Славянская колонизация Северо-Восточной Руси

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Славянская колонизация Северо-Восточной Руси — процесс заселения славянами земель Волго-Окского междуречья и Русского Севера, начавшийся в VI веке и продлившийся вплоть до позднего Средневековья. До прихода славян население этих земель было преимущественно балтским (в западной части междуречья) и финно-угорским. Следствием славянской колонизации, усилившейся в эпоху Древнерусского государства и его распада, стало начало формирования в этом регионе великорусской народности, а в политическом измерении — возвышение Владимиро-Суздальской земли среди удельных русских княжеств.

Природные условия

См. также: Ополье (природный район) и Залесье

Историческое ядро Ростово-Суздальской земли находилось в природном регионе Ополье, для которого характерны плодородные темноцветные почвы открытого земледельческого ландшафта (народное название — «владимирские чернозёмы»). Заселение Ополья славянами протекало в условиях средневекового климатического оптимума X—XIII веков, в течение которого площадь лесов сократилась, а стабильная тёплая температура позволяла собирать обильные урожаи. Климатический оптимум Средневековья, приведший к росту численности земледельческих народов и освоению ими новых пространств, стал катализатором многих миграционных процессов в Европе, в том числе и расселения немцев на восток.

Хронология

Славянская колонизация Северо-Восточной Руси характеризовалась несколькими миграционными волнами. Главными путями миграции до появления дорог служили реки.

Раннесредневековая волна VI—IX веков

Наиболее раннее славянское расселение, как свидетельствуют материалы археологии, протекало порой скачкообразно. Группы славян, оторвавшись от основного массива, иногда продвигались довольно далеко (к примеру, Безводнинский могильник Нижегородской области или могильник у села Попово на реке Унжа) и какое-то время проживали изолированно. Как пишет Валентин Седов, для первой волны славянских поселенцев были характерны грунтовые могильники, отличавшиеся от курганных могильников более поздних миграционных волн славян. Уже в этот период славяне оказали большое влияние на культуру автохтонного населения и существенно разбавили его. Летописная меря из Повести временных лет была, по-видимому, не финно-угорским племенем, а уже неким смешанным славяно-финским населением, притом что основателями Ростова были славяне. Примечательно, что представители именно этой славянской миграционной волны стали ядром-основой современного русского населения данного региона, что подтверждается как с антропологической, так и с лингвистической точки зрения.

Племенная миграционная волна

В IX—X веках началось заселение Северо-Восточной Руси крупными славянскими племенами, в рамках которого представители того или иного племени осваивали определённые территории.

По Волге на север и восток Волго-Окского междуречья начали проникать кривичи, повлиявшие на состав населения Суздальского ополья. В более северные земли, в том числе в регион Белого озера, стали проникать ильменские словене, внёсшие весомый вклад в формирование поморов. В южной части Подмосковья и в Рязанской земле славянская колонизация шла, в основном, за счёт племени вятичей, хотя отмечается также некоторое участие радимичей и северян, а также донских славян. Вятичи продвинулись вниз по Оке в район Рязани, вышли на реку Проню, а также расселились вверх по Москве-реке. Граница ареала расселения вятичей и кривичей, судя по характерным для каждого из племён височным кольцам, прошла по водоразделу Москвы-реки и Клязьмы. Таким образом, территория Москвы находилась в пределах вятичского расселения, о чём также свидетельствуют находки вятичских артефактов на Боровицком холме. В колонизации Суздальского ополья вятичи, однако, почти не участвовали, освоив лишь часть течения Оки. На нижнюю Оку, в район Мурома, славянское население проникло не с запада по Оке, а с севера по Нерли и Клязьме, будучи таким образом преимущественно кривичским.

Привлекательность Северо-Восточной Руси была обусловлена рядом обстоятельств. Это был, с одной стороны, уже упомянутый средневековый климатический оптимум, который обеспечивал стабильную сельскохозяйственную базу, с другой стороны — развитие международной торговли и высокий спрос на истощившуюся в других областях Руси пушнину, игравшую роль главного прибавочного продукта и источника накопления богатств. Немалую роль после крещения Руси сыграло также распространение христианства, заставлявшее бежать подальше от княжеской власти представителей племён, желавших сохранить верность язычеству.

Южнорусские миграционные волны

Домонгольская

Следующей значительной волной стала миграция в Ростово-Суздальскую землю южнорусского населения, пришедшаяся на XII—XIII век. К вышеупомянутым причинам добавились процессы, имеющие общее значение для упадка Южной Руси:

• разгар феодальных войн за киевский великокняжеский престол
• регулярные набеги степных кочевников (до начала XIII века в летописях отмечено 46 половецких набегов на поднепровские земли)
• значительное юридическое и экономическое принижение простого населения
• угасание значительной части торговли по Днепру вследствие ослабления Царьграда и опасности прохода половецких земель

В летописях также отмечено появление при Владимире Мономахе «прямоезжей дороги» из Южной Руси в Залесье через ранее едва проходимые брянские леса. Это значительно облегчило прямое сообщение киевских земель с Владимиро-Суздальской землёй, которое ранее осуществлялось в обход, по днепровско-волжскому пути с волоком на Валдае.

Внешние изображения
	[www.history-ryazan.ru/system/files/images/user_images/u1/slav1_0.jpg Основные потоки колонизации Волго-Окского междуречья]

В отличие от славянской колонизации балтских земель верхнего Поднепровья, имевшей место в VI—VIII веках, историки отмечают в случае с Волго-Окским междуречьем уже не только стихийное, но и феодально организованное переселение. В условиях раннефеодальной древнерусской государственности колонизация, особенно во время южнорусской миграционной волны, уже опиралась на укреплённые города и вооружённые дружины. Археологические находки этого времени свидетельствует, что новые центры расселения, складывавшиеся на северо-востоке Руси, уже в конце X−XI веков контролировались княжеской властью и имели высокий статус. Одним из наиболее активных поощрителей переселения и основателем новых городов был сын Владимира Мономаха, ростово-суздальский князь Юрий Долгорукий. Он вербовал новых поселенцев и выдавал им, согласно Татищеву, «немалую ссуду». Вдобавок, они наделялись статусом вольных земледельцев, довольно редким в Южной Руси, где имело место немалое юридическое и экономическое принижение простого населения. Сын Юрия, Андрей Боголюбский, также славился своей колонизаторской деятельностью.

Послемонгольская

После монгольского нашествия на Русь, на рубеже XIII—XIV веков отмечается очередная волна переселений из Киевского, Черниговского и других южнорусских княжеств, которая охватила в том числе часть местной знати с дружинами. Она совпала с переездом митрополита Максима из Киева во Владимир-на-Клязьме в 1299 году и, как показывает Антон Горский, может быть объяснена меньшим масштабом разорений и более быстрыми темпами восстановления Северо-Восточной Руси. Потомками этой послемонгольской волны переселения стали многие русские дворянские роды, такие как Плещеевы, Игнатьевы, Жеребцовы, Пятовы, Измайловы, Булгаковы, Пусторослевы и другие.

Следы в топонимике

Южнорусские переселенцы перенесли в Северо-Восточную Русь не только родные названия городов (например, Владимир, Переяславль, Стародуб, Звенигород, Галич, Юрьев, Вышгород, Перемышль), но и многочисленные гидронимы. К примеру, и Переяславль-Залесский и Переяславль-Рязанский (Рязань) расположены на реках Трубеж, названных в честь притока Днепра, на котором стоит южный Переяславль. Встречаются также реки Лыбедь, Рпень (Ирпень), несколько рек с именем Почайна, Десна, Сула и другие гидронимы, перенесённые из Южной Руси.

Первые упоминания либо основания городов Северо-Восточной Руси

См. также: Список русских городов дальних и ближних и Древнерусские города

• 862 год: Ростов
• 862 год: Белоозеро
• 862 год: Муром
• 937 год: Углич
• 990 год: Суздаль
• 1010 год: Ярославль
• 1071 год: Усть-Шексна

• 1094 год: Мстиславль
• 1095 год: Переяславль-Рязанский
• 1096 год: Старая Рязань
• 1108 год: Владимир-на-Клязьме
• 1131 год: Пронск
• 1134 год: Кснятин
• 1134 год: Дубна
• 1135 год: Волок Ламский
• 1139 год: Ярополч-Залесский
• 1139 год: Тверь

• 1139 год: Торжок
• 1146 год: Зарайск
• 1146 год: Тула
• 1147 год: Москва
• 1147 год: Вологда
• 1147 год: Тешилов
• 1152 год: Звенигород
• 1152 год: Переславль-Залесский
• 1152 год: Юрьев-Польский
• 1152 год: Дмитров
• 1152 год: Городец
• 1152 год: Перемышль
• 1152 год: Стародуб-на-Клязьме
• 1152 год: Кострома
• 1153 год: Ростиславль
• 1155 год: Белгород-Рязанский
• 1158 год: Боголюбово
• 1158 год: Гороховец
• 1159 год: Галич
• 1177 год: Коломна
• 1207 год: Великий Устюг
• 1221 год: Нижний Новгород

Археологические данные

По результатам археологических исследований, при которых благодаря новым методам стало возможно изучение не только городов, но и селищ, в Северо-Восточной Руси для второй половины X века характерен интенсивный рост числа и размеров сельских поселений, достигший наивысшего подъёма в XII – первой половине XIII веков.. При этом отмечается крайне низкая плотность поселений и артефактов, относящихся к более ранним эпохам. Наиболее изученными в археологическом отношении районами Северо-Восточной Руси являются Суздальское ополье, а также окрестности Белого озера и реки Шексны. В Суздальском ополье отмечается весьма высокая плотность поселений, составляющая по современным оценкам около двух тысяч, подавляющее большинство из которых относятся к рассматриваемому периоду. Плотность заселения окрестностей Белого озера существенно ниже, однако и там прослеживаются признаки значительно прироста на протяжении XII—XIII веков.

Селища были, как правило, стабильными многодворными поселениями с наземными срубными жилыми постройками и полями. Здесь выплавляли железо, производили орудия труда, бытовые вещи и украшения из железа, цветных металлов и так далее. Создание сети новых поселений сопровождалось интенсивным сельскохозяйственным освоением окружающих территорий и формированием земледельческого ландшафта. В спектрах пыльцы в Суздальском ополье начиная с IX века прослеживается постепенное сокращение площадей, занятых лесом, а относительно XII века данный индикатор говорит о полной перестройке растительного покрова — открытые ландшафты стали преобладающими.

Богатые находки монет, украшений, бытового инвентаря и оружия, имеющих в том числе иноземное (часто ближневосточное и греческое) происхождение, указывают на немалое благосостояние сельского общества Северо-Восточной Руси X–XIII веков и его вовлечённость в торговлю. Тогда как жизнеобеспечение шло, в основном, за счёт сельского хозяйства, основным источником прибавочного продукта и накопления богатств был, по-видимому, пушной промысел. Это подтверждается археологическими данными, поскольку в остеологических находках исследованных селищ широко представлены кости пушных животных — бобра, белки, куницы и так далее. Они составляют до 62% всех остеологических находок. Весьма распространены находки наконечников стрел с тупым бойком, предназначенных для охоты на пушного зверя без порчи его меха. Можно, однако, говорить о различиях в развитии экономической жизни в Суздальском ополье и в более северных регионах. В Суздальском Ополье, пушной промысел, по археологическим данным, утрачивает своё значение к концу XI — началу XII века, тогда как в белозёрском регионе он прослеживается ещё значительно дольше.

Автохтонное население

До прихода славян земли Северо-Восточной Руси населяли различные финно-угорские племена, такие как меря, мурома, мещера, весь, чудь заволочская и другие. Многие авторы, занимавшиеся вопросами славянской колонизации Северо-Восточной Руси, отмечали низкую плотность автохтонного финно-угорского населения при заселении этих земель славянами. К их числу относятся такие исследователи как А. А. Спицын, П. Н. Третьяков, Н. А. Макаров и другие. К причинам малочисленности местных племён относят более низкий уровень социальной и материальной культуры, в частности едва развитое земледелие, в то время как традиционными формами жизнеобеспечения были охота и собирательство, рыбная ловля и скотоводство. Местами сосредоточения автохтонного населения служили берега озёр и рек, тогда как крупные участки земель, расположенные вне близости от водоёмов были практически безлюдными.

С другой стороны, массив славянского населения уже в XII веке признаётся весьма многочисленным и активным. Таким образом, несмотря на мирный характер колонизации и отсутствие каких-либо военных действий, можно говорить о довольно быстром численном преобладании славянского элемента в Северо-Восточной Руси. Это подтверждается и археологическими данными, по результатам которых в культуре сельских поселений, а также погребальных курганов Волго-Окского междуречья довольно слабо прослеживаются финские традиции, несколько более заметные в самой северной части Ростово-Суздальской земли. Предполагается также, что в отдельных случаях имел место отток финно-угорского населения на восток.

Роль в политическом дискурсе Новейшего времени

Факт существования финно-угорского населения на землях Северо-Восточной Руси до прихода славян использовался на разных этапах истории отдельными публицистами как доказательство «неславянского» происхождения великорусской народности. Одним из первых, кто сформулировал идею туранского происхождения «московитов», был поляк Франциск Духинский, выступавший в XIX веке за восстановление Речи Посполитой в старых границах как форпост Европы против азиатского влияния. Несмотря на то, что его тезисы о неславянском происхождении русских были со временем отвергнуты научным сообществом, в XX веке они были подхвачены Дмитрием Донцовым. Следует, однако, отметить, что финно-угры и Туран не имеют друг к другу никакого отношения.

Результаты масштабной генетической экспертизы гаплогрупп Y-хромосомы, передающихся из поколения в поколение по мужской линии практически без изменений, позволили разделить современных русских на две большие группы, одна из них населяет центр и южную часть европейской части России, а вторая населяет Русский Север. Генетическая структура отцовской линии населения европейской части России демонстрирует плавное изменение при движении с севера на юг. Это позволяет сделать вывод, что движение славян в северные районы сопровождалось ассимиляцией местных финно-угорских племен.

См. также

• Русская колонизация Прикамья
• Покорение Сибири

Ссылки

• [kvrv.ru/history/istorija_Vladimirskogo_kraia/slavanskaja_kolonizacia_kraia/ О славянской колонизации Владимирского края]

Отрывок, характеризующий Славянская колонизация Северо-Восточной Руси

Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»