Кожевников, Владимир Александрович

Владимир Александрович Кожевников
Дата рождения:	15 (27) мая 1852(1852-05-27)
Место рождения:	Козлов, Тамбовская губерния
Дата смерти:	3 (16) июля 1917(1917-07-16) (65 лет)
Место смерти:	ст. Хлебниково, Московская губерния

Владимир Александрович Кожевников (1852—1917) — русский историк культуры, философ и публицист.

Биография

Родился в семье купца первой гильдии, потомственного почётного гражданина г. Козлова — Александра Степановича Кожевникова и его жены Натальи Васильевны. У них было трое детей: кроме Владимира — брат Дмитрий (умерший в 24 года) и сестра Зинаида. После смерти жены отец женился на Марии Григорьевне Тарановской; в этом браке был рождён сын Григорий, будущий зоолог.

Он получил прекрасное домашнее образование, включавшее изучение основных европейских и древних языков. Учебными пособиями купеческому сыну служили труды Платона и Никомаха, Архимеда и Птолемея, Аристотеля и Эвклида, Теофраста и Плиния. В конце жизни Владимир Кожевников знал 14 языков, включая санскрит, свободно владел восемью.

Рано потеряв родителей, Владимир занимался образованием младших братьев. Это помешало ему получить систематическое образование: курсы истории и философии он посещал в качестве вольнослушателя Московского университета (1868—1873), но диплома о высшем образовании, в отличие от младших братьев, не получил.

Тем не менее многие современники признавали его не просто «учёным», но и «человеком необъятной учёности» (Н. А. Бердяев); в нём «жила целая академия наук и искусств» (С. Н. Булгаков). По словам Н. С. Арсеньева, Кожевников был:

одним из самых выдающихся учёных… человеком огромных знаний, сильной и пытливой научной мысли, талантливым, глубоко самостоятельным исследователем, прямо поражающим ширью своего захвата и из ряда вон выходящей эрудицией — не той, которой довольствуются заурядные учёные, а более вглубь идущей, основанной на умении пытливо искать и находить всё новые и новые данные, характеризующие предмет или данную эпоху.

…Он был серьёзным специалистом в самых различных областях.

…Все более или менее значительные исследования и монографии по изучаемым им темам были ему хорошо знакомы, особенно те, что касались эпохи эллинизма, религиозной истории Индии, а также духовной культуры Средних веков. Но наиболее выдающимся специалистом он был, пожалуй, по истории итальянского Возрождения.

Его первая печатная работа «Нравственное и умственное развитие римского общества во II в.» (Козлов, 1874). В 1875 году он познакомился с Н. Ф. Фёдоровым, стал продвигать его идеи в сознание русского общества. Именно Кожевников и Н. П. Петерсон дали название «Философия общего дела» сочинениям Фёдорова, которые впервые издали под этим наименованием в 1906 году. В обширном научном наследии Кожевникова книга «Н. Ф. Федоров. Опыт изложения его учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам» (М., 1908, тираж 480 экз.) стала самым авторитетным и надёжным источником сведений о личности и идеях оригинального русского мыслителя; она до сих пор остаётся одним из самых глубоких и заслуживающих внимания изложений «Философии общего дела».

В 1880—1894 годах В. А. Кожевников находился за границей, занимаясь в крупнейших книгохранилищах Западной Европы; много путешествовал (помимо стран Европы посетил Аравию, Алжир, Тунис, Палестину).

Помимо энциклопедических познаний в философии, истории, религии, языкознании он хорошо разбирался в музыке и живописи. Огромный знаток истории древней церкви и её отцов, он хорошо разбирался не только в мистико-аскетическом богословии восточной церкви, но и в доктринах мистиков христианского Запада. Он занимался сравнительным изучением аскетических идеалов и написал небольшую, но чрезвычайно ценную и насыщенную знанием книжку об истории христианского аскетизма; к концу жизни он создал огромный двухтомный труд «Буддизм в сравнении с христианством». Фундаментальное исследование, почти в 1500 страниц, по культуре Ренессанса, и прежде всего его эстетических идеалов, лежало у него готовым в 14 рукописных томах, но так и осталось не напечатанным.

В. А. Кожевников скончался 3 (16) июля 1917 года. Свою богатейшую библиотеку (10 тысяч томов) он завещал книжному собранию Румянцевского музея. Незадолго до смерти писал В. В. Розанову:

…Как только прочёл я это учёное, рентгеновское определение, приложенное к снимку: — мало того что рак, но уже не поддающийся противодействию — так тотчас возгласил по правилу Златоуста: «Слава Богу о всем!» — и потянуло меня в храм, молиться… Я ждал (ибо ждал-таки такого приговора), что при вести о катастрофе, ощущу точно какой-то провал вокруг себя: померкнет небо, и всё побледнеет и обесцветится… и вдруг… как раз так обратное! Свет, мир, подъём, благодать!
Солнце так славно пригревало на осенней лазури (день был с утренничком), золотая осень на севере у Ильинских ворот сверкала такой пышностью, таким рдением красок, и всё кругом, люди, прежде всего, стали лучше, милее… Вспомнились детки мои — будущие мои сироты: и что же? И над ними вижу, чувствую свет и мир, и вместо заботы, беспокойства о судьбе их, — какая-то тихая уверенность в Божьем Промысле, в Христовой охране и попечении… Ну, прямо чудо на душе!

Его сын, Александр Владимирович Кожевников (1906—1938) стал биологом.

Сочинения

• Бесцельный труд, «не-делание» или дело?. — М., 1893
• Северно-русские думы и впечатления // Русский Вестник. — № 10—12. — 1899.
• О задачах русской живописи. — М., 1907;
• Религиозные картины В. М. Васнецова. — М., 1910;
• Религия человекобожия Фейербаха и Конта. — Сергиев Посад, 1913.
• Исповедь атеиста (По поводу кн. Ле-Дантека «Атеизм») . — 3-е изд. — М.: Религ.-филос. б-ка, 1915 (Сергиев Посад). — 28 с.
• [lib.cerkov.ru/preview/3024 Мысли об изучении святоотеческих творений]
• Николай Федорович Федоров. Опыт изложения его учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам. — М., 1908. — Ч. 1
• О добросовестности в вере и неверии
• О значении христианского подвижничества в прошлом и настоящем
• Современное научное неверие. Его рост, влияние и перемены к нему
• [relig-library.pstu.ru/modules.php?name=1952 Буддизм в сравнении с христианством]. — Пг., 1916

Литература

• [www.nasledie-rus.ru/podshivka/7712.php Северно-русские думы и впечатления] // Наше Наследие — № 77 — 2006

Ссылки

• [www.aroma-azbuka.ru/pages/page.php?page=437#1 Владимир Александрович Кожевников.]
• [iph.ras.ru/elib/1454.html «Кожевников»] — статья в Новой философской энциклопедии
• Лосский Н. [lib.cerkov.ru/authors/829 Кожевников Владимир Александрович]
• [www.runivers.ru/philosophy/lib/authors/author143969/ Биографическая справка] на сайте «Руниверс»

Отрывок, характеризующий Кожевников, Владимир Александрович

– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.