Добролюбов, Александр Михайлович

Александр Добролюбов
Дата рождения:	27 августа (8 сентября) 1876(1876-09-08)
Место рождения:	Варшава
Дата смерти:	1945(1945)
Место смерти:	Уджары
Род деятельности:	поэт
Годы творчества:	1895 — 1905
Направление:	символизм
Язык произведений:	русский
[am-dobrolubov.ouc.ru/ olubov.ouc.ru]

Александр Михайлович Добролюбов (1876 — весна 1945?) — русский поэт-символист, известный не столько своей поэзией, сколько жизнетворчеством.

…самый дерзкий из ранних декадентов-жизнестроителей: держался как жрец, курил опиум, жил в черной комнате и т. д.; потом ушел «в народ», основал секту «добролюбовцев»; под конец жизни почти разучился грамотно писать, хотя ещё в 1930-х годах, всеми забытый, делал попытки печататься.

— Михаил Гаспаров

Биография

Отец — действительный статский советник, выслуживший дворянство, служил в Варшаве. После его смерти в 1892 Добролюбов переехал в Санкт-Петербург. Сочинял стихи ещё в школьные годы, после переезда увлёкся поэзией и стилем жизни западноевропейских символистов, особенно Бодлером, Верленом, Малларме, Метерлинком, Эдгаром По. Восхищение «декадентством» он разделял с В. Гиппиусом (дальним родственником Зинаиды Гиппиус) и сблизился, в частности, с В. Брюсовым, Н. Минским. Учился на филологическом факультете Петербургского университета. Курил гашиш, и проповедуемый им культ смерти по слухам привёл его сотоварищей по университету к самоубийству, вследствие чего он сам был исключён. Первую книгу издал на собственные средства.

В 1898 году порвал с богемным образом жизни и в глубоком раскаянии начал искать опору в христианстве. Он обратился к Иоанну Кронштадтскому, пошёл паломником в Троице-Сергиеву лавру и в Москву, а к концу 1898 г. отправился в монастырь на Соловецких островах, чтобы постричься в монахи. Его друзья-символисты (в первую очередь В. Я. Брюсов) издали без него книгу «Собрание стихов» (1900). В начале лета 1899 г. покинул монастырь, чтобы двинуться в паломничество по России и, противопоставляя себя государству и Церкви, основать секту (в районе Оренбурга и Самары). В 1901 за подстрекательство к отказу от военной службы был арестован, но вскоре при помощи матери отпущен на свободу как душевнобольной. Впоследствии время от времени из Поволжья, где он в 1905—1915 гг. был главой секты «добролюбовцев» (сам он называл своих последователей «братками»), наведывался в Москву и Петербург; согласно Мережковскому, Добролюбов был наделён огромной силой духовного воздействия. Его последний сборник лирики «Из книги невидимой» (1905) свидетельствует о пренебрежении земными благами; здесь же он заявляет об отказе от литературы. Сборник полон религиозных стихов и стихов в фольклорном стиле; «Жалоба березки в Троицын день» — пример того, как обе линии противоречат друг другу. Сборник был поддержан Валерием Брюсовым, который за пять лет до этого составил «Собрание стихов Добролюбова»; жена и сестра Брюсова просматривали верстку. В эти годы Добролюбов встречался также с Л. Толстым, на которого глубокое впечатление произвела личность главы секты, но не его творчество как поэта.

После революции его следы теряются. До 1923 г. он с последователями жил в Сибири (недалеко от Славгорода), в 1923—1925 близ Самары, занимаясь земляными работами, в 1925—1927 вел кочевническую жизнь в Средней Азии, потом работал в артели печников на территории Азербайджана. В эти годы он ещё переписывался с И. М. Брюсовой — вдовой поэта и В. В. Вересаевым. В этих письмах содержатся некоторые стихотворения и четыре манифеста, свидетельствующие, что Добролюбов стремился вернуться в литературу. Интересно, что автор писем достиг полного опрощения — они написаны малограмотным человеком. Умер в 1945 году, судя по всему, сразу после войны.

Добролюбов значителен как одно из приводимых в движение мощнейшим внутренним напряжением явлений русского символизма, меньше — как поэт, тем более что многое из его спорного творчества пропало сразу после создания. Его ранняя лирика была связана с природой, поэзия времен декадентства определена мотивом смерти, а также свидетельствует о влиянии Шопенгауэра и Ницше. Формально граница с прозой отсутствует, а собственно поэтическое достигается ритмом, музыкальностью и повторами.

— Вольфганг Казак

Существует мнение, что, пожалуй, единственной легендарной фигурой декадентства стал Александр Добролюбов.

Миф об Александре Добролюбове, начавший складываться уже в начале развития русского символизма, окончательно сформировался тогда, когда Добролюбов ушел из литературы и порвал с литературно-художественным кругом. Конечно, не только к Добролюбову приходила мысль об ущербности литературного творчества по сравнению с жизнью. Дмитрий Мережковский признавался в автобиографии, что в юности «ходил пешком по деревням, беседовал с крестьянами» и «намеревался по окончании университета „уйти в народ“, сделаться сельским учителем». Поэт-футурист Божидар мечтал о том, чтобы уехать на край света, к диким народам, не испорченным цивилизацией. Но только Добролюбову (и вслед за ним — поэту Леониду Семёнову) удалось проявить последовательность.

Источники

• Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917 / [пер. с нем.]. — М. : РИК «Культура», 1996. — XVIII, 491, [1] с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8.</span>
• Иванова Е. В. Александр Добролюбов — загадка своего времени // Новое литературное обозрение. 1997, № 27.
• Иванова Е. В. Добролюбов Александр Михайлович // Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. — Т. 2. — Москва: Большая российская энциклопедия, 1992. — С. 133—134.

Ссылки

• [az.lib.ru/d/dobroljubow_a_m/ Раздел А. М. Добролюбова] в библиотеке М.Мошкова
• [zavtra.ru/cgi/veil/data/zavtra/97/196/72.html Ушедший за истиной]
• [ruslit.ioso.ru/dobrolub.htm Два стихотворения]
• [feb-web.ru/poetry/personalia/texts/ke2-7151.htm КЛЭ]
• [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/uspen/07.php Н. А. Богомолов (Москва). Творческое самосознание в реальном бытии (интеллигентское и антиинтеллигентское начало в русском сознании конца XIX — начала XX вв.)]

Отрывок, характеризующий Добролюбов, Александр Михайлович

В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.