Магнетизёр (повесть)

Магнетизёр
Der Magnetiseur
Жанр:	новелла/повесть
Автор:	Э. Т. А. Гофман
Язык оригинала:	немецкий
Дата первой публикации:	1814
Текст произведения в Викитеке

«Магнетизёр. Семейная хроника» (Der Magnetiseur) — повесть Э. Т. А. Гофмана из дебютного сборника «Фантазии в манере Калло» (1814). В этом рассказе Гофман, по собственному признанию, поставил себе задачу приоткрыть «тёмную сторону» стремительно входившего в моду учения о «животном магнетизме», или месмеризма. Повесть выделяется необычайно сложной для своего времени структурой и трагической концовкой, в которой гибнут все персонажи, кроме демонического магнетизёра.

Сюжет

«Сны — пеной полны»

В замке старого барона хозяин дома, его сын Отмар и художник Бикерт ведут беседу о значении сновидений. Барон и художник представляют старшее поколение, исповедующее рационализм Просвещения. Для них сны — лишь пена на поверхности жизни. Бикерт с позиций материализма рассуждает о том, что внутренняя жизнь человека суть отражение жизни внешней, а сны подобны вогнутому зеркалу, которое «нередко воспроизводит фигуры и образы в весьма неожиданных пропорциях, отчего те кажутся странными и незнакомыми».

Младшее поколение в лице Отмара остаивает высший смысл сновидения, во время которого «мы не просто предугадываем, но и познаем явления обычно сокрытого от нас мира духов и даже воспаряем над временем и пространством». «Мне чудится, будто я слышу речи твоего друга Альбана», — бесцеремонно отметает суждения сына барон. Он вспоминает, как в этот же день (9 сентября) много лет назад с ним произошло нечто, запомнившееся ему на всю жизнь.

(Рассказ барона). Барон вспоминает, как во время учёбы в дворянском лицее попал под магнетическое влияние некого датского майора. В ночь на 9 сентября ему пригрезилось, что демонический майор вошёл в своём красном мундире в его комнату и вонзил ему в мозг «какой-то раскалённый инструмент», сопровождая эту процедуру словами:

«Признай же наконец своего владыку и повелителя! К чему ты мечешься, тщетно пытаясь вырваться из кабалы! Я — твой бог, я вижу тебя насквозь, а все, что ты скрываешь или пытаешься сокрыть в своей душе, лежит передо мною как на ладони. А дабы впредь ты не осмеливался даже усомниться в моей власти над тобой, о жалкий червь, я сейчас самым зримым образом проникну в сокровенную мастерскую твоего разума».

Пробудившись в ужасе, барон выглянул в окошко и заметил, что майор спешит за ворота в поле. Комната майора оказалась запертой изнутри. Когда дверь взломали, то обнаружили труп майора «с жутким остекленевшим взором и кровавой пеной на губах».

В ответ на рассказ отца, чтобы продемонстрировать целительную силу магнетического внушения, Отмар рассказывает историю из собственной студенческой жизни.

(Рассказ Отмара). Это история дружбы Альбана, который теперь живёт в замке барона, с Теобальдом, увлечённым спиритуализмом. Посвятив Альбана в тайны учения Месмера, Теобальд отправляется к своей невесте, дабы связать себя узами брака. Из поступающих писем Альбану становится известно, что друг впал в депрессию и находится на грани помешательства, поскольку его суженая сходит с ума по некому итальянскому офицеру, который проездом побывал в её доме во время отсутствия Теобальда. «C той поры бедняжку неотступно преследовали видения, будто он истекает кровью в страшном бою, падает на землю и, умирая, зовёт ее, отчего у неё началось настоящее помрачение рассудка и она даже не узнала Теобальда, когда тот вернулся, надеясь заключить в объятия счастливую невесту».

Альбан берётся помочь другу. При помощи магнетизма он подчиняет себе сознание девушки и заставляет её забыть об итальянце. Теперь она грезит ночами только о Теобальде.

Чинная беседа прерывается глубоким обмороком присутствующей тут же дочери барона — Марии. В комнату входит магнетизёр Альбан и верно предсказывает, что Мария проснётся ровно в шесть утра. «Оставь меня, страшный человек», — успевает пробормотать девушка перед тем, как погрузиться в сон. Восхищённый художник сравнивает магнетизера со Сведенборгом и Калиостро, тогда как барону Альбан всё больше напоминает датского майора.

Письмо Марии к Адельгунде

Далее повесть принимает эпистолярную форму. Письмо Марии адресовано сестре её жениха, графа Ипполита, который сражается с наполеоновской армией. Несмотря на заверения в верности Ипполиту, письмо Марии состоит из потока восторгов по поводу Альбана — её «наставника и повелителя». Приведённый отрывок не оставляет сомнений, что и Отмар и Мария полностью подчинены воле магнетизера — послушные марионетки в его руках.

Письмо Альбана к Теобальду

Ключевая, по мнению Гофмана, часть повести. Здесь раскрываются сокровенные мысли загадочного магнетизёра. Альбан рассматривает магнетизм как способ проникнуть в тайны природы и чужой души. Техника психического манипулирования даёт ему сладостную власть над другими людьми. Здесь чувствуется предвестие идей Ницше:

Любое существование есть борьба и исходит из борьбы. Непрерывно возвышаясь, более могущественный одерживает победу и, покоряя вассала, он умножает свою силу. Стремление к господству есть стремление к божественному, и ощущение власти повышает степень блаженства пропорционально своей силе.

«Сверхчеловек» не скрывает своего циничного намерения влюбить в себя Марию, сломив её волю с помощью техники гипноза, и с нетерпением ожидает возвращения из армии Ипполита, дабы вступить с ним в соперничество за душу и сердце Марии: «Полностью втянуть Марию в своё „я“, всё её существо и бытие столь тесно переплести с моими, чтобы отрыв от меня стал для неё гибельным, — таковы мои помыслы».

«Одинокий замок»

Элегическое повествование в первом лице. Составитель «Фантазий в манере Калло» (в других повестях именуемый «странствующим энтузиастом») прибывает в заброшенный замок барона и присутствует на похоронах Бикерта, который последние три года жил там один в качестве кастеляна. В его последних работах «чаще всего повторялось отвратительное изображение дьявола, подглядывающего за спящей девушкой».

Рассказчику не терпится разобраться в судьбах обитателей замка. Поселившись в замке (в качестве представителя нового владельца), он принимается разбирать бумаги покойного Бикерта. Из попавших в его руки документов он и составляет текст повести.

Из дневника Бикерта

Отрывки из дневника Бикерта вкратце повествуют об уничтожении семейства барона. Мария упала замертво, когда Ипполит повёл её к алтарю. Безутешный жених винит в её смерти магнетические происки Альбана, который скрылся из замка. Ипполит вызывает на поединок Отмара, поскольку именно тот ввёл «сатану» в семейство барона. На дуэли Ипполит был убит. Отмар ушёл на войну и погиб. Узнав об этом, умер от горя старый барон. Случилось это в роковой для него день, 9 сентября.

Историческая подоплёка

Месмеризм, зародившийся в эпоху Просвещения, вновь привлёк к себе всеобщее внимание в эпоху романтизма. В новейшей версии «учение о животном магнетизме соединялось с оккультными практиками ясновидения, сомнамбулизма и гипноза». Немецкие писатели не скрывали интереса к возможностям магнетизма. Так, Жан Поль (автор предисловия к «Фантазиям в манере Калло») излечил этим способом зубные боли жены, тогда как Шеллинг потерпел фиаско в лечении своей падчерицы. Берлинская академия требовала запретить новомодное учение как шарлатанство, однако это решение заблокировали лейб-медик Гуфеланд, канцлер Гарденберг и министр Гумбольдт.

«Магнетизёр» стал откликом Гофмана на тему, столь занимавшую его современников. Повесть писалась как предостережение против «тёмных сторон» месмеризма. Автора ужасает перспектива вторжения в чужую душу и насильного подчинения чужой воли, означающая полную утрату своего «Я». В побуждениях магнетизёра для Гофмана самым очевидным является «гибридное наслаждение властью» над другими. Сочетание сенсационного повествования о возможностях гипноза с теоретическими рассуждениями первым опробовал Шиллер (также лечившийся магнетизмом) в своём незавершённом романе «Духовидец». Гофман использовал эту форму, чтобы показать, как демоническая власть магнетизёра способна привести к истреблению целого семейства.

Среди знакомых Гофмана ещё в бамбергские годы были врачи, использовавшие магнетизм как средство лечения. Писатель посещал госпитали для наблюдения за душевнобольными и лунатиками. Дружеские отношения связывали его с Д. Ф. Корефом — ведущим пропагандистом идей Месмера в Берлине, а потом и в Париже. Собственные наблюдения не оставляли у Гофмана сомнений в реальности психических явлений, открытых доктором Месмером. В рассказе «Пустой дом» (где Кореф фигурирует под именем доктора К.) он определяет магнетизм как «влияние чуждого духовного принципа, которому мы вынуждены безвольно покоряться».

Влияние

Один из первых опытов художественного осмысления месмеризма вызвал большой интерес в Европе, особенно континентальной. Русский перевод (под названием «Что пена в вине, то сны в голове») предпринял в 1827 году поэт Дмитрий Веневитинов. В 1830 году начал печататься роман Погорельского «Магнетизёр», оставшийся незавершённым. Литературоведы находят влияние «Магнетизёра» во многих русских фантастических повестях пушкинского времени (например, «Кто же он?» Н. А. Мельгунова и «Уединённый домик на Васильевском» В. П. Титова).

Презирающий мораль Альбан произвёл большое впечатление на молодого Достоевского, который писал брату: «Ужасно видеть человека, у которого во власти непостижное, человека, который не знает, что делать ему, играет игрушкой, которая есть Бог». Когда Достоевский опубликовал в 1847 году повесть «Хозяйка», современники увидели в ней очередное предостережение об опасностях магнетизма: таинственное влияние «колдуна» Мурина на Катерину очень напоминает магнетическое подчинение Марии магнетизёру в повести Гофмана. По наблюдению С. Родзевича, действие обеих повестей «зиждется на существовании людей, одаренных могучей психической силой, которой они пользуются для злых целей». Л. П. Гроссман видит в циничном своевольце Альбане предшественника Раскольникова и Ставрогина, чья проповедь сверхчеловека приводит к столь же катастрофическим последствиям.

Одним из ближайших друзей Гофмана был Адольф Вагнер, дядя знаменитого композитора, который написал по одной из повестей Гофмана либретто оперы «Тангейзер». Видный музыковед Р. Бринкман предположил, что мистическое воздействие Голландца на Сенту в опере «Летучий голландец» (1841) восходит к разрушительной привязанности Альбана к Марии. Подобные отношения необъяснимого, «магнетического» подчинения одного персонажа другому присутствуют во многих операх Вагнера.

Отрывок, характеризующий Магнетизёр (повесть)

– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.