и «словенинов» (следует пояснить, что под именем «словене» летопись упоминает только новгородцев — «ильменских словен»). Это, наряду с христианизацией и другими факторами, способствовало формированию новой этнической общности, осознававшей своё единство и историческое происхождение.

С конца X века на Руси известно собственное монетное производство — серебряные и золотые монеты Владимира I, Святополка, Ярослава Мудрого и других князей.

Распад

Первым от Киева обособилось Полоцкое княжество — это произошло уже в начале XI века. Сконцентрировав все остальные русские земли под своей властью лишь через 21 год после смерти своего отца, Ярослав Мудрый, умирая в 1054 году, разделил их между пятью пережившими его сыновьями. После смерти двух младших из них все земли оказались под властью троих старших: Изяслава Киевского, Святослава Черниговского и Всеволода Переяславскоготриумвират Ярославичей»).

С 1061 года (сразу после разгрома торков русскими князьями в степях) начались набеги половцев, пришедших на смену откочевавшим на Балканы печенегам. В ходе долгих русско-половецких войн южные князья длительное время не могли справиться с противниками, предприняв целых ряд неудачных походов и понеся чувствительные поражения (битва на реке Альте (1068), битва на реке Стугне (1093)). После смерти Святослава в 1076 году киевские князья предприняли попытку лишить его сыновей черниговского наследства, и те прибегли к помощи половцев, хотя впервые половцы были использованы в усобицах Владимиром Мономахом (против Всеслава Полоцкого). В этой борьбе погибли Изяслав Киевский (1078) и сын Владимира Мономаха Изяслав (1096). На Любечском съезде (1097), призванном прекратить междоусобицы и объединить князей для защиты от половцев, был провозглашён принцип: «Каждый да держит отчину свою». Таким образом, при сохранении лествичного права, в случае смерти одного из князей перемещение наследников было ограничено их вотчиной. Это открыло путь к политической раздробленности (феодальной раздробленности), так как в каждой земле утверждалась отдельная династия, а великий князь Киевский становился первым среди равных, теряя роль сюзерена. Однако это также позволило (после передела вслед за восточными и западных волостей) прекратить усобицы и объединить силы для борьбы с половцами (1103), которая была перенесена вглубь степей. Кроме того, заключались договоры с союзными кочевниками — «чёрными клобуками» (торками, берендеями и печенегами, изгнанными половцами из степей и поселившимися на южнорусских границах).

Во второй четверти XII века Древнерусское государство распалось на самостоятельные княжества. Хронологическим началом раздробленности современная историографическая традиция считает 1132 год, когда после смерти Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха, власть киевского князя перестали признавать Полоцк (1132) и Новгород (1136), а сам титул стал объектом борьбы между различными династическими и территориальными объединениями Рюриковичей. Летописец под 1134 годом в связи с расколом в среде Мономаховичей записал «разодралась вся земля Русская». Начавшиеся междоусобицы не касались самого великого княжения, но после смерти Ярополка Владимировича (1139) следующий Мономахович Вячеслав был изгнан из Киева Всеволодом Ольговичем Черниговским.

На протяжении XII—XIII столетий часть населения южнорусских княжеств из-за постоянной угрозы, исходившей из степи, а также из-за непрекращавшихся княжеских усобиц за Киевскую землю переселялась на север, в более спокойную Ростово-Суздальскую землю, называвшуюся также Залесьем или Опольем. Пополнив ряды славян первой, кривицко-новгородской миграционной волны X века[30], переселенцы с многолюдного юга быстро составили большинство на этой земле и ассимилировали редкое[31][32] финно-угорское население. О массивной русской миграции на протяжении XII века свидетельствуют летописи и археологические раскопки[33][34]. Именно на этот период приходится основание и быстрый рост многочисленных городов Ростово-Суздальской земли (Владимир, Москва, Переяславль-Залесский, Юрьев-Опольский, Дмитров, Звенигород, Стародуб-на-Клязьме, Ярополч-Залесский, Галич и др.), названия которых нередко повторяли названия городов происхождения переселенцев. Ослабление Южной Руси также связывают с успехом первых крестовых походов и изменением основных торговых путей.

Внешние видеофайлы
[www.youtube.com/watch?v=IMrtly_TbY0 Рюриковичи и их уделы. Визуализация изменений 862—1350]

В ходе двух крупных междоусобных войн середины XII века Киевское княжество утратило Волынь (1154), Переяславль (1157) и Туров (1162). В 1169 году внук Владимира Мономаха, владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский послал на юг войско во главе со своим сыном Мстиславом, которое захватило Киев. Впервые город был жестоко разграблен, были сожжены киевские храмы, жители уводились в плен. На киевское княжение был посажен младший брат Андрея. И хотя вскоре, после неудачных походов на Новгород (1170 год) и Вышгород (1173 год) влияние владимирского князя в других землях временно упало, Киев начал постепенно терять, а Владимир — приобретать политические атрибуты общерусского центра. В XII веке кроме киевского князя титул великого стали носить также владимирские князья, а в XIII веке эпизодически также князья галицкий, черниговский и рязанский.

Киев, в отличие от большинства остальных княжеств, не стал достоянием какой-либо одной династии, а служил постоянным яблоком раздора для всех сильных князей. В 1203 году он был вторично разграблен смоленским князем Рюриком Ростиславичем, боровшимся против галицко-волынского князя Романа Мстиславича. В битве на реке Калке (1223), в которой участвовали практически все южнорусские князья, произошло первое столкновение Руси с монголами. Ослабление южнорусских княжеств усилило натиск со стороны венгерских и литовских феодалов, но одновременно способствовало усилению влияния владимирских князей в Чернигове (1226), Новгороде (1231), Киеве (в 1236 году Ярослав Всеволодович на два года занял Киев, при этом его старший брат Юрий остался княжить во Владимире) и Смоленске (12361239). В ходе монгольского нашествия на Русь, начавшегося в 1237 году, в декабре 1240 года Киев был обращён в руины. Его получили владимирские князья Ярослав Всеволодович, признанный монголами старейшим на Русских землях, а позднее его сын Александр Невский. Они, однако, не стали переезжать в Киев, оставшись в отчинном Владимире. В 1299 году туда же перенёс свою резиденцию киевский митрополит. В некоторых церковных и литературных источниках — например, в высказываниях константинопольского патриарха и Витовта в конце XIV века, — Киев продолжал рассматриваться как столичный город и в более позднее время, однако к этому моменту он уже был провинциальным городом Великого княжества Литовского[35][36]. С 1254 года галицкие князья носили титул «Король Руси». Титул «великих князей всея Руси» с начала XIV века стали носить владимирские князья.

В советской историографии понятие «Киевскую Русь» распространяли как до середины XII века[Комм 8], так и для более широкого периода середины XII — середины XIII веков[Комм 9], когда Киев оставался центром страны и управление Русью осуществлялось единым княжеским родом на принципах «коллективного сюзеренитета»[16]. Оба подхода сохраняют актуальность и в настоящее время.

Дореволюционные историки, начиная с Н. М. Карамзина, придерживались идеи о переносе политического центра Руси в 1169 году из Киева во Владимир, восходящей к трудам московских книжников, или во Владимир и Галич[37][38]. Большинство современных историков считает, что эти идеи не находят подтверждения в источниках[39].

Характер государственности русских земель

Историки по-разному оценивают характер государства данного периода: «варварское государство», «военная демократия», «дружинный период», «норманнский период», «военно-торговое государство», «складывание раннефеодальной монархии».

Древнерусское государство объединило под своей властью обширные территории, населённые восточнославянскими, финно-угорскими и балтскими племенами[40]. В летописях государство называлось Русь; слово «русский» в сочетании с другими словами встречалось в различных написаниях: как с одной «с», так и с двойной; как с «ь», так и без него. В узком смысле под «Русью» понималась территория Киевской (за исключением древлянской и дреговичской земель), Чернигово-Северской (за исключением радимичских и вятичских земель) и Переяславской земель; именно в таком значении термин «Русь» вплоть до XIII века употребляется, например, в новгородских источниках[41].

Глава государства носил титул великого князя, князя киевского. Неофициально к нему иногда могли прилагаться и другие престижные титулы, среди которых тюркский каган и византийский царь. Княжеская власть была наследственной. Помимо князей в управлении территориями участвовали великокняжеские бояре и «мужи» — дружинники, нанимавшиеся князем. Бояре также имели свои наёмные дружины, которые в случае необходимости сводились в единое войско. При князе также иногда выделялся один из бояр-воевод, который зачастую выполнял функции реального управления государством; такими воеводами были Олег (при малолетнем Игоре), Свенельд — при Ольге, Святославе и Ярополке, Добрыня — при Владимире. На местном уровне княжеская власть имела дело с племенным самоуправлением в виде веча и «градских старцев».

При распаде Древнерусского государства в середине XII века на Руси образовалось около 15 относительно территориально устойчивых княжеств (в свою очередь, делившихся на уделы). Наиболее могущественными княжескими династиями являлись черниговские Ольговичи, смоленские Ростиславичи, волынские Изяславичи и суздальские Юрьевичи. В период раздробленности Руси политическая власть из рук князя и младшей дружины частично перешла к усилившемуся боярству. Если ранее бояре имели деловые, политические и экономические отношения с целым родом Рюриковичей во главе с великим князем, то теперь — с отдельными княжескими семьями.

В Киевском княжестве бояре для ослабления накала борьбы между княжескими династиями поддерживали в ряде случаев дуумвират (соправление) князей и даже прибегали к физическому устранению пришлых князей (Юрий Долгорукий был отравлен). Киевское боярство симпатизировало власти старшей ветви потомков Мстислава Великого[38], но внешнее давление было слишком сильным, чтобы позиция местной знати стала определяющей в вопросе выбора князей. В Новгородской земле, которая, как и Киев, не стала вотчиной какой-либо из княжеских ветвей рода Рюриковичей, в результате антикняжеского восстания был установлен республиканский строй — князь стал приглашаться и изгоняться вечем. Во Владимиро-Суздальской земле известен случай, когда боярство (Кучковичи) и младшая дружина физически устранили князя-«самовластца» Андрея Боголюбского[42], но в ходе борьбы за власть после его смерти старое ростово-суздальское боярство было разгромлено, и личная власть владимирских князей существенно усилилась. В южнорусских землях городские веча играли огромную роль в политической борьбе (хотя упоминания о вечах и во Владимиро-Суздальской земле встречаются вплоть до XIV века)[43]. В Галицкой земле имел место уникальный случай избрания князя из числа боярства[44].

Основным типом войска стало феодальное ополчение, началось расслоение княжеской дружины на полк как территориальное воинское соединение и княжеский двор. Для обороны города, городской округи и слобод использовалось городское ополчение. В Великом Новгороде княжеская дружина фактически была наёмной по отношению к республиканской власти, особый полк имел владыка, горожане составляли «тысячу» (ополчение во главе с тысяцким), также имелось и боярское ополчение, образованное из жителей «пятин» (пять зависимых от новгородских боярских семей районов Новгородской земли). Обычно походы проводились силами нескольких союзных княжеств. В летописях упоминаются численности порядка 10—20 тыс. чел. Единственным общерусским политическим органом оставался съезд князей, который решал в основном вопросы борьбы с половцами. Церковь также сохраняла своё относительное единство (исключая возникновение местных культов святых и почитания культа местных мощей) во главе с митрополитом и боролась с разного рода региональными «ересями» путём созыва соборов. Однако позиции церкви были ослаблены усилением племенных языческих верований в XIIXIII вв. Религиозная власть и «забожни» (репрессии) были ослаблены. Кандидатура архиепископа Великого Новгорода предлагалась новгородским вечем, также известны случаи изгнания владыки (архиепископа).

Название Русь сохранялось в этот период[38] за землями в Среднем Поднепровье. Жители разных земель обычно называли себя по столичным городам княжеств: новгородцы, суздальцы, куряне и т. д. Вплоть до XIII века, по данным археологии, сохраняются племенные различия в материальной культуре, также не был единым и разговорный древнерусский язык, сохраняя регионально-племенные диалекты. После нашествия практически все русские земли вступили в новый виток раздробленности, и в XIV веке количество великих и удельных княжеств достигало примерно 250[45].

Население Древней Руси

Точная численность населения Древней Руси неизвестна. Согласно оценкам историка Вернадского, общая численность населения составляла 7,5 миллионов человек, из которых 1 миллион проживал в городах, число которых ко времени татаро-монгольского нашествия достигало 300[46].

На основании «Русской правды» историки выделяют несколько групп населения Древней Руси. Знать в Древней Руси состояла из выдающихся людей славянских племен и родов, а затем её основную часть составили представители династии Рюриковичей. Их сопровождали дружины, из которых позднее сформировалось боярство. Дружина делилась на старшую и младшую. К числу зажиточных людей относились купцы, некоторые ремесленники, а также владельцы крупных земельных участков.

Основное население Руси составляли свободные крестьяне, называемые «людинами». С течением времени всё больше людей становилось смердами — другой группой населения Руси, в которую входили зависимые от князя крестьяне. Смерды были лично свободны, но подчинялись специальной юрисдикции князя[47]. Смерд, как и обычный человек, в результате пленения, долгов и т. д. мог стать челядью (более позднее название — холоп). Холопы по сути своей являлись рабами и были полностью бесправными. В XII веке появились закупы — неполные рабы, которые могли выкупить себя из рабства. Считается, что рабов-холопов на Руси было всё же не так много, однако вполне вероятно, что работорговля процветала в отношениях с Византией. «Русская правда» выделяет также рядовичей и изгоев. Первые находились на уровне холопа, а вторые — в состоянии неопределённости (получившие свободу холопы, изгнанные из общины людины и т. д.), однако находились под защитой церкви[48].

Города и крепости

Города

На протяжении веков число городов, упоминаемых в летописях и, других источниках, неуклонно росло[49]. В IX—X веках упоминаются 25 городов, в XI веке — ещё 64, в XII веке — ещё 135 и в XIII веке к ним добавляются ещё 47 городов. Всего ко времени монгольского нашествия Древнерусское государство насчитывало до 300 городов или в среднем по 20—25 на княжество[49]. Помимо них существовали безымянные укреплённые поселения, порой довольно крупные. Всего их насчитывалось более тысячи. Соотношение городов и таких поселений в различных областях составляло от 1:3 до 1:7. При этом, эти укрепления в летописях не считались городами. Вероятно, летописцы относили их к погостам или слободам[49].

По мнению историка Даркевича, в домонгольской Руси можно выделить три периода градообразования: середина X — первая половина XI века; вторая половина XI — середина XII века; вторая половина XII — до 1237—1240 годов[50]. В первый период идёт массовое строительство городов по Днепру и Волхову. На второй период приходится начало феодальной раздробленности на Руси — в это время возрастает роль малых и периферийных городов. Третий период характеризуется максимальным развитием древнерусского города и его культуры[50]. Крупные города имели сложные оборонительные системы. Отдельно защищался детинец — центр города. Укрепления покрывали значительную территорию, в случае опасности за ними могло укрыться не только население города, но и его окрестностей[50][51]. Каждый такой город был и княжеской резиденцией со своим княжеским двором (до 2000 м2). В то же время, в ряде городов, таких как Новгород, Киев, Рязань и Смоленск, существовали и дворы обычных горожан (до 600 м2)[52]. Наличие дворов в значительной степени сказалось на городской планировке. Как правило, одна-две улицы проходили вдоль рек и пересекались малыми улочками и переулками. Ещё одной характерной чертой русского города XI—XIII веков было обязательное наличие церкви или храма. В древнерусских городах насчитывалось от двух-трёх, до нескольких десятков церквей. Монастыри могли располагаться и вне города[51].

Академик Б. А. Рыбаков выделял следующие функции города в Древнерусском государстве: военная, экономическая, административная, идеологическая и культурная. По его мнению, с социальной точки зрения древнерусский город был местом концентрации феодальной знати[53]. Схожие функции выделял В. П. Даркевич[50].

Крепости и укрепления

В истории Древней Руси укрепления играли огромную роль. Они постоянно менялись и совершенствовались в зависимости от исторической обстановки и характера вражеских нападений. Значительное влияние на архитектуру оборонительных сооружений оказывали развитие военной тактики и осадных средств[54]. С развитием экономики и производительности на Руси росло число укреплений. Их возведением занимались те же мастера, которые создавали как здания, ставшие памятниками культуры, так и обычные жилые постройки.

Большинство укреплений и крепостей в Древнерусском государстве были деревянными. По мнению историка Тихомирова, в условиях отсутствия огнестрельного оружия и слабого применения осадных орудий, такая защита была вполне достаточной[55]. Для русских укреплений того времени характеры такие части как ров, городские стены, забрала и насыпной вал. Крепости, как правило, строились на естественном возвышении, чаще всего на мысу при впадении одной реки в другую. Такое положение послужило причиной, по которой во многих славянских землях городские укрепления и крепости именовались «вышгородами». Иногда оборонительные сооружения строили у крутых и обрывистых оврагов, делавшими их недоступными с разных сторон[56]. В лесистых и болотистых местностях Северной Руси крепости располагались на невысоких холмах. В качестве прикрытий для них использовались топкие низины и болота. Для таких крепостей типичен высокий вал, как например в Дмитрове[56]. Основным видом городских укреплений были городские стены[57]. Они устанавливались на валах и состояли из городниц — деревянных срубов, наполненных землёй. В некоторых крепостях срубы оставляли пустыми, приспосабливая под для жилья и хозяйственных нужд[57]. На верху стен имелась широкая площадка, внешнюю сторону которой прикрывали «забрала» или «заборола». В них были устроены щели для стрельбы по противнику — «скважни». Стены укреплялись «вежами» — башнями, иногда на каменном фундаменте. Также в стенах располагались ворота, количество которых зависело от размера крепости или города[58]. При этом термин «отворити ворота» означал сдачу города. В столицах княжеств присутствовало стремление к обозначению больших парадных ворот, как например Золотые ворота в Киеве или Владимире, бывшие монументальными постройками башенного характера[58]. В угрожаемых местах крепостные стены дополнялись рвом, мосты через который строили на столбах[59].

Крупные города и крепости состояли из внутренней крепости, детинца и внешних укреплений. По мере разрастания города за крепостные стены создавались новые стены, образующие новый пояс укреплений, именуемых острогом. Поддержка и обновление городских стен были важной частью жизни древнерусского города. Этим заведовал специально назначаемый человек — «городник», а население платило пошлину — «городное»[60].

Войско

Древнерусское войско состояло из двух основных частей: дружины и ополчения — в IX—X веках племенного, затем городского[61].

Дружина в IX—X вв. была наёмной. Значительную её часть составляли пришлые варяги. Также её пополняли выходцы из прибалтийских земель и местных племён. Размеры ежегодной оплаты наёмника оцениваются историками по-разному. Жалование выплачивалось серебром, золотом и мехами. Обычно воин получал около 8-9 киевских гривен (более 200 серебряных дирхемов) в год, однако к началу XI века плата рядовому воину составляла лишь одну северную гривну. Кроме того, дружина кормилась за счёт князя. Изначально это выражалось в форме столования, а затем превратилось в одну из форм натуральных налогов — «кормление», содержание дружины податным населением во время полюдья и за счёт средств от сбыта его результатов на международном рынке. Дружина служила ударным ядром войска и зачастую от её действий зависел исход боя[61].

Русские летописи не содержат точных цифр общей численности войск русских княжеств. По мнению историка С. М. Соловьева, северные княжества в случае опасности могли выставить до 50 000 воинов, такое же количество могли выставить южные княжества. Советский военный историк Строков А. А. писал, что «при исключительной опасности Русь могла выставить и более 100 тысяч человек»[62]. На военной организации русских княжеств отрицательно сказывалась феодальная раздробленность. Дружины князей и городов были разбросаны по огромной территории и слабо связаны друг с другом, концентрация значительных сил была связана с трудностями. Тем не менее княжеские дружины использовали качественное вооружение, разнообразные тактические приемы и развитый боевой строй. Вооружение русских дружинников, как наступательное, так и оборонительное, славилось далеко за пределами Руси. Массово применялись тяжелые доспехи. Однако, дружины, как правило, не превышали численности в несколько сотен человек и были мало пригодны к действиям под единым командованием и по единому плану[63].

В то же время, основной частью древнерусского войска было ополчение. Оно использовало более простое вооружение, нежели дружины. Уровень подготовки ополченцев также был на порядок ниже. Ополчением использовались топоры, рогатины, реже — копья. Мечи использовались редко[64].

Экономика

Денежная система

Становление денежного обращения на славянских землях Восточной Европы происходит на рубеже VIII—IX веков, когда началась активная торговля Северной и Восточной Европы со странами Халифата. Восточноевропейские страны, лишённые крупных рудных запасов монетного металла активно импортировали серебро. В первой трети IX века в Древней Руси получили распространение монеты, которые чеканили в африканских центрах Халифата и которые попадали на Русь кавказским и среднеазиатским торговыми путями. С 830-х годов распространение получают дирхемы азиатской чеканки[65].

Во второй половине X века появились две территориальные русские системы, определившиеся на фоне разного тяготения северного и южного регионов к международным рынкам. Главным средством обращения Южной Руси (Киев, Чернигов, Смоленск и т. д.) стали вырезки из дирхемов весом 1,63 грамма, составляющие 1/200 византийской литры. Аналогичные вырезки использовались на землях Северной Руси, однако их вес был 1,04 грамма или 1/200 серебряной гривны. Важным памятником этой системы явлюятся сферические весовые гирьки, употреблявшиеся в северных областях Руси для взвешивания серебряных монет. После угасания притока восточных монет на Русь из-за ослабления Халифата их заменили товаро-деньги. На рубеже X—XI веков во времена Владимира Красное Солнышко и Святополка была предпринята попытка чеканки собственных монет. Однако вскоре она была прекращена из-за отсутствия сырьевой базы[65].

В северных областях на замену дирхемам пришли западноевропейские денарии германской, английской и скандинавской чеканки. Они имели хождение до начала XII века[65].

Земледелие

Ремёсла

С развитием феодального строя часть общинных ремесленников переходила в зависимость от феодалов, некоторые покидали сельскую местность и уходили в города и крепости, где создавались ремесленные посады[66]. В них к XII веку насчитывалось свыше 60 ремесленных специальностей. Часть ремёсел основывалась на металлургическом производстве, о высоком уровне развития которого свидетельствует применение ремесленниками сварки, литья, ковки металла, наварки и закалки стали.

Древнерусские ремесленники производили более 150 видов железных и стальных изделий. Эта продукция играла важную роль в развитии товарных связей городов с сельской местностью. Древнерусские ювелиры владели искусством чеканки цветных металлов. В ремесленных мастерских изготовлялись орудия труда (лемехи, топоры, зубила, клэщи и т. д.), оружие (щиты, кольчужная броня, копья, шеломы, мечи и др.), предметы быта (ключи и т. п.), украшения — золотые, серебряные, бронзовые, медные[66]. В древнерусских городах были развиты такие виды ремёсел как гончарное, кожевенное, древодельное, камнесечное и т. д. Своими изделиями Русь завоевала известность в тогдашней Европе. В городах ремесленники работали как на заказ, так и на рынок[66]. Академик Рыбаков разделяет городское и деревенское ремесленное производство. В городах были развиты кузнечно-слесарное и оружейное дело, обработка драгоценных металлов, литейное дело, ковка и чеканка, волочение проволоки, филигрань и зернь, эмаль, гончарное дело, производство стекла и т. д.[67]. В деревнях были развиты кузнечное ремесло, ювелирное дело, гончарное дело, обработка дерева, обработка кож и меха, ткачество и т. д.[67]

Первый этап развития древнерусских ремёсел длился более двух веков — с X века до 20—30-х годов XII века. Он характеризуется совершенной и высокой техникой ремесленного производства. Количество изделий было ограниченным, сами они были достаточно дорогими. В этот период была распространена работа на заказ, так как рынок свободного сбыта был ещё ограничен. В это время были созданы основные виды ремесленного инвентаря и заложены новые технологические основы древнерусского производства. Археологические раскопки позволяют сделать вывод, что ремесленное производство Древней Руси находилось на одном уровне с ремесленниками Западной Европы и Востока[68].

На втором этапе развития, который начался в конце первой трети XII века, произошло резкое расширение ассортимента продукции и значительная рационализация производства в виде упрощения технологических операций. В текстильном производстве в конце XII века появляется горизонтальный ткацкий станок. Возрастает производительность, упрощается система переплетений, сокращаются сортовые виды тканей. В металлообработке вместо качественных многослойных стальных лезвий появляются уплощённые и менее качественные лезвия с наварным остриём. В это время проявляется и серийность производства. Создаются стандарты изделий, особенно в металлообрабатывающем, текстильном, деревообрабатывающем, сапожном, ювелирном ремёслах[68]. В этот период наступила широкая специализация ремесла внутри отдельных отраслей производства. Количество специальностей в конце XII века в некоторых древнерусских городах превышало 100. Тогда произошло резкое развитие мелкотоварного производства, продукция которого была рассчитана на сбыт не только в городе, но и в деревнях[69].

Торговля

Торговля в Древней Руси играла огромное значение, особенно внешняя. Внешняя торговля была довольно сильно развита, являлась важной составляющей экономики древнерусских княжеств. Днепровский путь связывал Русь с Византией. Русские купцы ездили из Киева в Моравию, Чехию, Польшу, Южную Германию; из Новгорода и Полоцка — по Балтийскому морю в Скандинавию, Польское Поморье и далее на запад[66]. Из Руси вывозились на продажу пушнина, воск, мёд, смола, лён и льняные ткани, серебряные вещи, пряслица из розового шифера, оружие, замки, резная кость и пр. А предметами ввоза были предметы роскоши, фрукты, пряности, краски и пр.[66]

Князья специальными договорами с иностранными государствами стремились защитить интересы русских купцов. Особенно заметно это было в договорах с Византией и в «Русской правде» более поздней редакции XII—начала XIII в., которая предусматривала некоторые меры по охране имущества купцов от потерь, связанных с войнами и другими обстоятельствами[66].

Важнейшими торговыми путями Древнерусского государства были:

Имеющаяся информация об интенсивности торговли позволила некоторым современным западным историкам, игнорируя археологические и прочие данные, заявлять, что первое государство восточных славян было лишь «побочным продуктом заморской торговли между двумя чуждыми народами, варягами и греками»[70].

Исследования И. В. Петрова показали, что торговля и торговое право развивались достаточно интенсивно в первые века существования Древнерусского государства IX—X вв., и огромное воздействие на них оказал приток восточного монетного серебра в Восточную Европу в VIII—X вв.[71][72][73]

Налоги (дань)

Формой налогов в Древней Руси выступала дань, которую выплачивали подвластные племена. Чаще всего единицей налогообложения выступал «дым», то есть дом, или семейный очаг. Размер налога традиционно был в одну шкурку с дыма. В некоторых случаях — например, с племени вятичей, — бралось по монете от рала (плуга). Формой сбора дани было полюдье, когда князь с дружиной с ноября по апрель объезжал подданных. Русь делилась на несколько податных округов; полюдье в киевском округе проходило по землям древлян, дреговичей, кривичей, радимичей и северян. Особый округ представлял собой Новгород, выплачивающий около 3000 гривен. Сбор дани осуществляли дружины по несколько сотен воинов. Господствующая этно-сословная группа населения, которая называлась «русь», выплачивала князю десятую часть от своих годовых доходов.

В 946 году после подавления восстания древлян княгиня Ольга провела налоговую реформу, упорядочив сбор дани. Она отменила полюдье установила «уроки», то есть размеры дани, и создала «погосты» — крепости на пути полюдья, в которых жили княжеские управляющие и куда свозилась дань. Такая форма сбора дани и сама дань назывались «повоз». При уплате налога подданные получали глиняные печати с княжеским знаком, что освобождало их от повторного сбора. Реформа содействовала централизации великокняжеской власти и ослаблению власти племенных князей[74]

Культура Древней Руси

Религия

Христианство византийского обряда было принято в качестве официальной религии в 988 году, но в народе еще достаточно долго держались языческие верования[75]. Верования периода постепенной христианизации сочетающие черты христианства и язычества называют двоеверием. Элементы двоеверия проявляются например в пантеистических образах природы и отсылкам к мифам Слова о полку Игореве, которые соседствуют с упоминанием христианских храмов и оборотами церковной литературы. В быту социальной верхушки сохранялись традиции называть детей языческими именами умерших родственников параллельно с христианскими (до XIII века), ритуальные элементы свадебной обрядности и одежды. В простонародной среде использовались синкретические амулеты, в захоронения продолжали класть многочисленные вещи, годовой календарь праздников при их христианской форме сохранял отсылки к языческому культу природы[76].

Письменность и просвещение

Крещение Руси способствовало широкому распространению и быстрому развитию письменности и письменной культуры. Церковь с самого начала не стала монополистом в сфере грамотности и образования. О распространении грамотности среди слоёв городского населения свидетельствуют берестяные грамоты, обнаруженные во время археологических раскопок в Новгороде и других городах. Это письма, памятные записки, учебные упражнения и т. п. Письмо, таким образом, использовалось не только для создания книг, государственных и юридических актов, но и в быту. Нередко встречаются надписи на ремесленных изделиях. Простые горожане оставляли многочисленные записи на стенах церквей Киева, Новгорода, Смоленска, Владимира и других городов[77].

Литература

В становлении древнерусской литературы большую роль сыграл фольклор. Устная поэзия оказала большое влияние на художественные особенности и идейную направленность письменной литературы, на формирование древнерусского языка. Характерной особенностью русской средневековой литературы является её ярко выраженная публицистичность. Памятники литературы являются одновременно и памятниками общественной мысли. В основе их содержания лежат важнейшие проблемы общества и государства[77].

С принятием христианства Древняя Русь была приобщена к книжной культуре. Развитие русской письменности постепенно стало основой для возникновения литературы и было тесно связано с христианством. Несмотря на то, что письменность была известна в русских землях и ранее, только после крещения Руси она получила широкое распространение. Также она получила основу в виде развитой культурной традиции восточного христианства. Обширная переводная литература стала основой для формирования собственной традиции. Для раннего периода характерно развитие таких жанров, как проповедь, жития святых (среди них житие первых русских святых Бориса и Глеба), описания военных походов (знаменитое «Слово о полку Игореве»); тогда же берёт начало русское летописание («Повесть временных лет»)[78].

Из периода XI—XII веков дошло более 80 духовных и светских книг. Древнерусские авторы предпочитали оставаться неизвестными[79].

Зодчество

До конца Х века на Руси не было монументального каменного зодчества, но существовали богатые традиции деревянного строительства, некоторые формы которого повлияли впоследствии на каменную архитектуру. Значительные навыки в области деревянного зодчества обусловили быстрое развитие каменной архитектуры и её своеобразие. После принятия христианства начинается возведение каменных храмов, принципы строительства которых были заимствованы из Византии[77]. Вызванные в Киев византийские зодчие передали русским мастерам обширный опыт строительной культуры Византии[66].

Большие церкви Древней Руси, построенные после принятия Христианства в 988 году, были первыми примерами монументальной архитектуры в восточно-славянских землях. Архитектурный стиль Киевской Руси утвердился под влиянием византийского. Ранние православные церкви были главным образом сделаны из дерева.

Первой каменной церковью Киевской Руси была Десятинная церковь в Киеве, строительство которой относят к 989 году. Церковь строилась в качестве кафедрального собора неподалёку от княжеского терема. В первой половине XII в. церковь перенесла значительный ремонт. В это время был полностью перестроен юго-западный угол храма, перед западным фасадом появился мощный пилон, подпирающий стену. Эти мероприятия, вероятнее всего, являлись восстановлением храма после частичного обрушения вследствие землетрясения.

Софийский собор в Киеве, построенный в XI веке является одним из самых значительных архитектурных сооружений данного периода. Первоначально Софийский собор представлял собой пятинефный крестово-купольный храм с 13 главами. С трёх сторон он был окружён двухъярусной галереей, а снаружи — ещё более широкой одноярусной. Собор строился константинопольскими строителями, при участии киевских мастеров. На рубеже XVII-XVIII веков был внешне перестроен в стиле украинского барокко. Храм внесён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Живопись

После крещения Руси из Византии пришли новые виды монументальной живописи — мозаика и фреска, а также станковая живопись (иконопись)[66]. Также из Византии был перенят иконографический канон, неизменность которого строго оберегалась церковью. Это предопределило более длительное и устойчивое византийское влияние в живописи, нежели в архитектуре[77].

В XII—XIII веках в живописи отдельных культурных центров стали проявляться местные особенности. Это характерно для Новгородской земли и Владимиро-Суздальского княжества. С XII века формируется специфический новгородский стиль монументальной живописи, который достигает наиболее полного выражения в росписях церквей Георгия в Старой Ладоге, Благовещения в Аркажах и особенно Спаса-Нередицы. В этих фресковых циклах, в отличие от киевских, заметно стремление к упрощению художественных приёмов, к экспрессивной трактовке иконографических типов. В станковой живописи новгородские черты были выражены слабее[77].

Во Владимиро-Суздальской Руси домонгольского периода сохранились фрагменты фресок Дмитриевского и Успенского соборов во Владимире и церкви Бориса и Глеба в Кидекше, а также несколько икон. Основываясь на этом материале, исследователи считают возможным говорить о постепенном становлении владимиро-суздальской школы живописи. Лучше всего сохранилась фреска Дмитриевского собора с изображением Страшного суда. Она создана двумя мастерами — греком и русским. К владимиро-суздальской школе относятся несколько больших икон XII — начала XIII веков. Самой ранней из них является «Боголюбская Богоматерь», датируемая серединой XII века, стилистически близкая к знаменитой «Владимирской Богоматери», которая имеет византийское происхождение[77].

Фольклор

Письменные источники свидетельствуют о богатстве и разнообразии фольклора Древней Руси[77]. Значительное место в нём занимала календарная обрядовая поэзия: заговоры, заклинания, песни, являвшиеся неотъемлемой частью аграрного культа. Обрядовый фольклор включал в себя также предсвадебные песни, похоронные плачи, песни на пирах и тризнах. Широкое распространение получили и мифологические сказания, отражавшие языческие представления древних славян. На протяжении многих лет церковь, стремясь искоренить остатки язычества, вела упорную борьбу с «поганскими» обычаями, «бесовскими игрищами» и «кощунами». Однако эти виды фольклора сохранились в народном быту вплоть до XIX-ХХ веков, потеряв со временем свой начальный религиозный смысл[77], обряды же превратились в народные игры[66]. Существовали также такие формы фольклора, которые не были связаны с языческим культом[77]. К ним относятся пословицы, поговорки, загадки, сказки, трудовые песни. Авторы литературных произведений широко использовали их в своём творчестве. Письменные памятники сохранили многочисленные предания и легенды о родоначальниках племён и княжеских династий, об основателях городов, о борьбе с чужеземцами. Так, народные сказания о событиях II—VI веков отразились в «Слове о полку Игореве»[77].

Фольклор продолжал развиваться и после распространения письменной литературы, оставаясь важным элементом древнерусской культуры. В последующие столетия многие писатели и поэты использовали сюжеты устной поэзии и арсенал её художественных средств и приёмов[77].

Древнерусское право

В X веке на Руси действовало обычное право. Его наиболее ранними ныне известными памятниками были договоры киевских князей с Византией (911, 944, 971 гг.), в которых содержались сведения о «Законе Русском». Эти договоры содержали ряд статей о праве собственности и наследования, о пленных и «челяди» и т. д. Помимо договоров, нормы «Закона Русского» отражены в скандинавских сагах и в «Правде Ярослава». Они касались взаимоотношений между равными людьми, русью, одним из институтов была «вира» — штраф за убийство. Законы гарантировали отношения собственности, в том числе и собственности на рабовчелядь»). Среди вещных прав некоторые исследователи выделяют «персональное данничество», которое характеризовалось «верховным правом великого князя Киевского на землю и отчуждением права взимания некоторой части дани в пользу третьего лица. Персональное данничество имеет аналогии в большей степени с восточным землевладением типа „акта“, „тимара“, „тиуля“ и „джагира“»[80].

Несколько иной характер носили договоры князей с народом. Такие договоры заключались вечем от имени народа с князем. Условия княжения предлагались той или иной стороной, а затем утверждались взаимным соглашением. Примером служит Новгородская республика, вече которой, приглашая к себе князя, ставило ему целый ряд условий, серьёзно ограничивающих его власть: не судить без Суда посадника, не раздавать без него волостей и грамот, не приобретать самому, княгине, боярам и дворянам недвижимого имущества в пределах Новгородской земли и т. д. К источникам относились и договоры с дружиной, которые заключались устно и содержали условия о сроках службы, размерах пожалований за службу и т. д.[81] Принцип наследования власти в IX-X веках неизвестен. Наследники были зачастую малолетними (Игорь Рюрикович, Святослав Игоревич). В XI веке княжеская власть на Руси передавалась по «лествице», то есть не обязательно сыну, а наиболее старшему в роду (дядя имел преимущество над племянниками). На рубеже XIXII веков столкнулись два принципа, и разгорелась борьба между прямыми наследниками и боковыми линиями.

Древнерусское право, как указано в одной из монографий И. В. Петрова, стояло на страже интересов древнерусского купечества: «Правовая защита распространялась как на русских, так и на иностранных купцов… Личность и имущество купцов находились под охраной торговых обычаев, Закона русского, русско-византийских договоров… Лицо, покусившееся на неприкосновенность личности купца или его имущества, несло имущественную ответственность… В IX в. на территории Восточной Европы вырисовываются различные формы государственного регулирования торговых отношений: некоторые территории были открыты для иноземных торговцев, другие земли и племена вводили ограничения на некоторые или все виды торговой деятельности иноземцев…»[82].

См. также

Напишите отзыв о статье "Древнерусское государство"

Комментарии

  1. Впервые использовано Константином Багрянородным в трактате «Об управлении империей» (948−952 гг.). — Соловьёв А. В. [www.hist.msu.ru/Byzantine/BB%2012%20(1957)/BB%2012%20(1957)%20136.pdf Византийское имя России] // «Византийский временник». — 1957. — № 12. — С. 134−155.
  2. Написание Ruscia характерно для латинских текстов из Северной Германии и Центральной Европы, Ruzzia — для Южной Германии, различные вариации Rus(s)i, Rus(s)ia — для романоязычных стран, Англии и Скандинавии. Наряду с этими формами с начала XII века в Европе начинает использоваться книжный термин Rut(h)enia, образованный по созвучию от имени античного племени рутенов. — Назаренко А. В., 2001, С. 49−50.
  3. Обозначение Руси в шведских, норвежских и исландских источниках, включая рунические надписи, скальды и саги. Впервые встречается в висе Халльфреда Трудного скальда (996 год). В основе топонима лежит корень garđ- со значением «город», «укреплённое поселение». C XII века вытесняется формой Garðaríki — букв. «Страна городов» — ДРСЗИ, 1999, С. 464−465.
  4. Среди славянских племён в призвании варягов участвовали ильменские словене и балто-славянское племя кривичей.
  5. Среди финно-угорских племён в призвании варягов участвовали чудь, меря и весь.
  6. «„Киевская Русь“ — термин происхождения книжного и учёного и ведёт своё начало не из источников, а со страниц исторических трудов первой половины XIX века — именно тогда история, окончательно освободившись из объятий изящной словесности и любительских упражнений, превратилась в академическую науку. Понятие „Киевская Русь“ возникло в российской науке как элемент более общих представлений об исторических судьбах России, как необходимое звено в периоди­зации её бытия» — цит. по: Толочко А. П., 1999
  7. Ключевский В. О. Боярская дума древней Руси. — 1882. Сознание или, скорее, чувство народного единства Русской земли — не новый факт XV−XVI вв.: это дело Киевской Руси XI−XII вв., «Старая Киевская Русь представляла из себя цельную страну, части которой были тесно связаны между собой многообразными нитями» — цит. по:Ключевский В. О., 2002, [books.google.ru/books?id=kw_cux6A-uAC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Кн. 1, С. 383, 277.]
  8. Относительно даты его распада существуют разные точки зрения. Часть историков, начиная с Н. М. Карамзина, датируют его моментом смерти Ярослава Мудрого в 1054 году. А. Рамбо сопоставляет Ярослава с Карлом Великим, после смерти которого в 843 году и раздела между тремя его внуками прекратила своё существование Франкская империя. В советской историографии датой конца Киевской Руси и началом периода политической раздробленности (феодальной раздробленности) считался 1132 год — год смерти Мстислава Великого. — Рыбаков Б. А., 1982, С. 468.; Горинов М. М. и др., 1994;
    В БРЭ Древнерусское государство описывается до 1139 года. Пришедшая ему на смену политическая структура в основных чертах просуществовала до рубежа XIV−XV веков: «К рубежу 14-15 вв. прежняя, унаследованная от домонгольских времён структура, основой которой были княжества-земли, управлявшиеся определёнными ветвями рода Рюриковичей, ушла в прошлое…Большая часть русских земель оказалась поделённой между Великим княжеством Литовским и Московским великим княжеством», — БРЭ, 2004, Т. «Россия», С. 277−278.
  9. Ряд советских исследователей вслед за В. Т. Пашуто и Л. В. Черепниным поддержали концепцию т. н. «коллективного сюзеренитета», согласно которой об определённом государственном единстве Руси можно говорить вплоть до момента монгольского нашествия. — ДГМЗ, 1965, С. 76. и др.; Черепнин Л. В., 1972.

Примечания

  1. Урланис Б. Ц., 1941, с. 85.
  2. Урланис Б. Ц., 1941, с. 86.
  3. См. Древнерусское государство#Название, а также Наименования Российского государства#Употребление «Русь», «Русия», «Россия» в исторических документах, показ изображений должен был включён.
  4. Флоря Б. Н. Древнерусские традиции и борьба восточнославянских народов за воссоединение // Пашуто, Флоря, Хорошкевич, 1982
  5. Толочко А. П., 1999.
  6. [www.knigafund.ru/books/2864/read#page148 Максимович М. А. Откуда идёт Русская земля. По сказанию Несторовой повести и другим старинным писаниям русским — К., 1837. — C. 54, 122.]
  7. Соловьёв С. М., [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv02p6.htm Т. 2., Гл.6.].
  8. [ostkraft.ru/ru/articles/514 Гайда Ф. Кто придумал Киевскую Русь и чьим учеником является Филарет Денисенко? // Сайт «OSTKRAFT. Восточное агентство» (ostkraft.ru) 15.04.2013]
  9. Греков Б. Д., 1953, [www.litmir.net/br/?b=123408&p=20].
  10. История СССР. Т. 1. С древнейших времен до образования древнерусского государства. Макет / Под общей редакцией М. И. Артамонова. — Кн. 1−2. — М.−Л.: Изд-во АН СССР, 1939.
  11. Мавродин В. В. Образование древнерусского государства — Л., 1945.
  12. Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства: историко-географическое исследование. — М., 1951.
  13. ДГМЗ, 1965.
  14. Чубарьян А. О. [www.rg.ru/2011/11/02/rus.html «Норманская теория» в законе. Российские и украинские историки решили, кто будет отмечать юбилей Древнерусского государства] // Российская газета. — 2011-11-02.
  15. Котышев Д. М. Киевская Русь, Древняя Русь, Русская земля (из истории становления восточнославянской государственности) // Преподавание истории в школе. — 2013. — № 3. — С. 27.
  16. 1 2 Войтович Л. В. [mykolaiv.info/statti-ta-naukovi-pratsi/seredni-viki-v-ukrayini-hronologiya-problemi-periodizatsiyi.html Середни вiки в Украiнi: хронологiя, проблеми перiодiзацii] // «Український історичний журнал». — 2003. — № 4 — С.134−139.
  17. Новосельцев А. П. Образование древнерусского государства и первый его правитель // Вопросы истории. — 1991. — № 2—3. — С. 3—17.
  18. Горский А. А. Русь: От славянского Расселения до Московского царства. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — С. 55.
  19. Васильев А. А. История Византийской империи — Т. 1. Время до крестовых походов до 1081 г. — [gumilevica.kulichki.net/VAA/vaa153.htm#vaa153para09 § Первое русское нападение на Константинополь.]
  20. 1 2 Повесть временных лет.
  21. [education.yahoo.com/reference/encyclopedia/entry/KievanRu Kievan Rus. Columbia Encyclopedia]
  22. [www.britannica.com/EBchecked/topic/317574/Kievan-Rus Kievan Rus. Encyclopædia Britannica]
  23. Ключевский В. О., [www.magister.msk.ru/library/history/kluchev/kllec09.htm Лекция IX].
  24. Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. «Легенда о призвании варягов» в сравнительно-историческом аспекте // XI Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка Скандинавских стран и Финляндии / редкол.: Ю. В. Андреев и др. — М., 1989. — Вып. 1. — С. 108—110.
  25. Петрухин В. Я. [www.history.vuzlib.net/book_o019_page_6.html Глава 4. К начальной истории Русского государства] // Начало этнокультурной истории Руси IX—XI вв.. М., 1995.
  26. Петрухин В. Я.[www.drevnyaya.ru/vyp/2008_2/kst-5.pdf Легенда о призвании варягов и балтийский регион] // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 2 (32). С. 41-46.
  27. Мельникова Е. А. Ряд в Сказании о призвании варягов и его европейские и скандинавские параллели // Мельникова Е. А. Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды / под ред. Г. В. Глазыриной и Т. Н. Джаксон. — М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2011. — С. 249—256.
  28. Петрухин В. Я. Русь в IX—X веках. От призвания варягов до выбора веры / Издание 2-е, испр. и доп. — М.: ФОРУМ: Неолит, 2014.
  29. Мельникова Е. А. [dgve.csu.ru/download/DGVE_1998_16.djvu Рюрик, Синеус и Трувор в древнерусской историографической традиции] // [dgve.csu.ru/arkhiv/DGVE_1998.shtml Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г] / Отв. ред. Т. М. Калинина. — М.: Вост. лит., 2000. — 494 с. — 1000 экз. — ISBN 5-02-018133-1..
  30. Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья, с. 36−37;
    её же. К истории городов Северо-Восточной Руси. — МИА, 1955. — Вып. 59 — С. 11−18.
  31. Дубов И. В. Спорные вопросы этнической истории северо-восточной Руси IX—XIII веков. // «Вопросы истории» — 1990. — № 5.
  32. Третьяков П. Н. [www.kirsoft.com.ru/mir/KSNews_342.htm На финно-угорских окраинах Древней Руси] // У истоков древнерусской народности. — МИА, 1970. — Вып. 179. — С. 111−137.
  33. Макаров Н. А. [144.206.159.178/ft/7693/647605/12989702.pdf Археологическое изучение Северо-Восточной Руси: колонизация и культурные традиции] // «Вестник РАН», 2009. — № 12.
  34. Овсянников Н. Н. О колонизации в Суздальском крае с точки зрения археологии // Труды III Областного историко-археологического съезда — Владимир. 1909. — С. 2−9.
  35. [litopys.org.ua/ivakin/ivak.htm Івакін Г. Ю. Історичний розвиток Києва XIII−середина XVI ст. (історико-топографічні нариси) — К., 1996. — 272 с.] — ISBN 5-85654-047-6.
  36. «…после перенесения в 1300 г. митрополичьей кафедры во Владимир-на-Клязьме Киев сохранил за собой номинальное значение религиозного центра всей Руси. Как разъяснял в 1380 г. константинопольский патриарх Нил, нельзя было стать архиереем Руси, „не получив сначала наименования по Киеву, который есть соборная церковь и главный город всей Руси“. Примерно так же определяли значение Киева и правители Великого княжества Литовского. Например, Витовт, который на рубеже XIV−XV вв. стремился к усилению политики территориальных приобретений на Руси, отзывался о нём как о „главе всех русских земель“. Подчинение Киева власти великих литовских князей должно было „узаконить“ их притязания на все территориальное наследство Древнерусского государства» — Шабульдо Ф. М., 1987, [web.archive.org/web/20030518180928/www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/SH/ShabuldoFM/VKL/11.html#1 Гл. 1., § 1.]
  37. Платонов С. Ф. Учебник русской истории — СПб.: «Наука», 1994. — ISBN 5-02-027401-1.
  38. 1 2 3 Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь — М.: Наука, 1993. — ISBN 5-02-009526-5.
  39. Толочко А. П. История Российская Василия Татищева. Источники и известия. — М., Киев, 2005. — С.411−419.;
    Горский А. А., 2004 — С.152−153.
    Ричка В. М. [web.archive.org/web/20100331223113/history.org.ua/JournALL/journal/2006/1/1.pdf «Галич — другий Київ»: середньовічна формула чи історіографічна метафора?] // «Український історичний журнал» — 2006. — № 1. — С. 4−13.
  40. [www.istorya.ru/map/rus03.php Карта. Русь 9−10 веков]
  41. Зализняк А. А. Древненовгородский диалект. — М., 2004. — С. 356.
  42. Данилевский И. Н. Русские земли XII−XIV вв. глазами современников и потомков. — М., 2001. — С. 77.
  43. Вече в древнерусских письменных источниках: Функции и терминология // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004. — М., 2006. — С. 92−93.
  44. [bibliotekar.ru/rus/86.htm Галицко-Волынская летопись (Ипатьевский список, XIII век) — цит. по Сайт «Библиотекарь. Ру» (bibliotekar.ru) (Проверено 2 мая 2015)]
  45. Рыбаков Б. А., 1982.
  46. Вернадский Г. В., 2012, с. 120.
  47. Вернадский Г. В., 2012, с. 163.
  48. Вернадский Г. В., 2012, с. 168.
  49. 1 2 3 Куза А. В., 1989, с. 40.
  50. 1 2 3 4 [www.russiancity.ru/books/b37.htm Даркевич В. П. Происхождение и развитие городов древней Руси (X-XIII вв.)]. // «Вопросы истории» — 1994. — № 10. — С. 43−60. Проверено 9 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FsFHqVCa Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013].
  51. 1 2 Куза А. В., 1989, с. 48.
  52. Куза А. В., 1989, с. 46.
  53. Куза А. В., 1989, с. 49.
  54. ДР ГЗС, 1985, с. 167.
  55. Тихомиров М. Н., 1956, с. 233.
  56. 1 2 Тихомиров М. Н., 1956, с. 234.
  57. 1 2 ДР ГЗС, 1985, с. 168.
  58. 1 2 Тихомиров М. Н., 1956, с. 236.
  59. Тихомиров М. Н., 1956, с. 237.
  60. Тихомиров М. Н., 1956, с. 241.
  61. 1 2 Вернадский Г. В., 2012, с. 216.
  62. Каргалов В. В., 1967, с. 79.
  63. Каргалов В. В., 1967, с. 80.
  64. Каргалов В. В., 1967, с. 81.
  65. 1 2 3 ДР ГЗС, 1985, с. 364.
  66. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [www.history-at-russia.ru/x-xii-veka/kultura-drevnej-rusi.html Культура Древней Руси] (рус.). Проверено 30 марта 2013. [www.webcitation.org/6FdVLGjoU Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
  67. 1 2 Рыбаков Б. А., 1948.
  68. 1 2 ДР ГЗС, 1985, с. 243.
  69. ДР ГЗС, 1985, с. 244.
  70. Пайпс Р. Россия при старом режиме. — Нью-Йорк, 1974. — С. 37.
  71. Петров И. В., 2011.
  72. Петров И. В., 2005.
  73. Петров И. В., 2004.
  74. Вернадский Г. В., 2012, с. 49.
  75. Киевская Русь. Советская историческая энциклопедия
  76. В.В. Мильков. Двоеверие. //Религии народов современной России: Словарь / — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Республика,. Ред-кол.: Мчедлов М. П., (отв. ред.), Аверьянов Ю. И., Басилов В. Н. и др.. 2002.
  77. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.historicus.ru/kultura_i_iskusstvo_drevnei_rusi Культура и искусство Древней Руси] (рус.). Проверено 30 марта 2013. [www.webcitation.org/6FdVIQmya Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].
  78. Тарабарина Ю. В..
  79. Культурология: Учебное пособие / Составитель и ответств. редактор А. А. Радугин. — М.: Центр, 2001. — 304 с. — ISBN 5-88860-046-6. — [culture.niv.ru/doc/culture/lectures-radugin/077.htm Раздел 3. — Гл. 1. — § 3. Культура Киевской Руси]
  80. Петров И. В., 1999, С. 11.
  81. [www.bibliotekar.ru/istoria-prava-rossii/3.htm Государство и право Древней Руси] (рус.). Проверено 30 марта 2013. [www.webcitation.org/6FsFNhmjH Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013].История государства и права России .
  82. Петров И. В., LAP, 2011, С. 437−438.

Литература

  • [elib.shpl.ru/ru/nodes/3674-andreev-n-n-kievskaya-rus-spb-1910-kulturno-istoricheskie-ocherki-rossii-3#page/1/mode/grid/zoom/1 Андреев Н. Н. Киевская Русь. — СПб., 1910. — 88 с.]
  • Большая Российская энциклопедия: В 30 т./ Председатель Науч.-ред. совета Ю. С. Осипов. Отв. ред. С. Л. Кравец. Т. «Россия». — М.: Большая Российская энциклопедия, 2004. — 1007 с.: ил.: карт. — ISBN 5-85270-326-5 (т. «Россия») — ISBN 5-85270-320-6.
  • Вернадский Г. В. Золотой век Киевской Руси. — М.: Алгоритм, 2012. — 400 с. — ISBN 878-5-699-55146-0.
  • Горинов М. М., Горский А. А., Дайнес В. О. и др. История России с древности до наших дней: Пособие для поступающих в ВУЗы (рекомендовано к изданию Государственным комитетом Российской Федерации по высшему образованию; под эгидой Федеральной целевой программы книгоиздания России) / Под ред. М. Н. Зуева. — М.: «Высшая школа», 1994. — ISBN 5-06-003281-7.
  • Горский А. А. Русь: от славянского Расселения до Московского царства. — М., 2004.
  • Греков Б. Д. Киевская Русь. — М.−Л.: Изд-во АН СССР, 1953. — 347 с.
  • Греков Б. Д. Культура Киевской Руси. — Москва: Издатльство Академии Наук СССР, 1944. — 77 с.
  • Древнерусское государство и его международное значение. — М., 1965.
  • Древняя Русь. Город, замок, село. — Москва: Наука, 1985. — 429 с.
  • [www.lants.tellur.ru/history/DRSZI/ Древняя Русь в свете зарубежных источников : Учеб. пособие для студентов вузов] / М. Б. Бибиков, Г. В. Глазырина, Т. Н. Джаксон и др. Под ред. Е. А. Мельниковой. — М.: Логос, 1999. — 608 с. — 5 000 экз. — ISBN 5-88439-088-2.
  • Каргалов В. В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. — Москва: Высшая школа, 1967. — 261 с.
  • Ключевский В. О. Курс русской истории: в 5 ч. — [www.runivers.ru/lib/book3102/9767/ СПб., 1904−1922. — 1146] с., [www.kulichki.com/inkwell/text/special/history/kluch/kluchlec.htm], [www.hrono.info/libris/lib_k/klyuch00.php]; [bibliotekar.ru/rusKluch/index.htm Русская история. Полный курс лекций] — М., 1988.; 1993.; [books.google.ru/books?id=kw_cux6A-uAC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false — в 2 кн. — ОЛМА-ПРЕСС, 2002.] — ISBN 5-224-03900-2, ISBN 5-224-03901-0; [books.google.ru/books?id=J6kFe8jty3MC&printsec=frontcover&hl=ru ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004. — 831 с.] — ISBN 5-94849-564-7.
  • Куза А. В. Малые города Древней Руси. — Москва: Наука, 1989. — 168 с. — ISBN 5-02009473-0.
  • Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. — М., 1971.
  • Назаренко А. В. [dgve.csu.ru/bibl/Nazarenko_2001.shtml Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX−XII вв.]. — М., 2001. — ISBN 5-7859-0085-8.
  • Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. — Москва: Наука, 1968. — 472 с.
  • Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А. Л. [www.inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=1205:-1982&catid=29:2010-03-24-13-39-59&Itemid=62 Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства]. — Москва: «Наука», 1982. — 264 с.
  • Петров И. В. Торговые правоотношения и формы расчётов Древней Руси (VIII−X вв.). — СПб.: НУ «Центр стратегических исследований», 2011.
  • Петров И. В. Эволюция политических структур Южной Руси и расцвет Днепро-Деснинского денежного рынка (VIII−первая четверть IX вв.) // «Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России». — 2005. — № 4 (28). — С. 45−51.
  • Петров И. В. Финансы Древней Руси (VIII−IХ вв.) // Экономико-правовые проблемы предпринимательской деятельности в России: история, современность, перспективы: материалы межвузовской научно-практической конференции. — СПб.: Институт правоведения и предпринимательства, 2004. — С. 199−204.
  • Петров И. В. Государство и право Древней Руси в 882−980 гг. Специальность — 12.00.01. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата юридических наук. — СПб.: Северо-западная академия государственной службы, 1999.
  • Петров И. В. Торговое право Древней Руси (VIII−начало XI в.). Торговые правоотношения и обращение Восточного монетного серебра на территории Древней Руси. — LAMBERT Academic Publishing, 2011. — 496 с. — ISBN 978-3-8473-0483-8.
  • Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX−XI веков. — Смоленск: «Русич»; М.: «Гнозис», 1995.
  • Петрухин В. Я. Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры. — Москва: ФОРУМ: Неолит, 2013.
  • Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. — Издательство Академии Наук СССР, 1948.
  • Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII−XIII вв.. — М.: «Наука», 1982. — 589 с.
  • Соловьёв С. М. История России с древнейших времён: в 29 т. — [www.runivers.ru/lib/book4544/ СПб., Изд.: Товарищество «Общественная польза», 1851—1879.]; М.: Голос; Колокол-Пресс, 1993—1998.; М., 2001.; [www.magister.msk.ru/library/history/history1.htm]; [az.lib.ru/s/solowxew_sergej_mihajlowich/].
  • Средневековая Русь / Вагнер Г.К., Лихачёв Д.С., Раппопорт П.А.. — Москва: Наука, 1976. — 369 с.
  • Толочко А. П. Химера «Киевской Руси» // «Родина» : журнал. — 1999. — № 8. — С. 29−33.
  • Тихомиров М. Н. Древнерусские города. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1956. — С. 233.
  • Тихомиров М. Н. Древняя Русь. — М.: Наука, 1975.
  • Тихомиров М. Н. Русское летописание. — М.: Наука, 1979. — 384 с.
  • Урланис Б. Ц.. [www.demoscope.ru/weekly/knigi/urlanis/urlanis.pdf Рост населения в Европе (Опыт исчисления)]. — М.: ОГИЗ−Госполитиздат, 1941.
  • Фроянов И. Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. — Ленинград: Издательство Ленинградского университета, 1988. — 269 с.
  • Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. — Ленинград, 1974.
  • Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме Древнерусского государства Х−начала ХIII в. // «Исторические записки». — М., 1972. — Вып. 89.
  • [web.archive.org/web/20030515125245/www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/SH/ShabuldoFM/VKL/index.html Шабульдо Ф. М. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого княжества Литовского / Отв.ред. Ф. П. Шевченко]. — К.: «Наукова думка», 1987.

Ссылки

  • Грушевский М. С. [new.runivers.ru/lib/book4289/42920/ Очерк истории Киевской земли от смерти Ярослава до конца XIV столетия. на сайте Руниверс]
  • Вернадский Г. В. [gumilevica.kulichki.net/VGV/vgv1.htm Древняя Русь. Глава VIII. Образование Киевской Руси (839−878 гг.)].
  • Вернадский Г. В. [www.spsl.nsc.ru/history/vernad/vol2/vgv2.htm Киевская Русь]
  • Плотникова О. А. [www.mosgu.ru/nauchnaya/publications/2008/monographs/Plotnikova_OA_Legitimization_of_Authority.pdf Легитимизация власти на этапе становления и укрепления династии русских князей]
  • Шишкин С. П. [www.spsl.nsc.ru/history/descr/main_h2.htm Описания, хронология, указатели]
  • Цукерман К. [www.iananu.kiev.ua/archaeology/2003-1/zukerman.htm Два этапа формирования Древнерусского государства] // «Археологія» — Київ: Інститут археології HAH України — 2003. — № 1.
  • [old-russian.chat.ru/01povest.htm «Повесть временных лет» в переводе Д. С. Лихачёва]. // Сайт «Древнерусская литература» (old-russian.chat.ru). Проверено 2 мая 2015.
  • [www.krotov.info/acts/12/pvl/lavr.htm Повесть Временных лет] (на старославянском)
  • [www.krotov.info/acts/12/pvl/novg.htm Новгородские летописи]
  • [www.kievin.ru/pages/Kiev/museums/GG/GG-G.html Памятники Киевской Руси, Золотые ворота]
  • Кузьмин А. Г. [www.portal-slovo.ru/history/41896.php Причины феодальной раздробленности Киевской Руси.]
  • Кузьмин А. Г. [www.portal-slovo.ru/history/40563.php Международные связи Киевской Руси.]
  • Кузьмин А. Г. [www.portal-slovo.ru/history/40870.php Киевская земля в XII−начале XII века.]
  • Всемирная история. Том 3. Ред. Белявский А., Лазаревич Л., Монгайт А. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1957 г. [krotov.info/history/00/eger/vsem_047.htm Разложение первобытно-общинного строя и развитие феодальных отношений у восточных славян. Киевская Русь (VI−начало XII в.)]
  • [www.booksite.ru/enciklopedia/index.htm Древнерусская жизнь в картинках]. Проверено 9 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FsFPsIck Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013].
  • [www.booksite.ru/ancient/reader/index.htm Очерки жизни в Киевской Руси]. Проверено 9 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FsFQhyyB Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013].
  • [www.drevnyaya.ru/drusa.php Каталог научных Интернет-ресурсов, посвящённых Древней Руси] (рус.). Проверено 9 апреля 2013. [www.webcitation.org/6FsFRJvrM Архивировано из первоисточника 14 апреля 2013].
  • [www.russianculture.ru/fulle.asp?id=8 Тарабарина Ю. В. Культура Древней Руси]. // Интернет-портал «Культура России» (www.russianculture.ru). Проверено 30 марта 2013. [www.webcitation.org/6FdVMvRxX Архивировано из первоисточника 5 апреля 2013].

Отрывок, характеризующий Древнерусское государство

Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.


Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.
Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.
Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.
– Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? – сказал курьер, – у меня полна сумка писем к родителям.
В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4 й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя – все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.
Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l'Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.