Макдермотт, Шон
| Шон Макдермот | |
| англ. Seán Mac Diarmada | |
 | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения |
деревня Килтиклохер, графство Литрим, Ирландия |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность | |
| Годы службы |
1913–1916 |
| Сражения/войны | |
Шон Макдермотт (англ. John MacDermott, ирл. Seán Mac Diarmada; 28 февраля 1883 — 12 мая 1916), также известный под именем Шон мак Диармада, ирландский политик и революционер. Один из семи лидеров Пасхального восстания 1916 года. Макдермотт принимал активное участие в организации восстания, был одним из создателей военного комитета в структуре Ирландского республиканского братства, одним из тех, кто подписал Прокламацию о создании Ирландской республики. Был казнён за своё участие в восстании в возрасте тридцати трёх лет.
Макдермотт вырос в сельской местности, в графстве Литрим. Он числился членом множества организаций, выступающих в поддержку ирландского языка, гэльской самобытности и ирланской нации вообще, в частности, состоял в Гэльской лиге и (в молодости) в Католическом братстве древнего ордена Хибернианцев. Макдермотт активно участвовал в деятельности Шинн Фейн и редактировал газету «Ирландская свобода», которая начала выходить с 1910 года. Одним из его ближайших друзей был многолетний республиканец Том Кларк.
Содержание
Биография
Макдермотт родился в на ферме, неподалёку от деревни Килтиклохер, графство Литрим.[1] В те времена эта часть Ирландии пребывала в бедности и запустении.[2] Зато в полях сохранилось множество свидетельств древней ирландской истории: заброшенные купальни, алтарные камни для богослужений на открытом воздухе (последствия преследований католиков во времена Кромвеля), заброшенные хижины, чьи хозяева умерли или уехали во времена Великого голода.[3] В 1908 году Макдермотт переезжает в Дублин, к тому времени он уже активно участвовал в деятельности различных организаций ирландского возрождения и ирландского сепаратизма. Вскоре после переезда его избрали в верховный совет Ирландского республиканского братства и назначили его секретарём.
В 1910 году он стал редактором радикальной газеты «Ирландская свобода», которую основал совместно с Балмером Хобсоном и Деннисом Маккалохом. Также в это время Макдермотт знакомится с ветераном движения фениев, Томом Кларком, они становятся близкими друзьями. В 1912 году Макдермотт заболел полиомиелитом и с тех пор был вынужден ходить с тростью.
В ноябре 1913 года Макдермотт становится одним из первых членов «Ирландских добровольцев» и работает над налаживанием связи между этой новой организацией и ИРБ. В мае 1915 года его арестовывают в Туаме за речь, в которой Макдермотт призывал не записываться в британскую армию.
Пасхальное восстание
Освобождённый в сентябре 1915 года, Мадермотт становится членом секретного военного комитета ИРБ, ответственного за планирование и подготовку восстания. На пару с Кларком они проделывают основную работу по подготовке мятежа.[4]
Из-за своего увечья Макдермотт не принимал активного участия в боях во время пасхальной недели, хотя всё время находился в самой гуще событий, в здании Главпочтамта. После капитуляции повстанцев, ему едва не удалось избежать казни, смешавшись с толпой остальных пленных, однако Макдермотта опознал Дэниэль Хоу, тайный агент Дублинской полиции.[5] 9 мая военный трибунал приговорил Макдермотта к смертной казни, 12 мая он был расстрелян.
В сентябре 1919 году Хоу был застрелен людьми из отряда Майкла Коллинза.[5] Британский офицер Ли-Уилсон, отдавший приказ заменить Макдермотту заключение расстрелом, также был убит по приказу Коллинза, в Корке, во время войны за независимость Ирландии.
Макдермотт состоял в переписке с Нелл Райан, её сестра Мэри Джозефина (Мин) Райан была возлюбленной Макдремотта. В своём последнем письме он писал: «Мисс Райан, вне всякого сомнения, если бы я остался жив, Мин стала бы моей женой».[6] Перед расстрелом Мин вместе с сестрой удалось навестить Макдермотта в тюрьме, где
он содержался перед расстрелом. После казни Мин эмигрировала в Америку.
Перед казнью Макдермотт написал: «Я счастлив, как никогда в жизни. Я умираю ради того, чтобы жила ирландская нация!»[7]
Память
В честь Мадермотта названы улица в Дублине, железнодорожная станция в Слайго, стадион в Каррик-он-Шаннон. В Килтиклохере ему поставлен памятник, на котором высечены его последние записанные слова, его дом сейчас имеет статус национального памятника[8][9]
Источники
- ↑ [www.nli.ie/1916/pdf/4.2.pdf Seán MacDiarmada]. The 1916 Rising: Personalities and Perspectives. National Library of Ireland (2006). Проверено 18 ноября 2010.
- ↑ MacAtasney Gerard. [books.google.com/books?ei=CujnTNvwBYWcsQOu3qCxCw&ct=result&id=o4IiAQAAIAAJ&dq=inauthor:%22Gerard+MacAtasney%22&q=reminders#search_anchor Seán MacDiarmada: the mind of a revolution]. — Manorhamilton, Co. Leitrim: Drumlin, 2004. — P. 6. — ISBN 978-1-873437-31-5.
- ↑ Cormac O’Grada, 'The Great Irish Potato Famine', vol.VII, Irish Social and Economic History' (1995), p.57
- ↑ S McCoole, «No Ordinary Women», p.35.
- ↑ 1 2 Michael Collins: A Life;James Mackay p135
- ↑ Piaras F Mac Lochlainn, «Loss Words», Dublin, (The Stationers Office, 1990), p.170.; McCoole, p.54.
- ↑ [www.theirishstory.com/2011/04/23/%e2%80%98slaves-or-freemen%e2%80%99-sean-mcdermott-the-irb-and-the-psychology-of-the-easter-rising/ ‘Slaves or Freemen?’ Sean McDermott, the IRB and the psychology of the Easter Rising | The Irish Story]
- ↑ homepage.eircom.net/~carersgroup/kiltyclogher.html
- ↑ www.archaeology.ie/en/NationalMonuments/SearchByCounty/FileDownload,305,en.pdf National Monuments in County Leitrim
Напишите отзыв о статье "Макдермотт, Шон"
Ссылки
- [www.census.nationalarchives.ie/reels/nai000075502/ Seaghán Mac Diarmada], данные переписи в Ирландии, 1911 год
Отрывок, характеризующий Макдермотт, Шон
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.
На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»
Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.
Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
