Анна Ярославна

Анна Ярославна фр. Anne de Kiev<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фреска в Софийском Соборе г. Киева, представляющая дочерей Ярослава Мудрого. Анна, предположительно, самая младшая.</td></tr>
Королева Франции
19 мая 1051 — 4 августа 1060
Коронация:	1051
регент Франции
1060 — 1069
Вероисповедание:	христианство
Рождение:	ок. 1024, 1032 или 1036 Киев
Смерть:	1075 или 1089 Франция
Род:	Рюриковичи
Отец:	Ярослав Мудрый
Мать:	Ингегерда
Супруг:	1) Генрих I Французский 2) Рауль IV де Вексен
Дети:	от 1-го брака: Филипп I, Эмма, Роберт, Гуго
Автограф:

Анна Ярославна (Анна Киевская, Агнесса Русская; родилась по разным источникам: около 1032 или 1036 — 1075/1089) — младшая из трёх дочерей киевского князя Ярослава Мудрого от брака с Ингегердой Шведской, супруга французского короля Генриха I и королева Франции.

Детство и юность

В русских источниках никаких сведений об Анне (как и о других дочерях Ярослава) не сохранилось. Соответственно, о её детстве и юности ничего не известно. Мнение о том, что на одной из фресок киевского Софийского собора изображены дочери Ярослава Мудрого, ещё в 1980-е годы было оспорено специалистами, ибо её расположение не соответствует византийской традиции. Примерное время рождения Анны (между 1024 и 1036) устанавливается логическим путём, так как представляется вероятным, что она вышла замуж в возрасте 15—25 лет. Во Франции считают, что она родилась около 1025; встречающаяся в литературе дата — 1032 — основана на «татищевских известиях». Предположительно, дочери Ярослава получили хорошее образование, и Анна помимо умения читать и писать, могла знать греческий и латынь.

Сватовство короля Франции

Историк XVII века Франсуа де Мезере писал, что до Генриха I Французского «дошла слава о прелестях принцессы, а именно Анны, дочери Георгия, короля Руссии, ныне Московии, и он был очарован рассказом о её совершенствах».

Предположения о политических целях, которые мог преследовать этот брак, сводятся к следующему. Во второй половине 1040-х годов отношения между Германией и Францией ухудшились, Генрих I возобновил французские притязания на Лотарингию и мог искать союзников против императора. Ярослав Мудрый в преддверии войны с Византией пытался заручиться союзом с Германией. По сообщению хрониста Ламберта Ашаффенбургского в начале 1043 в Гослар прибыло посольство Ярослава с богатыми дарами и предложением германскому императору руки его дочери (Анастасии или Анны).

Генриха III это не соблазнило, он предпочел брак с Агнесой Аквитанской, дочерью Гильома V, могущественного правителя, способного помочь и против короля Франции и против беспокойных бургундских феодалов. Тогда Ярослав укрепил союз с Польшей и Венгрией, и к концу 1040-х годов цепь стран, связанных матримониальными союзами, протянулась от Скандинавии до Византии, охватывая всю восточную границу империи. Существует предположение, что браку способствовал венгерский король Андраш I, находившийся во враждебных отношениях с Германией и заинтересованный во французском союзе.

Хроника аббатства Сен-Пьер-ле-Виф в Сансе без указания даты сообщает, что король направил в «землю руссов», находившуюся где-то «у греческих границ» посольство во главе с Готье, епископом Мо, и одним из своих вассалов Гасленом де Шони. Другой источник, так называемая «Реймсская глосса», датирует посольство 1048 или 1049 годом и указывает, что во главе миссии стоял епископ Шалонский Роже.

В год от Воплощения Господня 1048-й, когда Генрих (Henricus), король французский (Franci), послал в Рабастию (Rabastia) шалонского (Catalaunensis) епископа Р[оже] (R.) за дочерью короля той страны, по имени Анна (Anna), на которой он должен был жениться, настоятель Одальрик (Odalricus) просил того епископа, не соизволит ли тот узнать, в тех ли краях находится Херсонес (Cersona), в котором, как пишут, покоится святой Климент (Clemens), и до сих пор ли отступ ает море в день его рождения и [к мощам] можно пройти пешком? Епископ исполнил это. От короля той страны Ярослава (Oreslavus) он узнал, что папа Юлий прибыл [некогда] в ту область, где покоился святой Климент, для борьбы с ересью, которая процветала в тех краях... Названный король Георгий Скав (Georgius Scavus) рассказывал также шалонскому епископу, что в своё время он побывал [там] и привез оттуда с собой главы святых Климента и Фива (Phebus), ученика его, и положил их в городе Киеве (Chion), где они чтимы и поклоняемы. И даже показывал эти главы упомянутому епископу.

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/France/XI/1040-1060/Reims_glossa/text1.htm Реймсская глосса к Псалтири Одальрика (Glossa Remensis ad Psalterium Odalrici)]

Из этого некоторые историки делают вывод о двух французских посольствах: первое достигло предварительной договоренности, а второе привезло во Францию невесту. По мнению других, в таком предположении нет необходимости: сюжетом приписки Одальрика были поиски мощей святого Климента Римского, поэтому из всех участников посольства он и упоминает одного Роже Шалонского. Тем не менее, если принять в качестве даты заключения брака 1051 год, то получится, что миссия чрезмерно затянулась.

Свадьба

Дата свадьбы — на Пятидесятницу (19 мая) 1051 года, установленная Морисом Пру в 1908 году — считается достаточно обоснованной. Прежняя датировка, на которой настаивал Ке де Сент-Эмур, Пятидесятница (14 мая) 1049, ныне признана ошибочной, хотя некоторые историки до сих пор её признают, ссылаясь на хартию ланскому епископу Элинану от 3 декабря 1059, датированную 29-м годом правления Генриха I и десятым годом его сына Филиппа. Однако обе эти датировки являются явно ошибочными и возникли, как полагают, в результате неверных подсчетов составителей документа, известного к тому же лишь в копиях XVII и XVIII веков.

Никаких территориальных приобретений этот брак, разумеется, принести не мог, что отчасти компенсировалось богатым приданым, которое должно было составить значительную сумму в деньгах и драгоценностях. Впоследствии Людовик VI пожертвовал Сен-Дени «драгоценнейший гиацинт бабки, дочери короля рутенов» (preciosissimum jacinctum atavae, regis Ruthenorum filiae).

Королева Франции

В 1052 году Анна родила королю наследника Филиппа, а потом ещё троих детей. При этом о её отношениях с мужем трудно сказать что-то определенное, но на основании косвенных данных (после 1054 имя Анны редко встречается в королевских хартиях, где упомянуты её дети, а в подробном отчете о коронации Филиппа в 1059 про королеву не сказано ни слова), можно предположить, что король разочаровался в своем русском браке. Причинами могли быть как якобы свойственное Генриху женоненавистничество, так и недовольство тем, что союз с Востоком не оправдал его надежд. Только в последние месяцы жизни Генриха, когда он уже не принимал большого участия в управлении, королевская канцелярия вновь начала упоминать Анну в документах.

Исследователи допускают подлинность знаменитого письма, направленного королеве Франции папой Николаем II в 1059, и содержащего похвалы её достоинствам:

Слух о ваших добродетелях, восхитительная дева, дошел до наших ушей, и с великою радостью слышим мы, что вы выполняете в этом очень христианском государстве свои королевские обязанности с похвальным рвением и замечательным умом.

Однако некоторые усматривают в его стиле руку Петра Дамиани, и указывают, что экспрессивные выражения, в которых написано письмо, позволяют предполагать, что способности Анны кажутся чрезмерными (а следовательно, неподобающими) для женщины, и ей ненавязчиво советуют вести себя скромнее.

Второй брак Анны

После смерти Генриха Анна разделила с регентом Бодуэном Фландрским опеку над Филиппом I. Она участвовала в поездке королевского двора по домениальным владениям в конце 1060 — начале 1061, но вскоре её имя опять исчезает из актов. По-видимому, уже в 1061 она вышла замуж за графа Рауля де Крепи. Этот сеньор уже несколько лет постоянно находился при дворе, где занимал видное место — сразу после пэров Франции и высших духовных лиц. Он был женат вторым браком, но обвинил жену в прелюбодеянии, прогнал её и женился на Анне.

К 1063 году Рауль сосредоточил в своих руках массив земель между Сеной, Соной, Эной и Уазой, куда входили Амьен, Вексен, Валуа и Вермандуа. Его владения наполовину окружили королевский домен с севера и запада, перерезав сообщение с Фландрией. Кроме этого Раулю принадлежала значительная территория в Шампани с графствами Бар и Витри. Анне от первого мужа достались Санлис, область Мелёна и ряд владений между Ланом и Шалоном. Достигнув такого могущества, эта пара могла не обращать большого внимания на недовольство французского двора.

Этот брак был скандальным по нескольким причинам. Во-первых, Рауль был родственником короля Генриха; во-вторых, его предыдущий брак не был расторгнут, и теперь он становился двоеженцем; в-третьих, ради этого мужчины Анна бросила своих детей, младшему из которых было около семи лет. Церковные власти немедленно отреагировали на то, что хронист назвал нарушением человеческого права и божьего закона (contre jus et fas). Архиепископ Реймсский Жерве осенью 1061 сообщал папе Александру II, что «наша королева вступила в новый брак с графом Раулем», из-за чего король и весь двор в большом горе. Законная жена Рауля Алиенора также обратилась с жалобой в Рим.

Папа поручил архиепископам Реймса и Санса Жерве и Рише расследовать это дело и принять меры. Письма этим лицам, а также королю Франции были направлены 31 марта 1062. Предположительно, в том же году Рауль был отлучен от церкви. Насколько можно судить, на него это не произвело сильного впечатления, так как отлучение, не подкрепленное мерами военного характера, для феодала не представляло опасности. Дед Филиппа I король Роберт II Благочестивый несколько лет был отлучен от церкви, самого Филиппа впоследствии даже наложенный на королевство интердикт не заставил расстаться с Бертрадой де Монфор.

Тем не менее, Анна и Рауль больше не могли появляться при дворе. Знаменитый диплом, выданный, как считается, в 1063 аббатству Сен-Крепен в Суассоне, на котором стоит автограф Анны «AHA РЪИНA», был составлен во время поездки короля по его доменам, и является исключением. К тому же он датирован вторым годом правления Филиппа I (1061 год) и есть основания считать, что эта дата верна. В 1896 году с него сняли копию, которую вручили императору России Николаю II во время его официального визита в Париж. Только через девять лет, в 1070 году, Рауль вернулся в число приближенных короля, и эта внезапная перемена объясняется началом войны за Фландрское наследство, в которой Филиппу были нужны союзники.

В 1060-е годы Анна основала монастырь Святого Винсента в Санлисе, как полагают, чтобы искупить грех незаконного замужества. В 1069 Филипп I предоставил этому монастырю привилегии. В портике монастырской церкви в XIX веке была установлена статуя королевы, держащей в руках макет основанного ею храма.

Последние годы

Рауль умер 8 сентября 1074, и между его родственниками началась война за наследство. Анна вернулась ко двору. Последний документ она подписала в 1075, в этом акте она названа просто «матерью короля», без королевского титула. Считается, что она умерла между 1075 и 1089, но Р. А. Ботье указывает, что её не было в живых уже к 1079, а поскольку её поминали в монастыре Сен-Венсан 5 сентября, можно сделать вывод, что Анна умерла в этот день между 1075 и 1078.

Известная версия о том, что в конце жизни Анна вернулась на родину, основана на единственном сообщении, анонимном и малодостоверном, которое подводит итоги её жизни одной фразой: «король умер, Анна вышла за графа Рауля, он умер, она вернулась в свою родную землю» (Хроника аббатства Флёри). Конец этой фразы впоследствии был помещен на постаменте статуи Анны в Санлисе. Этих сведений, во-первых, явно недостаточно, чтобы делать какие-то выводы, во-вторых, сложно представить, какие причины могли бы побудить Анну вернуться на родину, где её вряд ли кто-нибудь ждал. Необоснованность этой версии была очевидна уже Карамзину.

Более логичным является предположение, что Анна провела остаток жизни в Санлисе, хотя и этому нет никаких доказательств.

Могила Анны

Ученый иезуит Менетрие опубликовал 22 июня 1682 в Journal des savants сообщение об «открытии» им могилы Анны в церкви аббатства Вилье, находившегося возле Ла-Ферте-Але в Гатинэ. По его словам на могильной плите были выбиты слова: Hic jacet domina Agnes, uxor quondam Henrici regis (здесь лежит госпожа Агнеса, некогда супруга короля Генриха), затем часть надписи не сохранилась, и далее …eorum per misericordiam Dei recuiescant in расе (они милостью Божией покоятся в мире). Это сообщение оказалось обычной фальсификацией, поскольку могилу обследовали ещё в 1642, затем специально и тщательно исследовали в 1749 и никакого слова «regis» не обнаружили. К тому же само аббатство было основано в 1220, а стиль надписи и изображение женщины на могильной плите определенно относятся к середине XIII века. Само аббатство было разрушено в ходе церковных погромов времен французской революции.

Место захоронения Анны неизвестно, никаких его следов не найдено ни в усыпальнице Сен-Дени, где погребен Генрих I, ни в Сен-Бенуа-сюр-Луар, где лежит её сын Филипп. Есть некоторые основания полагать, что она была похоронена в Сен-Венсане, но захоронение исчезло при последующих перестройках монастыря.

Анна или Агнеса

В связи с историей о несуществующей могиле исследователи рассматривали вопрос о том, приняла ли Анна во Франции имя Агнесы (Аньез). Авторы «Христианской Галлии» (Gallia Christiana) категорически утверждали, что она никогда не называлась Агнесой, однако, есть несколько актов, где её имя пишется как Agna, а в родительном падеже Agne и Agnetis. Ке де Сент-Эмур, занимавшийся этим вопросом, склонялся к выводу, что тут обычная путаница, характерная для средневековья, когда определенное написание имен ещё не устоялось, сами эти имена в разных местностях воспринимались на слух по-разному, и соответственно, фиксировались на письме в различных формах (Anne, Ane, Angne, Agne, Annes).

Дети

• Филипп I (1052—1108)
• Эмма (1055 — ок. 1109)
• Роберт (1055—1060)
• Гуго Великий (1057—1102)

Регентом после смерти Генриха I она не стала. Филипп ещё при жизни отца в возрасте восьми лет был провозглашён королём 23 мая 1059 года. И решением Генриха I до его совершеннолетия страной руководить был назначен граф Бодуэн.

Сохранился её автограф кириллицей под одним из актов: АНА РЪИНА (то есть лат. Anna Regina, «королева Анна»; возможно, запись второго слова отражает старофранцузский язык — roine, reine).

«Филипп»

Примечательно, что с Анной связано распространение греческо-византийского имени Филипп, не употребляемого в Западной Европе в те времена. Этим именем она назвала своего старшего сына, будущего короля Франции. Благодаря его популярности в народе, имя впоследствии получило широкое распространение. Его носили ещё пять французских королей, это имя стало фамильным и в других европейских династиях.

Реймсское Евангелие

С именем Анны в XVIII—XIX в. часто связывалась церковнославянская пергаментная рукопись, хранящаяся в Реймсском соборе; по крайней мере с XVI в. на нём присягали французские короли. Мнение о том, что эта рукопись (точнее — первая её часть, написанная кириллицей; вторая, глаголическая, относится к XIV в.) была завезена во Францию Анной Ярославной, получило большую популярность. Некоторые учёные полагают, что кириллическая часть Реймсского евангелия возникла гораздо позже времён Анны Ярославны на Балканах, а не на Руси, и попала во Францию через Чехию (где была приобретена императором Карлом IV).

В массовой культуре

Живопись

В 2012 году художником Ильёй Томиловым была написана картина «Анна Ярославна — королева Франции».

Литература

Анна является героиней ряда исторических произведений:

• роман Антонина Ладинского «Анна Ярославна — королева Франции», написанный в 1960 году (первое издание в 1973 году);
• пьеса Валентина Соколовского «Мы будем жить вечно» (Ярославна — королева Франции) по собственному роману «Анна, Анри и Рауль» (Анна. Дилогия).

Кинематограф

• «Ярославна, королева Франции» (1978; СССР) режиссёр Игорь Масленников, в роли Анны Елена Коренева.

Музыка

• Анне Ярославне посвящена песня братьев Мищуков «Королева Анна» на стихи Давида Самойлова.

«Письмо Анны»

Письмо Анны к отцу, написанное по прибытии в Париж, которое часто цитируют современные русские авторы («В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны»), взято из книги популярного беллетриста Мориса Дрюона «Париж от Цезаря до Людовика Святого» и, скорее всего, является литературным вымыслом.

Литература

• Bautier, Robert-Henri. [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/slave_0080-2557_1985_num_57_4_5520 Anne de Kiev, reine de France, et la politique royale au XIe siècle: étude critique de la documentation] // Revue des études slaves. Année 1985. V. 57 (4)
• Bogomoletz W. V. Anna of Kiev. An enigmatic Capetian Queen of the eleventh century. A reassessment of biographical sources // French History. Jg. 19, № 3, 2005
• Caix de Saint-Aymour, Amédée de. [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k852030d Anne de Russie, reine de France et comtesse de Valois au XIe siècle]. — P.: Champion, 1896 (укр. перевод — Сент-Емур Ке, де. Анна Русинка, королева Францii и графиня Валюа / з фр. пер. І. Франко. — Львiв, 1909; репринт: Киев, 1991)
• Dauxois, Jacqueline. Anne de Kiev. Reine de France. — P.: Presse de la Renaissance, 2003, ISBN 2-85616-887-6
• Delorme, Philippe. Histoire des reines de France. Anne de Kiev, Paris, Ed. Pygmalion, 2015, ISBN 2-75641-489-1
• Hallu, R. Anne de Kiev, reine de France. — Roma: Editiones Universitatis catholicae Ucrainorum, 1973
• Labanoff de Rostoff A. Recueil de pièces historiques sur la reine Anne ou Agnès, épouse de Henri Ier, roi de France, et fille de Iaroslav Ier, grand-duc de Russie. — P.: Firmin-Didot, 1825
• Levron I. Anne de Kiev, princesse russe, reine de France // Miroir de l’histoire. P., 1972. № 268
• Prou, Maurice. Recueil des actes de Philippe Ier, roi de France (1059—1108) — P.: Imprimerie Nationale, 1908
• Карпов А. Ю. Ярослав Мудрый. — М.: Молодая гвардия, 2001. — 583 с. — ISBN 5-235-02435-4.
• Назаренко А. В. Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Том IV. — М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2010. — 512 с. — ISBN 978-5-91244-013-7
• Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. — М.: Наука, 1968
• Тимирязев В. А. [memoirs.ru/rarhtml/Timiriazev_IV04_55_1.htm Французская королева Анна Ярославна] // Исторический вестник. Т. LV, № 1. СПб., 1894
• Штернберг Я. Т. Анастасия Ярославна, королева Венгрии // Вопросы истории. 1984. № 10. С. 180—184

Ссылки

• Анна Ярославна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.luxurynet.ru/history/1838.html Анна Ярославна: корона для шпионки]
• [peopleof.ru/archives/anna-kievskaja/ Анна Киевская (Анна Ярославна)]
• [www.nkj.ru/archive/articles/3626/ Древняя Русь и Франция в XI веке. Судьба русской царевны Анны Ярославны]
• [www.portal-slovo.ru/history/35776.php Анна Ярославна]
• [memoirs.ru/rarhtml/Timiriazev_IV04_55_1.htm Тимирязев В. А. Французская королева Анна Ярославна // Исторический вестник, 1894. — Т. 55. — № 1. — С. 198—209.]

Отрывок, характеризующий Анна Ярославна

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.