Емельянов, Николай Дмитриевич

Николай Дмитриевич Емельянов
Род деятельности:	художник, график
Дата рождения:	1903 (?)
Место рождения:	с. Соломатово, Ялотуровский уезд, Соломатовская волость, Тобольской губернии
Дата смерти:	20 мая 1938(1938-05-20)
Место смерти:	Санкт-Петербург

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Николай Дмитриевич Емельянов (1903?, с. Соломатово, Ялотуровский уезд, Соломатовская волость, Тобольская губерния — 20 мая 1938, Ленинград) — живописец, график.

Биография

С 1914 по 1917 год Емельянов учился в рисовальном классе Тюменского коммерческого училища (преподаватель К. П. Трофимов) и там же работал заведующим библиотекой. Преподавал рисование в тюменской школе № 1. Продолжил образование в тюменской изостудии у Е. Л. Кропивницкого, М. И. Авилова (1918—1923). Его ранние работы, созданные в Тюмени, видимо, не сохранились.

Емельянов жил в Ленинграде с середины 1920-х годов на 3-й линии Васильевского острова в доме 4 (кв. 20). В 1923 году поступил во ВХУТЕМАС — ВХУТЕИН, там учился у А. Е. Карёва.

С 1923 года Емельянов принимал участие в выставках. С 1929 года (уже на излёте существования объединения) вошёл в ленинградское общество «Круг художников» и в 1929—1930 годах участвовал в выставках «круговцев» с картинами на тему спорта. На жизнь Емельянов зарабатывал службой на фабрике «Лакокраска», которая располагалась на Чёрной речке.

С конца 1920-х до начала 1930-х годов в его пейзажных работах отчётливо видно увлечение авангардом. Позднее его индивидуальная художественная манера сглаживается, приближается к особенностям письма, присущим мастерам ленинградской пейзажной школы. Свои композиции 1930-х годов он конструировал из пятен интенсивного цвета, гармонично их распределяя и не придерживаясь правдоподобия в деталях. Его пейзажи отличает декоративность решения, организация изображения в вертикальном или горизонтальном направлении. Некоторые его работы несут следы влияния пейзажей А. Почтенного («Большая Нева у Эрмитажного театра», 1937) и Н. Лапшина («Набережная реки Мойки», 1930-е). Некоторые из его картин почти абстрактны («Пейзаж с красным домом» (1928), «Пейзаж» (1931), «Окраина» (начало 1930-х)) и тем не менее сохраняют связь с пейзажным жанром.

В повседневной жизни Емельянов любил вставлять в разговор французские слова, подписывал свои картины по-французски, однако, как отмечает А. Струкова, увлечение «французским» имело у художника бытовой характер и не отражалось на его творчестве.

В 1934 году произведения Емельянова были замечены на одной из ленинградских выставок французским художником А. Марке, который дал его работам высокую оценку.

Вместе с членами группы живописно-пластического реализма (В. Стерлиговым, О. Карташёвым, М. Казанской, Л. Юдиным, А. Лепорской, К. Рождественским, Н. Коган и другими) художник участвовал во встречах, проходивших на квартире В. М. Ермолаевой (10 линия Васильевского острова, д. 13, кв. 2). По воспоминаниям сына А. Русакова, Юрия, Емельянов дружил с его родителями и Г. Неменовой.

27 декабря 1934 года Н. Емельянов был арестован, в тот же день вместе с ним были взяты под стражу А. Батурин и О. Карташёв. 26 февраля 1935 года следствие в отношении Н. Емельянова было прекращено. Вторичный арест последовал в 1937 году, однако вскоре художник был освобождён. Последний раз Емельянов был арестован в 1938 году. Расстрелян в Ленинграде 20 мая того же года.

Его немногочисленные сохранившиеся работы остались у друзей, позднее перешли в собрания музеев Петербурга и Москвы — известны 15 его картин маслом и 5 акварелей.

Литература

• Евсеева Е., Козырова Н., Мусакова О., Лакс А. Объединение «Круг художников», 1926—1932. — 2007. — 183 с.
• А. И. Струкова. Ленинградская пейзажная школа. 1930-е — первая половина 1940-х / Рецензенты: доктор искусствоведения А. И. Морозов, доктор искусствоведения Г. Г. Поспелов, доктор искусствоведения А. А. Русакова. — М.: Галарт, 2011.

Ссылки

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003455783#?page=32]

Отрывок, характеризующий Емельянов, Николай Дмитриевич

В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.