Жеребцовы
Жеребцовы | |
| |
Описание герба: см. текст | |
Том и лист Общего гербовника: |
II, 40 |
---|---|
Губернии, в РК которых внесён род: |
Московская, Псковская, Санкт-Петербургская, Тверская |
Часть родословной книги: |
II |
Родоначальник: | |
Период существования рода: |
XII-XX века |
Место происхождения: | |
Подданство: | |
Великое княжество Московское | |
Царство Русское | |
Российская империя | |
Имения: |
Алтуфьево |
Жеребцовы — русский дворянский род, который (согласно Бархатной книге) происходит от черниговского боярина Фёдора Акинфовича Бяконта, выехавшего в Москву около 1300 и бывшего боярином у великого князя Симеона Гордого.
Род Жеребцовых внесен во II часть родословной книги Тверской, Московской, Санкт-Петербургской и Псковской губерний.
Персоналии
- Игнатий Семёнович Жеребцов (убит 1 июня (8 июня) 1408 год) — воевода Коломны, внук московского боярина Андрея Кобылы (ум. после 1347). Погиб в битве близ Венёва Никольского монастыря в войске московского великого князя Василия I во время междоусобицы последнего с пронским великим князем Иваном Владимировичем[1].
- Константин Михайлович Жеребцов — убит при взятии Казани.
- Жеребцов, Иван Алексеевич (умер в 1600) — был московским сокольничим при царях Фёдоре Ивановиче и Борисе.
- Жеребцов, Давыд Васильевич — воевода в Колязине монастыре, убит при пленении его поляками в 1610 году.
- Жеребцов, Григорий Федорович — под началом Б. П. Шереметева участвовал в Азовских походах Петра I. 18 августа (28 августа) 1695 года прибыл в Москву с донесением о взятии крепости Тавань (остров на реке Днепр)[2]. Его сыновья:
- Жеребцов, Пётр Григорьевич — сенатор при императрице Елизавете Петровне.
- Жеребцов, Алексей Григорьевич (1711—1777) — генерал-поручик, сенатор. При Петре I, будучи гардемарином, отправлен на обучение во Францию[3]. За многочисленные заслуги в 1754 году пожалован императрицей Елизаветой Петровной селом Кикино «с деревнями Нижнее и Верхнее Болваново, Ермаки, Теренино, Федосово» в Юхновском уезде Смоленской губернии (ныне Тёмкинский район Смоленской области) — всего около 1000 душ крепостных крестьян, находившимся во владении Жеребцовых вплоть до 1826 года[4]. Жена — Мария Михайловна, урождённая Нарышкина (умерла в 1786 году). Их дети:
- Жеребцов, Михаил Алексеевич (1752—1799) — генерал-майор.
- Жеребцов, Александр Алексеевич (1754—1807) — камергер, тайный советник, масон, основатель и первый досточтимый мастер ложи «Соединённых друзей». Жена — Ольга Александровна, урождённая Зубова (1766—1849), знаменитая авантюристка и соучастница заговора с целью убийства Павла I. Их дети:
- Жеребцов, Александр Александрович (1780—1832) — генерал-майор, герой Отечественной войны, масон высших степеней посвящения, второй досточтимый мастер ложи «Соединённых друзей». Жена — княжна А. П. Лопухина (1788—1852), младшая сестра фаворитки императора Павла I А. П. Гагариной. Их дочь:
- Орлова, Ольга Александровна, урождённая Жеребцова (1807—1872) — княгиня, кавалерственная дама, жена князя А. Ф. Орлова, одна из первых в России женщин-нумизматов.
- Бороздина, Елизавета Александровна, урождённая Жеребцова (1787—1841) — кавалерственная дама, жена генерала от кавалерии Н. М. Бороздина, одного из соучастников убийства Павла I. В 1820 году забеременела от любовника — военнопленного французского генерала де Пире, что вызвало большой скандал в петербургском высшем свете. По настоянию мужа, навсегда оставила пятерых детей и покинула Россию в обмен на все его имения. Поселилась во Франции с де Пире и сыном от него Владимиром. Скончалась в Париже и похоронена на кладбище Монмартр, позже её прах был перевезен на родину.
- Жеребцов, Николай Александрович (1792—1870).
- Жеребцов, Александр Александрович (1780—1832) — генерал-майор, герой Отечественной войны, масон высших степеней посвящения, второй досточтимый мастер ложи «Соединённых друзей». Жена — княжна А. П. Лопухина (1788—1852), младшая сестра фаворитки императора Павла I А. П. Гагариной. Их дочь:
- Жеребцов, Алексей Алексеевич (1758—1819) — сенатор, санкт-петербургский губернский предводитель дворянства, активный деятель при формировании губернского Земского войска в 1806—1807 и 1812—1813 годах.
Из младших ветвей того же рода наиболее известны:
- Жеребцов, Михаил Иванович (1792—1870), генерал от инфантерии, сенатор.
- Жеребцов, Николай Арсеньевич (1807—1862), виленский губернатор, перестроивший подмосковную усадьбу Алтуфьево.
Позднее появились ещё 8 дворянских родов Жеребцовых (мелкопоместное дворянство).
Описание герба
Щит разделен перпендикулярно на две части, из которых в правой в серебряном поле виден до половины чёрный орел с золотым на голове венцом, имеющий золотые нос и когти; в левой части в голубом поле выходящая из облака рука в латы облеченная с мечем.
На щите изображена дворянская корона с дворянским на ней шлемом, по сторонам которого два черных распростертых орлиных крыла и между ними красное сердце с пламенем. Намет на щите голубой, подложенный серебром. Герб рода Жеребцовых внесен в Часть 2 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 40.
Жеребцовы и церковь
Владельцы села Кикино, Алексей Григорьевич и его сын Александр Алексеевич Жеребцовы, много жертвовали на церковь. В частности, на их средства был построен каменный храм во имя Св. Архистратига Михаила, руины которого сохранились до наших дней[5].
Их потомок генерал-майор Александр Александрович Жеребцов, несмотря на высокие степени посвящения в масонстве, продолжил следовать религиозным традициям своих предков и подарил пятерых крепостных крестьян и небольшой участок земли кикинскому приходскому священнику Хрисандру Рыкалову, которому особенно он благоволил[4].
Тем не менее, церковные чины крайне негативно относились к масонам и, желая их очернить любой ценой, прибегали порой к явному искажению фактов. В частности, архимандрит Фотий (Спасский) утверждал, что Жеребцов покончил жизнь самоубийством якобы вследствие пагубного влияния масонства[6]. Чего не могло быть в действительности, поскольку он был похоронен в 1832 году у храма Одигитрии на территории Иоанно-Предтеченского монастыря в Вязьме[7], в то время, как в православии самоубийц всегда погребают за церковной оградой, как тяжких грешников.
Напишите отзыв о статье "Жеребцовы"
Примечания
- ↑ Жеребцов, Игнатий Семенович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
- ↑ [bibliotekar.ru/polk-15/4.htm Записки Ивана Афанасьевича Желябужского] // Россия при царевне Софье и Петре I: Записки русских людей. — М. : Современник, 1990. — (Серия мемуаров «Память»).</span>
- ↑ Иван Герасимович Дуров. [books.google.ch/books?id=d0khAQAAIAAJ Провиантское обеспечение флота в эпоху Петра Великого] : монография. — Нижний Новгород : Изд-во Нижегородского гос. университета, 2002. — С. 247. — 718 с.</span>
- ↑ 1 2 Т. Т. Завирова. Из истории дворянских родов Храповицких и Жеребцовых // [books.google.ch/books?id=qggqAQAAMAAJ Дворянские усадьбы Вяземского района: материалы научно-практической краеведческой конференции, 10-11 октября 2008 г] / Дмитрий Евгеньевич Комаров. — Смоленск: Смоленская городская тип., 2009. — 481 p.
- ↑ [www.rabochy-put.ru/society/16371-rabochijj-put-sostavil-sos-spisok-starinnykh.html «Рабочий путь» составил «SOS-список» старинных церквей Смоленщины] (рус.) // Рабочий путь : газета. — Смоленск, 2012.
- ↑ Ю. Е. Кондаков [www.imperskiy-fund.com/page-193.html Влияние масонов и других тайных обществ на политику в России: мифы и реальность] (рус.) : Электронный ресурс. — [www.imperskiy-fund.com/ Фонд «Имперское наследие»], 2012.
- ↑ Анна Раданова [mgorv.ru/index.php?go=News&in=view&id=3569 Обретение истории:в Вязьме открыт памятник Герою Отечественной войны 1812 года, генерал-майору А.А.Жеребцову] (рус.) // Строчка в точку : газета / Главный редактор Корнаков В.В.. — Вязьма, 2013. — № 26.
</ol>
Литература
- Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. 3 Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии, 1857. — Т. 4. — С. 94.
- Жеребцовы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [www.history-ryazan.ru/node/10499 История Рязанского края: Жеребцовы]. Проверено 13 июня 2016.
|
Отрывок, характеризующий Жеребцовы
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.