Лахти, Аймо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аймо Лахти
Aimo Johannes Lahti
Место рождения

Вийала, округ Пирканмаа, Лянси-Суоми, Российская империя

Место смерти

Ювяскюля, Финляндия


Аймо Иоханнес Лахти (фин. Aimo Johannes Lahti; 28 апреля 1896 — 19 апреля 1970) — финский конструктор стрелкового оружия, инженер-самоучка, главный оружейник и генерал-майор вооружённых сил Финляндии. Разработал пулемёт Lahti-Saloranta M-26, пистолет Lahti L-35, пистолет-пулемёт Suomi M-31, а также противотанковое ружьё Lahti L-39, зенитный пулемёт 7,62 ITKK 31 VKT и автоматическую пушку 20 ITK 40 VKT.



Биография

Родился в 1896 году, в деревне Вийяла (современный город Акаа), старший из пяти сыновей.[1]. Бросив школу после 6-го класса, устроился работать на стекольный завод; тогда же, приобретя на заработанные пять марок винтовку системы Бердана, всерьёз заинтересовался стрелковым оружием. Отслужил по призыву в финской армии в 1918—1919, женился 20 октября 1919 года (единственный сын, Олав Лахти, пилот финских ВВС, погиб в бою в 1944). В 1921 году, после непродолжительной работы в железнодорожных мастерских Лахти перешёл на должность оружейника финской армии.

В 1922 году, изучив немецкий автомат MP-18 — неудачную и дорогую конструкцию, Лахти сконструировал пистолет-пулемёт Suomi M-22 (впоследствии усовершенствованный до серийного Suomi M-31) и изготовил опытную партию в 200 единиц. До конца 1920-х годов по заказам финской армии Лахти разработал и запустил в производство ручной пулемёт M-26 и получившую за характерное ограждение мушки прозвище "Pystykorva" («шпиц») винтовку M-27 (на основе винтовки Мосина).

В 1932 году Лахти упрочил своё положение, заключив уникальный контракт с министерством обороны (министерство пошло навстречу из опасения, что Лахти переедет в США на более выгодных условиях — 3 миллиона марок и 5 процентов от стоимости оружия его системы, произведенных в Америке);[2]со своей стороны, государство получало права на его изобретения. В 1930-х годах конструкции Лахти изготавливали в Дании, Швеции, Норвегии; сами финны поставляли оружие за рубеж, вплоть до Китая.[3]

После перемирия 1944 года Союзная контрольная комиссия в Финляндии привлекла Лахти к ответу по делу о пропаже партии в 30 единиц опытного оружия. Лахти был пожизненно отстранён от проектирования оружия и уволен в отставку с генеральской пенсией.

Умер в 1970 году.

Источники

  1. Liisa Ahokas. [akaanseutu.fi/2013/07/12/suomi-konepistooli-teki-viialassa-syntyneesta-aimo-lahdesta-maailmankuulun/ Suomi-konepistooli teki Viialassa syntyneestä Aimo Lahdesta maailmankuulun]. AKAAN SEUTU (12 July 2013). Проверено 23 апреля 2014.
  2. Vaajakallio 1970, pp. 165–172
  3. Поставки в Китай были прекращены по требованию Японии: [www.genstab.ru/finnrifle.htm Вооружение финской пехоты во Второй мировой войне]

Напишите отзыв о статье "Лахти, Аймо"

Литература

  • Lahti, Aimo 1970. Asesuunnittelijana Suomessa / Haastatellut ja koonn. Maire Vaajakallio Jyväskylä : Gummerus
  • Vaajakallio, Maire (1970), Aimo Lahti: Asesuunnittelijana Suomessa, Jyväskylä: K.J. Gummerus, 12430/1970
  • Hyytinen, Timo (2003), Suomi-konepistoolin tarina : näin syntyi maailman paras ase ja näin sitä käyttivät maailman parhaat taistelijat ISBN 951-97543-9-3
  • Palokangas, Markku, täydentänyt, ajanmukaistanut ja toimittanut Maire Vaajakallion tekemien haastattelujen pohjalta: Aimo Lahti, asesuunnittelun

Отрывок, характеризующий Лахти, Аймо

– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.