Ехидна (Библия)

Ехи́дна (греч. έχιδνα — «змея», «гадюка») — в Библии змея со смертельно опасным ядом, в словарях XVIII—XIX веков ядовитая змея вообще, обыкновенная гадюка, также кобра. В переносном значении — коварный, злой, безбожный человек.

Выражение «порождения ехиднины» (греч. γεννήματα ἐχιδνῶν) используется как «самое сильное выражение обличения людей злых и нечестивых».

В Синодальном переводе для обозначения ядовитых змей также используются слова «аспид» и «василиск».

Использование в Библии

Ехидна упоминается как в Ветхом (Иов. 20:16; Ис. 59:5), так и в Новом Завете (Мф. 3:7; Мф. 12:34; Мф. 23:33; Лк. 3:7; Деян. 28:3). В «Деяниях Святых Апостолов» рассказывается о укусе ею апостола Павла:

Когда же Павел набрал множество хвороста и клал на огонь, тогда ехидна, выйдя от жара, повисла на руке его. Иноплеменники, когда увидели висящую на руке его змею, говорили друг другу: верно этот человек — убийца, когда его, спасшегося от моря, суд [Божий] не оставляет жить. Но он, стряхнув змею в огонь, не потерпел никакого вреда.

— Деян. 28:3-5

«Порождения ехиднины»

Выражение «порождения ехиднины» (греч. γεννήματα ἐχιδνῶν) используется как «самое сильное выражение обличения людей злых и нечестивых». Русские переводы середины XX — начала XXI веков^{[какие?]} обычно переводят соответствующее выражение как «змеиное отродье».

Это словосочетание четыре раза встречается в Библии (три раза в Евангелии от Матфея и один раз в Евангелии от Луки) Иоанном Предтечей в его обращении к фарисеям, а также Иисусом Христом.

В первый раз в Евангелии от Матфея словосочетание использует Иоанн Предтеча:

Увидев же Иоанн многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься, сказал им: порождения ехиднины! кто внушил вам бежать от будущего гнева? (Мф. 3:7)

Во второй раз его использует Иисус Христос, обращаясь к фарисеям:

Порождения ехиднины! как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. (Мф. 12:34)

В третий раз словосочетание встречается, когда Иисус Христос обличает книжников и фарисеев:

Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну? (Мф. 23:33)

В Евангелии от Луки словосочетание упоминается один раз, использует его Иоанн Предтеча, обращаясь к фарисеям (иное изложение ситуации, уже описанной в Евангелии от Матфея).

Примеры использования словосочетания

Иоанн Кронштадтский назвал Льва Толстого порождением ехидны, поскольку Лев Толстой написал статью «Обращение к духовенству» с критикой православного культа. Иоанн Кронштадский в своём ответе критиковал и Толстого, и его сочинение:

Наконец, Лев Толстой договорился до того, что священные книги Ветхого и Нового Завета не удостаивает даже и названия сказки, а называет их «самыми вредными книгами в христианском мире, ужасною книгою». При этом невольно восклицаем: о, как ты сам ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны, отверзший уста свои на хуление богодуховного Писания Ветхого и Нового Завета, составляющего святыню и неоцененное сокровище всего христианского мира!

— Ответ о. Иоанна Кронштадтского на обращение гр. Л. Н. Толстого к духовенству

Протодиакон Андрей Кураев любит называть «порождениями ехидниными» молодых людей из атеистических семей, пришедших на его лекции, за то, что они сумели прорваться через шкуру семейной традиции безбожия.

В иных источниках

В переносном значении ехидна — коварный, злой, безбожный человек; злой, злорадный человек. Слова ехидный, ехидство, ехидничать также выражают негативные качества или действия.

Выражение «подлая ехидна» употребляет Владимир Высоцкий в «Балладе о короткой шее».

См. также

• Аспид (Библия)
• Василиск (Библия)

Отрывок, характеризующий Ехидна (Библия)

Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.