Взятие Тбилиси (627)

Взятие Тбилиси
Основной конфликт: Ирано-византийская война 602—628 годов
Дата	весна – лето 627 (по др. данным 628)
Место	Тбилиси
Итог	Город взят приступом
Противники
Эриставство Картли, Империя Сасанидов Западно-тюркский каганат (хазары), Византийская империя
Командующие
Стефаноз I (эристав Картли), Шаркагаз (начальник персидского гарнизона) Джебу-каган (правитель хазар), Ираклий (император Византии)
Силы сторон
Персидский гарнизон — 1 тыс. чел. Картлийский гарнизон - данных нет более 40 тыс. чел. (хазары)
Потери
не известны, руководители города казнены не известны

Взятие Тбилиси — эпизод заключительного этапа Ирано-византийской войны 602—628 годов. Город, в то время центр союзного Ирану Картлийского княжества, был взят хазарами в 627 (по др. данным в 628) году после двухмесячной осады, предпринятой совместно византийской и хазарской армиями.

Датировка

Разные источники, дополняя друг друга в описании обстоятельств осады, немного расходятся в её датировке. Согласно византийским авторам Феофану и Никифору, она имела место в 626 году, незадолго до аварской осады Константинополя (началась в конце июня) По грузинским источникам, где точной даты нет, действие происходит непосредственно перед вторжением Ираклия в Иран, то есть не позднее осени 627 года. Наиболее подробное описание принадлежит армянскому автору X века Мовсесу Каланкатваци. У него кампания датирована 627 годом, вероятно, весной или началом лета, так как имеется указание на наступление «жарких месяцев». Уточняется, что годом раньше хазары уже появлялись в Закавказье с разведывательным набегом. Однако в отличие от остальных информаторов Каланкатваци говорит, что осада Тбилиси была неудачной, и город был взят во время повторного похода хазар, в следующем 628 году.

Предыстория

Закавказье входило в состав Сасанидского Ирана и стало ареной боевых действий в ходе его затяжной 26-летней войны с Византией. Местные христианские владетели в зависимости от обстоятельств примыкали то к одной, то к другой стороне.

К концу войны обе империи, не имея возможности добиться решающего перевеса друг над другом, обратились к поиску союзников. На стороне Ирана выступил Аварский каганат, армия которого летом 626 года осадила Константинополь. Объективным союзником Византии стал враждебный и аварам, и Ирану Западно-тюркский каганат. Под его контролем находилась огромная территория от Алтая до Сырдарьи и Северного Кавказа. Ставка кагана располагалась в городе Суяб (север совр. Киргизии). В 626 году между двумя странами был произведён обмен посольствами и заключён военный союз, предусматривающий вторжение армии каганата через Каспийский проход в Закавказье.

Непосредственных участников войны синхронные источники называют «турками», в более поздних по времени произведениях, уточняется, что речь идёт о хазарах. Большинство исследователей полагает, что эти сообщения не являются анахронизмом, а отражают реальный факт преобладания хазар в тюркском войске, так как именно они жили в то время в регионе Северного Прикаспия. Правитель тюрков-хазар назван в источниках по своему титулу «Джебу-каган» (в более искажённых вариантах Джибго, Зиевил) и охарактеризован как второй человек после верховного кагана. Из-за разветвлённой иерархии, свойственной кочевым империям, историки расходятся в оценке того, идёт ли речь в данном случае о самом западно-тюркском кагане, которым в тот момент являлся Тон Ябгу (618—630) или о его наместнике в Прикаспии. В российской историографии большей популярностью традиционно пользуется второй взгляд.

Ход войны и осада

В ходе кампании 627 года византийский император Ираклий разделил свою армию на две части, одну из них отправил в Малую Азию, а сам во главе второй вторгся в Лазику на западе Грузии. Тем временем Джебу-каган объявил в своих землях всеобщую мобилизацию. По описанию Мовсеса Каланкатваци:

Он распорядился, чтобы все, кто находился под его властью, все племена и роды, проживающие в горах или долинах, на суше или на островах, оседлые или кочующие, бреющие головы или носящие косы, чтобы все они были готовы [явиться] по первому же зову его

Объединённое войско смогло взять штурмом неприступные Дербентские укрепления, после чего вторглось в Кавказскую Албанию. Возглавлявший эту область иранский наместник — Гайшак, сосредоточил все силы вокруг столичного города Партава. Однако, когда он увидел, какой армии предстоит противостоять, то предпочёл бежать в Персию. Жители, оставшиеся без управления, решили покинуть город без боя:

И говорит один другому. «Зачем мы медлим? Чтобы найти в этом городе себе могилу? Давайте бросим имущество и скарб и убежим. Авось, да сумеем спастись». И все устремились к четырем воротам города, спеша [выйти] и укрыться в горах...

Часть жителей хазары догнали и взяли в плен, но остальным удалось таким образом спастись.

Затем хазары окружили Тбилиси. Каланкатваци описывает этот город как «знаменитый изнеженный и богатый». Эристав Картли Стефанос из династии Багратиони остался верен Ирану и возглавил оборону города. Персы успели прислать ему подкрепление: 1000 чел. отборной конницы из личной гвардии шаха Хосроя. Войском командовал опытный полководец Шаркаг.

Вскоре после начала осады к Тбилиси из Лазики прибыл Ираклий. Встреча союзников была обставлена очень пышно. Джебу-каган сошёл с коня и поцеловал императора, преклонив перед ним колени. Его приближённые пали ниц. В ответ Ираклий снял с головы корону и возложил её на Джебу-кагана, назвав его сыном. Состоялся пир, тюркская знать получила богатые подарки. В ознаменование союза Ираклий пообещал отдать за Джебу-кагана свою дочь Евдокию.

Осада города длилась два месяца. Городские стены обстреливались с помощью катапульт, построенных византийскими инженерами. В Куру были сброшены бурдюки с камнями и песком, с помощью которых удалось изменить направление реки и размыть часть стен. Тем не менее, город взять не получалось. Ираклий стремился продолжить наступление вглубь Ирана и предложил снять осаду. Вероятно, так бы и случилось, если бы не выходка жителей Тбилиси. Увидев, что враги собираются уйти, осаждённые решили над ними посмеяться.

Принесли они огромную тыкву кангун в ширину и кангун в длину и нарисовали на ней лицо царя гуннов: вместо ресниц провели линии, которые нельзя было заметить, место, где должна быть борода, оставили отвратительно голым, ноздри сделали шириной в пядь, усы – редкие, так что нетрудно было его узнать. Затем принесли [разрисованную] тыкву, поставили на стене лицом к ним и, обращаясь к вражеским воинам, стали кричать: «Вот он здесь, ваш государь-царь, придите поклонитесь ему. Это Джебу хакан!» И, взяв копья в руки, на их же глазах стали колоть тыкву, изображающую хакана.

Досталось и византийскому императору, которого осыпали оскорблениями, назвав мужеложником и козлом. Ираклий увидел в этом хороший знак, процитировав в ответ пассаж из Ветхозаветной книги Даниила (8:5, 8:20) с предсказанием, что «косматый козёл» — царь Греции сокрушит «Овна» — «царя Мидийского и Персидского». И действительно, позднее в том же году Ираклий окончательно сокрушил мощь Сасанидов в великой битве при Ниневии, ставшей прелюдией к завоеванию Ирана арабами.

После такой выходки взятие города стало для оскорблённых правителей делом принципа. Ираклий всё же двинулся дальше, взяв с собой 40-тыс. хазарский отряд. А Джебукаган остался заканчивать осаду. По одним данным, он завершил её быстро, в то время, когда Ираклий был в области Гардабан (40 км от Тбилиси). Но, если верить Мовсесу Каланкатваци, расставшись с Ираклием, Джебу-каган вернулся домой. Он снова осадил Тбилиси в ходе повторного похода в Закавказье в следующем году, когда Ирано-византийская война уже закончилась.

Обоих городских начальников пленили. Им выкололи глаза и наполнили рот монетами. Затем с живых содрали кожу и, набив её сеном, отослали в качестве трофея Ираклию. Подробностей ущерба, нанесённого городу, источники не сообщают.

Литература

• [www.kulichki.com/~gumilev/Rest/rest0201.htm Артамонов М. И. Очерки древнейшей истории хазар]. — М., 1936.
• [web.archive.org/web/20020226123624/www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Russ/M/ManandanJaA/iraclij/index.html Манандян Я. А. Маршруты персидских походов императора Ираклия] // Византийский временник, 1950. Т.3.

Отрывок, характеризующий Взятие Тбилиси (627)

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.