Лэмб, Генри

Генри Лэмб

Генри Лэмб (англ. Henry Lamb, род. 1883, Аделаида — ум. 8 октября 1960) — английский художник австралийского происхождения.

Биография

Сын известного физика сэра Горация Лэмба. Окончил школу в Манчестере и медицинское отделение Манчестерского университета, далее стажировался в лондонском госпитале Гая. Живопись изучал в Париже, в Школе искусств Палитра.

Один из создателей художественного объединения Кэмден Таун в 1911 году. В своём творчестве был последователем художника Огастеса Джона.

В годы Первой мировой войны служит в Королевском медицинском корпусе действующей армии. Был награждён Военным крестом. Во время Второй мировой войны был «военным художником».

Г. Лэмб — автор многих портретов (в том числе известного портрета художественного критика — гомосексуала Литтона Стрейчи, 1914 года). Директор-распорядитель Национальной портретной галереи в Лондоне (с 1949 года) и галереи Тейт в 1944—1951 годы.

В 1940 году Г. Лэмб становится членом-корреспондентом Королевской Академии художеств, с 1949 — член Академии.

В 1928 году художник вступил в брак с леди Пэнси Пакенхэм, дочерью 5-го графа Лонгфорд, в котором у них родились сын и дочь.

Галерея

• [www.tate.org.uk/servlet/ArtistWorks?cgroupid=999999961&artistid=1456&page=1 Картины Генри Лэмба] в галерее Тэйт

Отрывок, характеризующий Лэмб, Генри

– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.