Гром-камень

Гром-ка́мень — мегалит, ставший основой пьедестала Медного всадника. Здесь указаны координаты первоначального нахождения камня, его современные координаты в качестве постамента Медного всадника можно увидеть в статье Медный всадник.

Поиск камня

Для поиска камня под пьедестал «Медного всадника» в газете «Санкт-Петербургские ведомости» было опубликовано обращение к частным лицам, которые пожелали бы «для постановления… монумента в гору выломать и привезти сюда, в Санкт-Петербург».

Подходящий камень был предложен казённым крестьянином Семёном Григорьевичем Вишняковым, поставщиком строительного камня в Санкт-Петербург. Давно зная об этой глыбе, он планировал ранее расколоть её на куски для продажи, но технически не смог это осуществить. О камне было сообщено руководителю поисковых работ проекта — капитану Марину Карбури (греч. Μαρίνος Χαρβούρης) графу Ласкари, позднее, во французском Льеже, издавшему о работах детальные записки. Семён Вишняков получил от него 100 рублей — очень приличная по тем временам сумма.

Гром-камень располагался в окрестностях деревни Конная Лахта. По местной легенде, своеобразную форму камень приобрел в результате удара молнии, расколовшей гранитную скалу. Отсюда и его название.

Масс-габаритные характеристики

В своём первоначальном виде камень весил около 2000 тонн, имея размеры порядка 13 м в длину, 8 м в высоту и 6 м в ширину. Позднее часть его была стёсана. Отсечённые части камня прикрепили к основному монолиту, дабы впоследствии использовать согласно художественному замыслу Фальконе для «удлинения» пьедестала. Вместе с двумя отколотыми кусками, позже состыкованными с основным монолитом во фронтальной и тыловой частях, совокупный перемещаемый вес Гром-камня составлял 1500 тонн. Несмотря на то, что пристыкованные к пьедесталу во фронтальной и тыловой его частях фрагменты, когда-то составляли монолит одного камня, они имеют разный цветовой оттенок.

Работы по обтёсыванию камня проводились во время его транспортировки до тех пор, пока посетившая Лахту Екатерина II, прибывшая посмотреть на перемещение камня, не запретила дальнейшую обработку, желая, чтобы камень прибыл в Петербург в своём «диком» виде без утраты объёма. Окончательный вид камень приобрёл уже на Сенатской площади, значительно утратив свои первоначальные размеры. Эта доводка проходила под руководством академика Юрия Фельтена.

Перевозка камня

Подготовительные работы

Началу перевозки камня соответствовала серьёзная подготовка. Были приняты во внимание рекомендации академика Ивана Бецкого. Проведено исследование предлагаемой для перевозки камня десятикратно уменьшенной модели «машины». Её испытания показали, что движением пальца можно тащить 75-пудовую тяжесть. Было найдено, что наиболее рациональным является установка камня на деревянной платформе, перекатываемой по двум параллельным желобам, в которые были уложены 30 пятидюймовых шаров. Посредством эксперимента был выбран достаточно прочный материал для желобов и шаров. Он состоял из сплава меди с оловом и галмеем. Была отработана технология их изготовления. Разработан процесс подъёма камня с помощью рычагов и домкратов для подведения под него платформы. При этом специально были приняты меры по страховке камня от его падения при аварии.

Непосредственные подготовительные работы к перемещению камня начались 26 сентября 1768 года. Были построены казармы для 400 рабочих, а до берега Финского залива прорублена просека шириной 40 метров и длиной почти 8 км. Далее, вокруг валуна, ушедшего в землю на пять метров, выкопали котлован, тем самым полностью освободив его. От камня отделили часть, отколотую ударом молнии, и освободили его от лишних наслоений, что облегчило груз на примерно 600 тонн. 12 марта 1769 года камень рычагами водрузили на деревянную платформу.

После увоза камня, оставшийся котлован заполнила вода, образовав водоём, сохранившийся до настоящего времени и названый Петровским прудом.

Доставка к пристани

Уникальная транспортная операция продолжалась с 15 (26) ноября 1769 года по 27 марта (7 апреля) 1770 года, когда проложенная дорога, промёрзшая на полтора метра, могла выдерживать нагрузку. Скалу при помощи огромных домкратов приподняли и поместили на специально созданную, в рамках подготовительных работ, транспортную машину. Непосредственное перемещение транспортной машины осуществляли двумя кабестанами. За сутки, по прямой, проходили порядка 20…З0 шагов. На поворотах скорость снижалась.

Камень был доставлен на берег Финского залива, где для его погрузки соорудили специальную пристань. При малой воде остатки этой пристани можно видеть у берега невдалеке от расколотого валуна, лежащего у самого уреза воды.

Водная транспортировка

Транспортировка камня по воде осуществлялась на судне, специально построенном по чертежу известного галерного мастера Григория Корчебникова. Оно транспортировалось двумя парусными краерами, поддерживающими по бокам для увеличения остойчивости. Проводка началась только осенью. Длина маршрута составила без малого 13 километров. Гигантский Гром-камень при огромном стечении народа прибыл в Петербург на Сенатскую площадь 26 сентября 1770 года. Для выгрузки камня у берега Невы был использован приём, уже применённый при погрузке: судно было притоплено и село на предусмотрительно вбитые в дно реки сваи, что дало возможность сдвинуть камень на берег.

Некоторые детали

• Несмотря на принятые меры, во время пути неоднократно возникали аварийные ситуации, грозившие крахом всему предприятию. Пять раз камень срывался с транспортной машины и глубоко уходил в землю. Тем не менее все проблемы удалось успешно решить.
• В честь перевозки камня была выбита памятная медаль с надписью «Дерзновению подобно. Генваря, 20. 1770».
• Жители Петербурга были так удивлены видом огромной скалы, что, как тогда писали, «многие охотники ради достопамятного определения сего камня заказывали делать из осколков оного разные запонки, набалдашники и тому подобное».
• Сам памятник был открыт лишь спустя 12 лет после доставки камня, 7 августа 1782 г. — к столетию вступления на престол Петра I, при огромном стечении народа, в присутствии императорской фамилии, дипломатического корпуса, приглашённых гостей и под гром оркестра с пушечной пальбой.

Отрывок, характеризующий Гром-камень

Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.