Виноградов, Александр Константинович

Александр Константинович Виноградов
Дата рождения:	1876(1876)
Место рождения:	с. Бутыринское, Бутыринская волость, Ишимский уезд, Тобольская губерния, Российская империя (ныне Частоозерский район, Курганская область)
Дата смерти:	21 апреля 1938(1938-04-21)
Место смерти:	Расстрельный полигон «Коммунарка», Московская область, РСФСР, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя→ РСФСР РСФСР → СССР СССР
Образование:	Тобольская духовная семинария Томский университет Военно-медицинская академия
Род деятельности:	член Государственной думы II созыва от Акмолинской области, медик

Алекса́ндр Константи́нович Виногра́дов (1876, с. Бутыринское, ныне Курганская область — 21 апреля 1938, Расстрельный полигон «Коммунарка», Московская область) — член Государственной думы II созыва от Акмолинской области, врач. Личный дворянин.

Биография

Александр Виноградов родился в 1876 году (по другим данным в 1869 году) в с. Бутыринском Бутыринской волости Ишимского уезда Тобольской губернии (ныне с. Бутырино центр Бутыринского сельсовета Частоозерского района Курганской области) в семье православного священника.

Учился в Ишимском духовном училище и Тобольской духовной семинарии, в 1904 году окончил Первый Сибирский Томский Императорский имени Его Императорского Величества Александра III государственный классический университет по медицинскому факультету.

После окончания университета работал участковым железнодорожным врачом на ст. Омск и заведовал лазаретом для раненых солдат, участвовавших в русско-японской войне. За активное участие в политических стачках в октябре и ноябре 1905 года был уволен с работы приказом начальника Сибирской железной дороги.

Переехал в г. Санкт-Петербург, где окончил Военно-медицинскую академию В конце 1906 года уехал в Семиреченскую область, где служил военным врачом, но вскоре перевелся в г. Омск.

С 1906 г. вошел в Омскую организацию РСДРП, вёл кружковую пропаганду.

14 февраля 1907 года избран в Государственную думу II созыва от городского и оседлого сельского населения, не принадлежавшего к числу инородцев и казаков Акмолинской области. Входил в социал-демократическую фракцию. Состоял членом комиссий: библиотечной, продовольственной и о неприкосновенности личности.

Делегат с совещательным голосом V съезда РСДРП в Лондоне в 1907 г.

В том же году арестован в Санкт-Петербурге перед роспуском Думы и Особым присутствием Сената 1 декабря 1907 г. осуждён по 102 ст. Уголовного уложения по делу с.-д. фракции Государственной Думы на 4 г. каторги. С 1907 по 1909 г. находился в Санкт-Петербургской пересыльной тюрьме и с 1910 по 1911 г. в Александровском централе. Водворен на поселение в Тельминскую волость Иркутского уезда Иркутской губернии. В первой половине 1910-х годов вместе с бывшими депутатами Думы Д. К. Белановским и И. А. Лопаткиным вёл агитацию за создание профсоюза черемховских шахтёров. Организовал вместе с ними несколько конспиративных собраний в лесу за селом Черемхово, на которых рабочим были разъяснены цели и задачи рабочего движения. В 1912-16 гг. работал врачом в Иркутске, 1916-17 гг. — в Акмолинской области.

После Февральской революции вернулся в Омск, занимался частной медицинской практикой. Поддерживал меньшевиков-интернационалистов, выдвигался кандидатом в члены Учредительного собрания.

По окончании Гражданской войны жил в Иркутске. В 1925 году переехал в Москву, где работал в органах ВЦСПС. В 1930-е годы работал врачом в артели «Технохимик» в г. Москве.

7 января 1938 года был арестован, обвинялся в «участии в контрреволюционной террористической организации». 21 апреля того же года Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к расстрелу по 58-й статье УК РСФСР. Расстрелян 21 апреля 1938 года на полигоне «Коммунарка». Похоронен там же.

Реабилитирован 11 мая 1957 г. ВКВС СССР.

Источники

• Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Второй созыв. М, 1907. С. 486.
• [www.tez-rus.net/ViewGood30346.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917. — Москва: РОССПЭН, 2008.]
• [www.hrono.ru/biograf/bio_we/vinogradov_ak.html Биография на «Хроносе»]

Отрывок, характеризующий Виноградов, Александр Константинович

Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.