Куронь, Яцек

Яцек Куронь
Супруга:	Гражина
Дети:	Мацей
Образование:	Варшавский университет, исторический факультет
Деятельность:	политик, министр труда и социальной политики (1989—1990)
Награды:

Я́цек Ку́ронь (польск. Jacek Kuroń, 3 марта 1934 года, Львов — 17 июня 2004 года , Варшава) — польский диссидент и государственный деятель, выдающийся представитель оппозиции властям ПНР.

Биография

С 1949 года активно участвовал в деятельности прокоммунистического Союза польской молодёжи (СПМ). С 1952 года был штатным инструктором харцерской организации и вступил в Польскую объединённую рабочую партию (ПОРП). В ноябре 1953 года исключен из СПМ и ПОРП за критику идеологической концепции СПМ.

Окончил исторический факультет Варшавского университета (1957). Деятель независимого студенческого движения в 1960-х годах. За «Открытое письмо к партии» (1965; совместно с Каролем Модзелевским), критиковавшее бюрократизм и классовый характер режима в Польской Народной Республике с позиций демократического социализма и антиавторитарного марксизма, был приговорен к 3 годам заключения (освобождён в 1967 году). В марте 1968 года за организацию студенческих забастовок приговорён к трём с половиной годам заключения.

В сентябре 1976 года стал одним из учредителей Комитета защиты рабочих (польск. Komitet Obrony Robotników), переименованного в 1977 году в Комитет социальной самозащиты KOR (польск. KSS KOR; польск. Komitet Samoobrony Społecznej KOR), участник нелегальной печати и подпольной системы политического самообразования.

Имея в виду волнения 1970 года, когда рабочие разгромили и сожгли несколько помещений коммунистических парткомов, Яцек Куронь выдвинул ставший знаменитым лозунг: «не жгите комитеты, а создавайте свои».

Он стал одним из авторов стратегии деятельности независимого профсоюза «Солидарность» (1980). С введением военного положения 13 декабря 1981 года интернирован, в 1982 году арестован по обвинению в попытке изменения государственного строя. Освобожден по амнистии (1984).

Участник «Круглого стола» (1989), приведшего к частично свободным выборам и победе на них «Солидарности». Депутат Сейма (1989—2001); министр труда и социальной политики (1989—1990); 1992—1993). На президентских выборах 1995 года выдвигалась его кандидатура.

Под конец жизни Куронь критически оценивал результаты рыночных преобразований в Польше и Восточной Европе. В интервью 2001 года он заявил следующее: «Я хотел создать демократию, но не продумал, каким образом. И вот доказательство: я думал, что капитализм может реформировать сам себя, всё необходимое, например самоуправление рабочих… Вот доказательство моей слепоты… Единственное, о чём я сожалею — это о своём участии в правительстве. Моё правительство помогло людям принять капитализм». В последней своей речи в апреле 2004 года он обратился к альтерглобалистам, протестовавшим против Всемирного экономического форума в Варшаве, со словами: «Это вам, мои дорогие друзья, предстоит совершить то, на что не способны нынешние политические элиты: создать новое понимание общественного сотрудничества, внедрить идеалы свободы, равенства и социальной справедливости».

Яцек Куронь скончался 17 июня 2004 года. Похоронен на кладбище Воинское Повонзки.

Яцек Куронь был дважды женат. Первая его жена — Гражина — была активной диссиденткой-правозащитницей, скончалась во время военного положения. Вторая жена — Данута — была активисткой подпольной «Солидарности», ректором Университета имени Яна-Юзефа Липского.

Сын Яцека Куроня Мацей в молодости был активистом Независимого союза студентов, в Третьей Речи Посполитой — известным кулинаром и ресторатором.

Признание

Награждён польским орденом Белого Орла (1998), французским орденом Почётного легиона, германским Крестом за заслуги, украинским орденом Ярослава Мудрого, литовским орденом Гедиминаса и медалью Памяти 13 января, международным орденом Улыбки.

См. также

• Солидарность
• Лех Валенса
• Бронислав Геремек

Ссылки

• [magazines.russ.ru/authors/k/kuron На сайте Журнального зала].

Отрывок, характеризующий Куронь, Яцек

Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?