Лабиль-Жиар, Аделаида

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Аделаида Лабиль-Жиар, впоследствии Лабиль-Жиар-Винсент (фр. Adélaïde Labille-Guiard; 11 апреля 1749, Париж — 24 апреля 1803, Париж) — французская художница-портретист, основательница первой Парижской женской школы живописи.



Жизнь и творчество

Аделаида Вертус Лабиль родилась в семье торговца и была младшей из восьми детей. Общее образование получила в монастырской школе, затем помогала в лавке отца. Начиная с 14-летнего возраста мечтала стать художницей. Училась рисовать у художника-соседа, Франсуа-Андре Венсана. В августе 1769 года Аделаида выходит замуж за финансового чиновника Николя Жиара, а Венсан уезжает на 5 лет в Рим. Вплоть до 1774 года Аделаида учится у художника Мориса Кветнина де Латур — в первую очередь пастельной живописи, бывшей тогда во Франции в большой моде.

После возвращения из Рима её друга Винсента Аделаида вновь берёт у него уроки — живописи масляными красками. В июле 1779 года она официально разводится со своим мужем. Полотна-портреты Аделаиды Лабиль имели большой успех — в том числе в высших кругах французского общества. Художнице позировали министры, принцессы крови, представители титулованной аристократии. В мае 1783 года Аделаида была принята в Королевскую академию живописи (в которой одновременно могли состоять не более 4-х женщин). Вступление её в Академию сопровождалось распространением скандального памфлета, в котором художница обвинялась в представлении картин Винсента как своих собственных, а также в сексуальной невоздержанности. Благодаря вмешательству покровительницы Аделаиды, графини д’Ангвилье, жены директора-управляющего зданием Королевской академии, скандала удалось избежать.

Узнав при вступлении в Академию, какие препятствия возникают на пути женщины, пожелавшей стать художником, Аделаида Лабиль уже в 1783 году открывает в Париже свою Женскую школу живописи, в которую уже на первый год записались 9 учениц. Как художница наиболее успешно она работала в 1785—1789 годы. В это время она много писала с королевской семьи, создала портреты Луизы-Елизаветы де Бурбон, дочери короля Людовика XV (1787—1789), групповой портрет семьи графа Прованского, брата короля Людовика XVI (этот портрет и некоторые другие Аделаида во время Французской революции вынуждена была сжечь), и др.

После победы Революции жизнь художницы не претерпела серьёзных изменений. Вместо портретов аристократов она теперь пишет с революционеров. В 1791 году она жертвует часть своих средств на Национальное собрание Франции, в 1791 устраивает выставку из 13 портретов членов Национального собрания. В своей речи перед Академией она требует равноправия в отношении женщин-художниц. Её предложения в этой области были приняты академиками, однако после поражения Революции отменены. В 1792 году Аделаида с Винсентом и двумя своими ученицами покидает Париж и до 1796 года живёт в снятом домике в Понтеле. После возвращения в столицу она становится первой женщиной, получившей разрешение иметь своё художественное ателье в Лувре, где Лабиль работает затем со своими ученицами. В последние годы жизни Аделаида часто выставляется в парижских салонах. В июне 1799 году, после долгих бюрократических перипетий, связанных с оформлением её старого развода с Н. Жиаром, она наконец выходит замуж за своего давнего друга, художника Венсана. Последняя картина, созданная А. Лабиль, называлась Портрет семьи (1801).

Напишите отзыв о статье "Лабиль-Жиар, Аделаида"

Литература

  • Anne Marie Passez, Adelaide Labille-Guiard (1749—1803): Biographie et catalogue raisonné de son oeuvre, Paris 1973.
  • Anne M Passez: Adelaide Labille-Guiard, Catalogue Raisounne, Her Life & Her Work, 1749—1803, (Hardcover), Frances Schram, Dez. 1982 ISBN 0-8390-0321-8
  • Baron Roger Portalis: Adélaïde Labille-Guiard, 1902.
  • Laura Auricchio: Adelaide Labille-Guiard: Artist in the Age of Revolution; Verlag J P Getty Trust Pubn; 22. Juni 2009. ISBN 0-89236-954-X

Галерея

Отрывок, характеризующий Лабиль-Жиар, Аделаида

Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Лабиль-Жиар,_Аделаида&oldid=76780359»