Макарьев, Леонид Фёдорович

Леонид Макарьев
Имя при рождении:	Леонид Фёдорович Макарьев
Место смерти:	Ленинград, СССР
Профессия:	актёр, театральный режиссёр, театральный педагог, драматург
Годы активности:	1920—1975
Театр:	ЛенТЮЗ
Награды:

Леонид Фёдорович Макарьев (12 (24) августа 1892, Пермь — 24 апреля 1975, Ленинград) — советский актёр, режиссёр, педагог, драматург.

Биография

В 1917 г. окончил историко-филологический факультет Петроградского университета. В 1919 поступил в студию Передвижного театра П. П. Гайдебурова. Один из основоположников и активных деятелей советского театра для детей. Принимал участие в создании Ленинградского театра юных зрителей, открытого в 1922 году. С 1932 г. руководитель и педагог Студии при ЛенТЮЗе, с 1939 г. заведующий кафедрой актёрского мастерства Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, профессор. В 1956 г. присвоено звание народного артиста РСФСР. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища.

Творчество

Роли в театре

• 1930 — Эйно («Винтовка N 492116» Крона)
• «Продолжение следует» Бруштейн — профессор Ведель
• «Разбойники» Шиллера  — Франц Моор
• «Тартюф» Мольера — Тартюф

Роли в кино

• 1932 — Печать времени — капитан
• 1935 — Совершеннолетие — Яворский
• 1939 — Огненные годы — генерал Скирмунд
• 1957 — Улица полна неожиданностей — профессор Познанский
• 1964 — Зайчик — человек с венком (нет в титрах)
• 1967 — Операция «Трест» — комментарий от автора
• 1968 — Удар! Ещё удар!

Ссылки

• [raisatheatre.narod.ru/Makarev.htm О Макарьеве Л. Ф.]

Отрывок, характеризующий Макарьев, Леонид Фёдорович

– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.