Договор о разделе Земгале
Договор о разделе Земгале — один из значимых исторических документов средневековой Латвии, составленный в апреле 1254 года и сохранившийся в виде пергамента с текстом на латыни.
Содержание
Значение договора
Согласно договору, Рижское архиепископство, его соборный капитул и Ливонский орден временно разделили между собой замковые земли на территории Земгале. Каждой из этих шести земель управляли фогты, которых земгалы изгнали в 1259 году, подняв Земгальское восстание.
Предыстория договора
3 февраля 1251 года, после неудачных попыток Ливонского ордена завоевать Земгале и Жемайтию, курия Папы Римского Иннокентия IV решила ликвидировать Земгальское епископство и присоединить земли последнего к Рижскому епископству. Позднее, также было решено разделить между тремя ливонскими феодалами: Рижским архиепископством, соборным капитулом и орденом ранее крещёную Упмалу, которую угрожал подчинить себе князь Виестартс.
Текст договора
В апреле 1254 года епископ рижский Альберт II Зуэрбер, пробст соборного капитула Герман и наместник магистра Ливонского ордена ландмейстер Эберхард заверяют, что согласно решению папы о дарении и разделе Земгале (епископства) они имеют счастье разделить Земгале на три части, а именно:
- Епископу принадлежат Силене и Жагаре, соборному капитулу Добене и Спарнене и ордену Тервете и Добеле.
- Каждый землевладелец получает свою долю с десятиной, патронатом и прочими правами и постоянными доходами, исключая права, закреплённые единственно за архиепископом и архидьяконом.
- Ни одна из трёх сторон не имеет права наносить вред имуществу другой стороны покупая его или отсуживая[1].
Топонимы, упомянутые в тексте
- Estonia — Эстония,
- Livonia — Ливония,
- Prutia — Пруссия,
- Semigallia — Земгале,
- Sillene et Sagera — Силене и Жагаре,
- Dubene et Sparnene — Добене и Спарнене,
- Tervethene et Dubelene — Терветене и Добелене.
Напишите отзыв о статье "Договор о разделе Земгале"
Ссылки
- [www.herder-institut.de/index.php?id=424&nr=69 Zemgales dalīšanas līguma latīniskais oriģināls Herdera institūta mājas lapā]
Примечания
- ↑ Latvijas vēstures avoti. 2.sējums: Senās Latvijas vēstures avoti. 2.burtnīca. Red. Švābe, A. Rīga: Latvijas Vēstures institūta apgādiens, 1940. — dokuments Nr. 388.
Отрывок, характеризующий Договор о разделе Земгале
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
