Коллинз, Майкл Джон

Майкл Джон (Мик) Коллинз
ирл. Mícheál Seán Ó Coileáin англ. Michael John (Mick) Collins
Прозвище	The Big Fella
Дата рождения	16 октября 1890(1890-10-16)
Место рождения	Клонакилти, графство Корк, Ирландия
Дата смерти	22 августа 1922(1922-08-22) (31 год)
Место смерти	Бандон, графство Корк, Ирландия
Принадлежность	Ирландская республика, Ирландское республиканское братство, Ирландские добровольцы, Ирландская республиканская армия, Национальная армия (Армия Ирландского свободного государства)
Звание	Главнокомандующий
Сражения/войны	Пасхальное восстание, Война за независимость Ирландии, Гражданская война в Ирландии

Майкл Джон (Шон) Коллинз (Мик Коллинз, англ. Michael John (Mick) Collins, ирл. Mícheál Seán Ó Coileáin; 16 октября (12 октября, согласно надписи на могиле) 1890, Корк — 22 августа 1922, Бандон, графство Корк) — ирландский революционер, политический и военный деятель.

В возрасте 19 лет был принят в Ирландское Республиканское Братство, в составе которого участвовал в Пасхальном восстании в 1916 году. В 1917 вступил в националистическую партию Шин Фейн. В декабре 1918 году избран в британскую палату общин, но как и все депутаты Шин Фейн, у которой было 73 из 105 ирландских мест, вышел из нижней палаты, создав свой собственный парламент в Дублине. Во время войны за независимость Ирландии играл ключевую роль в развёртывании партизанской войны против британского владычества. В январе 1919 участвовал в провозглашении независимости Ирландии и был назначен министром внутренних дел в правительстве Имона де Валера, в апреле того же года перешёл на пост министра финансов. В конце 1921 года стал членом ирландской делегации, которая вела переговоры с Великобританией о мире. Результатом стал Англо-ирландский договор, который привёл к разделению страны на Ирландское Свободное государство, которое получило статус доминиона Британии и Северную Ирландию, оставшуюся в составе Объединённого королевства и гражданской войне между сторонниками и противниками таких условий. В январе 1922 года был назначен главой временного правительства Южной Ирландии и главнокомандующим ирландской национальной армии, при этом оставаясь в правительстве Ирландской республики. Принял активное участие в подавлении сопротивления противников Англо-ирландского договора во главе с Имоном де Валера, и был убит в одной из стычек с ними в возрасте 31 года.

Биография

Ранние годы

Майкл Коллинз родился в городке Сэмс Кросс близ более крупного города Клонакилти на западе графства Корк, Ирландия. Он был третьим сыном в семье и самым младшим из восьми детей. Хотя в большинстве его биографий как дата рождения фигурирует 16 октября 1890 года, на надгробии Коллинза выбито 12 октября 1890. Его отец, которого также звали Майкл, в молодости был членом движения фениев, но впоследствии отстранился от него и занялся фермерством. Старшему Коллинзу было 59 лет, когда он взял в жёны 23-летнюю Мэриэн О’Брайан. Отец Майкла умер, когда его сыну было всего шесть лет. Последняя просьба старшего Коллинза была обращена ко всем членам семьи, чтобы они позаботились о самом младшем ребёнке, Майкле. Глава семейства также высказал предположение о будущем своего третьего сына: «Однажды он станет великим человеком и сделает многое для Ирландии» (англ. One day he'll be a great man. He'll do great work for Ireland.).

Коллинз рос не по годам развитым и подающим надежды ребёнком, наделённым вспыльчивым нравом и обострённым чувством национализма, которое в нём развил Джеймс Сэнтри, местный кузнец, а впоследствии упрочил Дэнис Лайонз — директор школы и член Ирландского Республиканского Братства (организации, главой которой впоследствии станет сам Коллинз).

По окончании школы 15-летний Майкл пошёл по стопам большинства ирландцев и отправился в Лондон. Там он жил со своей старшей сестрой Джоан и учился в Лондонском Королевском Колледже. В феврале 1906 Коллинз сдал экзамены и был зачислен служащим на королевскому почту в июле того же года. Он также присоединился к лондонскому отделению Гэльской Атлетической Ассоциации, чтобы впоследствии вступить в Ирландское Республиканское Братство — секретное общество, ставившее своей целью обретение страной независимости. Сэм Магуайр, республиканец из городка Данмануи в Корке, представил 19-летнего Коллинза членам ИРБ. Со временем последний сыграет центральную роль в жизни этого движения.

Участие в Пасхальном восстании

Майкл Коллинз приобрёл известность во время Пасхального Восстания 1916 года. Умелый организатор налаженной службы разведки, он пользовался таким уважением среди членов ИРБ, что его назначили финансовым советником Каунта Планкета, отца одного из руководителей восстания Джозефа-Мэри Планкета, чьим адъютантом впоследствии сделался Коллинз.

Во время восстания, произошедшего в первый понедельник после Пасхи, Коллинз держал оборону плечом к плечу с Патриком Пирсом и другими в здании Центрального почтового управления в Дублине. Как многие и ожидали, восстание провалилось, а его руководители (Патрик Пирс, Джеймс Конноли, Джозеф Мэри Планкетт и другие) были казнены. Однако большинство людей были воодушевлены тем, что восстание всё же произошло. Они верили в концепцию «кровавой жертвы» Пирса, а конкретно в то, что смерть руководителей восстания приведёт к подъёму народа. Коллинз, в свою очередь, выступал против применявшейся тактики «сидячих мишеней», когда восставшие захватывали слабо защищённые и уязвимые пункты, которые было сложно покинуть и ещё сложнее снабжать. Он избрал тактику партизанской войны («летучие отряды»), состоявшую во внезапных нападениях на британских солдат и столь же быстром отходе с поля боя, благодаря чему сокращались потери среди восставших и повышалась эффективность их борьбы.

Как и большинство участников восстания, Коллинза арестовали, едва не приговорили к виселице и отправили в лагерь для интернированных во Фронгоче. Там и проявились его лидерские качества. Ко времени своего освобождения Майкл стал одним из руководителей движения Шинн Фейн — небольшой националистической партии, которую британское правительство и ирландская пресса несправедливо обвиняли в организации восстания. Этими нападками власти воспользовались сторонники движения, чтобы популяризировать его в народе. К октябрю 1917, благодаря своим незаурядным способностям, Коллинз вошёл в состав исполнительного органа партии и стал главой организации Ирландские Добровольцы; председателем обеих организаций был избран Имон де Валера.

Выборы в парламент Великобритании

Коллинз был выдвинут кандидатом на выборах в британскую Палату общин от партии Шин Фейн в родном для Майкла округе, Южном Корке. Так как других претендентов на это место заявлено не было, Коллинз прошёл в нижнюю палату парламента без голосования. Шин Фейн в целом уверенно победила в Ирландии, завоевав 73 из 105 возможных мест. Впрочем большинство депутатов от провинции Ольстер представляли Ирландский Юнионисткий альянс. Однако, через некоторое время члены Шин Фейн во главе с Имоном де Валера объявили об отказе работать в общебританском парламенте и затем организовали собственный законодательный орган в Дублине. Новый парламент — Дойл Эрен (ирл. Dáil Éireann) — собрался в январе 1919 и на первом заседании, 21 числа принял декларацию независимости Ирландии. Тогда же де Валера и остальные министры были арестованы. Коллинз был предупреждён об этом своими людьми и, в свою очередь, предостерёг министров. Однако де Валера предпочёл проигнорировать эту информацию, будучи убеждён, что арест законно избранных представителей народа вызовет всеобщее негодование. Во время его пребывания в заключении главой ассамблеи и правительства Ирландской республики был избран Кахал Бру. После побега из тюрьмы, устроенного Коллинзом в апреле 1919, де Валера стал новым председателем парламента.

Летом 1919 Коллинза избрали президентом ИРБ (таким образом, в соответствии с доктриной этой организации, он де-юре становился президентом Ирландской республики). В сентябре 1919 года он был назначен руководителем разведки Ирландской Республиканской Армии — так с января 1919 стали называться Ирландские Добровольцы. В этой роли Коллинз добился больших успехов — ему не только удавалось ликвидировать вражеских информаторов и полицейских, но и обзавестись собственными источниками в дублинской полиции, такими как Нед Брой и Девид Нелиган.

День в день с открытием первого заседания Ирландской Ассамблеи началась война за независимость страны — тогда несколько бойцов ИРА, действуя без приказа, застрелили двух полицейских, сопровождавших партию взрывчатки в графстве Типперэри.

Второе правительство. Министр финансов

В 1919 году де Валера назначает и без того перегруженного работой Коллинза министром финансов. Очевидно, что в условиях жестокой войны, когда любой руководитель непризнанного ирландского государства мог быть по первому приказанию схвачен или даже убит Королевской полицией, британскими войсками или карательными отрядами, министры существовали лишь на бумаге. На деле же вся их работа проводилась не в кабинете, а в комнате чьего-то дома, где они заседали по двое либо в одиночку. Однако Майкл Коллинз сумел создать целое Министерство финансов и занялся выпуском облигаций государственного займа для финансирования молодой республики.

Примечательно, что Советская Россия, раздираемая гражданской войной, вышла через своего официального представителя в Нью-Йорке Людвига Карловича Мартенса на Гарри Боланда, близкого друга и соратника Коллинза и одновременно специального посланника Имона де Валера в США. Зная об успешной деятельности Коллинза в привлечении финансов для молодой Ирландской Республики (к тому же, являясь единственной страной мира, признавшей последнюю), советская сторона предложила драгоценности императорского дома (бриллианты с Большой императорской короны) в обмен на денежные средства (заём в $25,000 от Ирландской Республики).

Гарри Боланд, убитый правительственными войсками (по иронии судьбы, возглавлявшимися Коллинзом, с которым они оказались по разные стороны баррикад) во время гражданской войны в Ирландии, успел передать драгоценности на хранение своей матери с тем, чтобы отдать их только после возвращения к власти ирландских республиканцев. Их местонахождение оставалось неизвестным вплоть до 1938 года, когда мать Боланда передала их новому правительству Имона де Валера. Однако о драгоценностях вновь забыли, и они пролежали ещё 10 лет в дублинском сейфе. Всеми забытые, они находились в Ирландии в общей сложности 28 лет, пока на них случайно не наткнулись в 1948 году. Новый премьер-министр Джон Костелло собирался было продать их на лондонском аукционе, но в результате переговоров с советской стороной ирландцы согласились вернуть их на родину в обмен на те же $25000, за которые их передали. В СССР бриллианты вернулись в 1950 году.

Вклад Коллинза в дело становления независимого ирландского государства впечатляет. От создания специального карательного отряда «Двенадцать апостолов», деятельность которого была направлена на устранение британских агентов и их осведомителей, до организации государственного займа и операции по контрабанде оружия. От руководства ИРА до управления парламентом во время поездки де Валера в США.

Наряду с Ричардом Мулкахи, Гарри Боландом и своим принципиальным оппонентом Кахалом Бру, Майкл Коллинз был одним из организаторов ИРА, успешно согласовав действия разрозненных партизанских отрядов. Также ему приписывают заслугу создания «летучих отрядов» ИРА, принимавших участие в войне за независимость Ирландии, однако, несмотря на значительный вклад Коллинза в дело формирования отрядов, главным их организатором был Дик МакКи, впоследствии казнённый британцами в отместку за Кровавое воскресенье 1920 года (тогда, в ответ на убийство 14 агентов британской разведки бойцами ИРА, солдаты открыли огонь по зрителям, собравшимся на дублинском стадионе, где проходил матч по ирландскому футболу). Также следует упомянуть высокую активность лидеров местных военизированных формирований, составивших впоследствии саму ИРА.

В 1920 году британцы предложили вознаграждение размером 10 тысяч фунтов (огромная сумма по тем временам) за информацию, которая могла бы привести к поимке или смерти Майкла Коллинза. К этому времени его слава уже распространилась за пределы ИРА, и в народе он получил прозвище Big Fellow (Верзила), видимо, как намёк на его общеизвестность и заметность. Ирландский автор Фрэнк О’Коннор, участвовавший в гражданской войне, даёт иную версию возникновения этого прозвища. По его словам, оно имело несколько иронический оттенок и происходило от притязаний Коллинза на свою высокую значимость среди прочих членов движения.

Вместе с растущей популярностью Коллинз нажил себе двух врагов: министра обороны Кахала Бру, которого первый явно затмевал своей деятельностью на ратном поприще, будучи официально министром финансов, и Имона да Валера — председателя Ассамблеи.

Вслед за наступившим перемирием начались приготовления к конференции между британским правительством и руководителями всё ещё не признанной Ирландской Республики. Несмотря на все усилия де Валера и выдающихся американских ирландцев в Вашингтоне, а также деятельность Шона Т. О’Келли на Версальской мирной конференции, ни одна страна, кроме советской России, не признавала молодую республику.

Тем более все были поражены действиями де Валера, когда в августе 1921 он назначил себя президентом Ирландской Республики, дабы быть наравне с королём Георгом V на предстоящем мероприятии, а потом, ввиду нежелания короля участвовать в переговорах, заявил, что и он как глава государства не примет в них участия.

Вместо себя он отправил в Лондон делегатов под руководством Артура Гриффита, заместителем которого сделал Коллинза. С тяжёлыми предчувствиями, полагая, что именно де Валера должен был возглавить делегацию, Коллинз отправился в Англию.

Англо-ирландский договор

Большинство ирландских делегатов, включая Артура Гриффита, Роберта Бартона и Имона Дугана, по приезде в Лондон в октябре разместились в районе Найтбридж, где и оставались до завершения переговоров. Коллинз со своими людьми поселился отдельно от остальных. Он протестовал против назначения его полномочным представителем, так как не был политиком, да и публичные появления на людях могли негативно сказаться на его деятельности как лидера партизан. Коллинз знал, что договор (в особенности та его часть, где говорилось о разделе страны) будет отрицательно принят на родине. После его подписания он скажет: «Я подписал собственный смертный приговор».

Переговоры завершились 6 декабря 1921 заключением англо-ирландского договора, который провозгласил создание Ирландского Свободного Государства (хотя ирландский вариант этого словосочетания сам де Валера перевёл как «Ирландская Республика»). 22 декабря того же года новое государство было официально образовано.

Договор предоставлял право 6 северным графствам выйти из состава новообразованного государства — чем они незамедлительно и воспользовались. Ирландская пограничная комиссия должна была установить границы между молодой республикой и Северной Ирландией. Коллинз ожидал, что в результате её деятельности территория Северной Ирландии уменьшится настолько, что страна окажется экономически нежизнеспособной. Однако этим чаяниям не суждено было сбыться.

Ирландия провозглашалась доминионом с двухпалатным парламентом. Исполнительной властью официально наделялся король, но фактически её отправление осуществляло ирландское правительство, избираемое нижней Палатой Представителей. Также в стране устанавливалась независимая судебная система.

Сторонники республики расценили подобное положение дел как предательство. Мало того, что вместо республики их родина становилась имперским владением, так ещё они должны были давать присягу на верность королю! Однако анализ текста присяги показывает, что она приносилась Ирландскому Свободному Государству, а верность королю в ней декларировалась лишь как преданность одной из сторон подписанного соглашения.

Члены Шин Фейн разошлись во мнениях относительно принятого соглашения. В течение 10 дней в Ассамблее шли ожесточённые споры и, в конце концов, 64 голосами против 57 оно было одобрено. Кахал Бру заметил, что Коллинз не был главным военным чиновником Ирландии, однако газеты описывают его как «человека, выигравшего войну». Тем не менее, именно Коллинз внёс наиболее весомый вклад в деятельность ИРА во время войны за независимость. Де Валера возглавил группу противников принятия договора. Оппоненты обвиняли его в том, что он изначально осознавал тот факт, что британцы будут диктовать свои условия мира. Наиболее ярые противники председателя Ассамблеи обвиняли его в трусости за отказ возглавить делегацию, ибо он прекрасно понимал, что не удастся добиться полной независимости за столь короткое время.

Председатель временного правительства

21 января 1919 года Ассамблея приняла краткую версию временной конституции Ирландской Республики. В ответ на это де Валера покинул пост председателя и потребовал проведения выборов на пост главы парламента (по результатам которых он надеялся на отмену недавно принятого соглашения). Однако его обошёл Артур Гриффит, который стал новым председателем Ассамблеи. Тем не менее, в соответствии с британскими законами, новое правительство не имело юридической силы. В результате был сформирован альтернативный кабинет министров, номинально подотчётный Палате Общин Южной Ирландии.

Это Временное Правительство было организовано под руководством Коллинза, который и стал его председателем. Он также оставался Министром Финансов в республиканской администрации Грифита. Таким образом, он оказывался в довольно затруднительном положении:

• В соответствии с британской правовой теорией, Коллинз становился премьер-министром с назначения короля (согласно Королевским прерогативам). Для вступления в эту должность ему необходимо было встретиться с вице-королём (иначе, «лордом-наместником») Ирландии — виконтом Фицаланом.
• В соответствии же с республиканским видением дел Коллинз должен был принять у Фицалана сдачу Дублинского замка — официальной резиденции британского правительства в Ирландии.
• В довершении всего — на основании конституционного права королевства — ему надо было пройти так называемую процедуру «целования рук» для официального утверждения его в должности премьер-министра.

Согласно распространённой версии, Коллинз опоздал на официальную церемонию на 7 минут и получил за это выговор от Фицалана. Ответ руководителя ИРА был краток: «Вы прождали всего 7 минут, в то время как нам пришлось ждать 700 лет!»

Англо-ирландское соглашение явилось предметом бурных споров в Ассамблее. Во-первых, де Валера был недоволен тем, что Коллинз подписал договор без одобрения министров. Во-вторых, де Валера вместе с множеством других членов парламента возражал против статуса Ирландии как доминиона британской короны — и, как следствие, принесения официальной клятвы королю. Также споры разгорелись вокруг статуса 3 портов на южном побережье Ирландии — Королевский флот оставлял их за собой. Это позволяло Британии контролировать внешнюю политику молодой республики.

Любопытно, что, оглядываясь назад, становится ясно — раздел единой страны на два государства не был таким уж противоречивым по своей сути. Дело в том, что Коллинз тайно планировал начало партизанской войны на территории Северной Ирландии. В течение первых месяцев 1922 года он отсылал части ИРА к границе, а также снабжал северные отряды республиканской армии деньгами и оружием. В мае-июне 1922 он вместе с начальником штаба ИРА Лиамом Линчем организовал наступление частей ИРА по всей протяженности новой границы (причём в нём участвовали как части, одобрившие договор, так и те, кто были против). Оружие, которое Англия направила временному правительству, было передано северным формированиям ИРА. 3 июня это наступление было официально приостановлено под давлением британцев. Тогда же Коллинз выпустил заявление, которым постановлялось, что «никакие войска, находящиеся ли под контролем официальных властей страны (то есть те, что поддержали договор), или же входящие в состав ИРА (то есть противники соглашения) не могут пересекать границу Северной Ирландии». Однако периодические инциденты на границе всё же происходили. Лишь начало гражданской войны прервало эти выступления. Вероятно, что останься Коллинз жив, он бы развязал полномасштабную партизанскую войну против северного соседа. Этим объясняется то, что большинство отрядов ИРА, базировавшихся в Северной Ирландии, поддерживали Коллинза и с началом гражданской войны многие из бойцов (524 человека) присоединились к южным частям республиканской армии.

В течение нескольких месяцев, предшествовавших началу гражданской войны, Коллинз отчаянно пытался предотвратить раскол страны и не допустить вооружённого столкновения. Когда де Валера со сторонниками покинул заседание Ассамблеи, Коллинз предложил компромиссное решение, заключавшееся в образовании коалиционного правительства Ирландской республики — из сторонников и противников договора. Также он предложил республиканскую конституцию для страны — без оглядки на короля, но в то же время призвал парламентариев не отрекаться от уже заключённого соглашения. Это компромисс удовлетворял всех, кроме совсем уж завзятых и непреклонных республиканцев. Кроме того, Коллинз организовал Комитет по воссоединению армии, членами которого стали и сторонники, и противники англо-ирландского соглашения. Посредством ИРБ он попытался склонить офицеров ИРА на свою сторону и заручиться их поддержкой. Несмотря на все усилия, Англия отвергла проект ирландской конституции под угрозой экономической блокады страны. Английское правительство заявило, что договор был подписан в духе доброй воли и его пункты не могут быть изменены. Коллинзу так и не удалось найти общий язык с противниками договора, которые в конце концов объявили, что не намерены более подчиняться решениям Ирландской Ассамблеи.

Гражданская война

В апреле 1922 группа из 200 бойцов ИРА-противников англо-ирландского соглашения заняла здание четырёх судов в Дублине. Коллинз, всеми силами желавший избежать гражданской войны, не пытался выдворить их оттуда вплоть до июня. Ему необходимо было узнать результаты всеобщих выборов в Ассамблею, по итогам которых его фракция набрала большинство голосов. Британия же требовала решительных действий. 22 июня сэр Генри Уилсон — британский фельдмаршал в отставке, который на тот момент служил военным советником в администрации Джеймса Крэйга (лидера юнионистов и первого премьер-министра Северной Ирландии) был застрелен двумя боевиками ИРА в лондонском районе Белгравия. В убийстве обвинили фракцию ИРА, выступавшую против договора, и Уинстон Черчилль потребовал от Коллинза, чтобы тот выбил из здания суда засевших там мятежников, иначе за дело возьмутся британские войска.

Впоследствии выяснилось, что убить Уилсона приказал сам Коллинз в расплату за неспособность властей Северной Ирландии предотвратить нападения на местных католиков. Об этом стало известно от Джо Долана — члена так называемого «Отряда» (иначе именуемого «12 Апостолов») и капитана Народной Армии. Также он рассказал, что Коллинз приказал ему вызволить исполнителей этого убийства, однако их всё же казнили. Как бы то ни было, лидер независимой Ирландии вынужден был принять меры против отколовшихся бойцов ИРА. Последней каплей стало похищение Дж. Дж. О’Конэла, генерала из состава временного правительства. Когда все попытки убедить мятежников покинуть судебную администрацию не увенчались успехом, Коллинз начал обстрел здания из двух 18-фунтовых орудий, чем и принудил их к сдаче. Это привело к вооруженным столкновениям в Дублине между войсками, верными временному правительству, и теми отрядами ИРА, которые выступали против соглашения с Англией (республиканцами).

В Ирландии началась гражданская война.

Армия под командованием Коллинза быстро установила контроль над столицей. В июле 1922 мятежные войска заняли южную провинцию Манстер и некоторые другие области страны. Вместе с группой парламентариев-противников договора де Валера примкнул к повстанцам. К середине того же года Коллинз сложил с себя полномочия председателя временного правительства, чтобы стать главнокомандующим Народной Армии — новообразованного формирования, ядром которого сделались верные англо-ирландскому соглашению части ИРА. Армия Свободного Государства, финансируемая и вооружаемая Британией, быстро наращивала личный состав и готовилась принять участие в гражданской войне. Вместе с Ричардом Мулкахи и Эоином О’Даффи Коллинз планирует серию десантных операций в районе Манстера. Страдая от серьёзной депрессии и желудочных болей, вопреки советам товарищей, которые всячески его отговаривали, он решает совершить поездку в родной Корк для подготовки предстоящего наступления. В ответ на уговоры друзей Коллинз заявил: «Они не убьют меня на моей же земле». До сих пор не ясно, почему он подверг себя такой опасности, ведь значительная часть южных областей страны была занята неприятелем. По версии историка Майкла Хопкинса Коллинз отправился в эту поездку, чтобы встретиться с лидерами повстанцев и договориться о прекращении войны. В городе Корк он встретился с членами нейтральных формирований ИРА Шоном Хэгарти и Флори О’Донохью, дабы через их посредничество выйти на контакт с лидерами мятежников — Томом Барри и Томом Хэйлзом, и предложить им перемирие. Также Хопкинс говорит, что хоть де Валера находился тогда в том же районе, не было никакой вероятности его встречи с Коллинзом.

В дневнике Коллинза можно найти его план по заключению мира. Противники соглашения «должны принять волю народа», после чего могут «вернуться по домам, сдав оружие». «Мы не просим их изменять своим принципам». Коллинз утверждал, что Временное правительство является блюстителем народных интересов и останется в том же статусе. «Мы хотим избежать любых возможных жертв и разрушений, и не желаем прибегать к каким бы то ни было решительным действиям, в которых нет необходимости». В случае отказа противников принять эти условия, писал Коллинз, «вся кровь будет на их руках».

Смерть

Последняя известная прижизненная фотография Майкла Коллинза была сделана в 22 августа 1922 в Корке, когда он шёл позади армейской повозки.

По дороге в г. Бандон отряд Коллинза остановился, чтобы уточнить направление. Динни Лонг — прохожий, у которого они узнавали дорогу, являлся членом местных республиканских формирований ИРА. Было решено устроить засаду и напасть на Коллинза и его людей, когда они будут возвращаться из Бандона в Корк. Повстанцы знали, что их противники направятся в Корк по той же самой дороге, по которой шли оттуда, ибо две оставшихся были перегорожены так, что пройти по ним было невозможно. К 8 вечера, когда Коллинз со своими бойцами шли обратно, большая часть засадной группы под командованием Лиама Дизи находилась в близлежащем трактире. На позиции оставалось лишь 5 человек, которые и открыли огонь, завидев приближающийся отряд.

Перестрелка продолжалась около 20 минут. Вместо того, чтобы укрыться в бронированном автомобиле, Коллинз приказал своим солдатам занять позицию и открыть ответный огонь. Он же пал единственной жертвой этого скоротечного боя (однако, решись мятежники взорвать заложенную ими мину, потери были бы несомненно больше). Коллинзу был 31 год.

До сих пор нет единства в вопросе, кто же совершил роковой выстрел. Наиболее авторитетные авторы предполагают, что его произвёл Дэнис (Сонни) О’Нил (ум. 1950). Эта версия также подтверждается свидетельствами непосредственных участников боя. О’Нил стрелял экспансивными пулями типа «дум-дум», которые разделяются на несколько частей при попадании в тело (Коллинз скончался от обширного черепного ранения). Опасаясь мести сторонников убитого, О’Нил выкинул оставшиеся пули. Тело Коллинза доставили в Корк, а оттуда кораблём переправили в Дублин (из опасения, что его могут выкрасть при перевозке посуху). Там тело было выставлено для последнего прощания в здании городского совета, куда стекались десятки тысяч скорбящих соотечественников. Панихида состоялась в дублинской церкви Св. Марии в присутствии ирландских и иностранных официальных лиц.

Смерть Майкла Коллинза вызвала появление множества «теорий заговора» внутри Ирландии, а личность убийцы до сих пор остаётся предметом споров. Некоторые республиканцы полагают, что лидер молодого государства пал от руки британского агента. Сторонники договора с Англией заявляют, что приказ на устранение Коллинза исходил напрямую от де Валера. Третьи считают, что он был убит одним из своих солдат — Джоком МакПиком, который, спустя 3 месяца после смерти своего командира, перешёл на сторону врага. Однако, историк Меда Райан, проведя основательное исследование обстоятельств того боя, пришла к выводу, что все эти заявлений совершенно беспочвенны. "Коллинза застрелил участник засады, который сам рассказывал об этом так: «Я снял одного». Лиам Дизи также сказал: «Мы все знали, что это была пуля Сонни Нила».

В культуре

В кинематографе

Жизнеописанию Майкла Коллинза посвящён одноимённый фильм с Лиамом Нисоном в главной роли. В фильме фигура Коллинза поставлена в центр драматических событий периода войны за независимость и гражданской войны, противопоставляясь Имону де Валера.

В музыке

Ирландская фолк-метал группа Cruachan посвятила Майклу Коллинзу одноименную песню, вышедшую на альбоме Pagan в 2004 году.

Литература

• Coogan Tim Pat. Michael Collins: The Man Who Made Ireland. — Palgrave Macmillan, 2002. — ISBN 0-312-29511-1.
• Dwyer T. Ryle. Big Fellow, Long Fellow: A Joint Biography of Collins and De Valera. — St. Martin's Press, 1999. — ISBN 0-7171-4084-9.
• Dwyer T. Ryle. The Squad and the Intelligence Operations of Michael Collins. — Mercier Press, 2005. — ISBN 1-85635-469-5.
• Hart Peter. Mick: The Real Michael Collins. — Penguin, 2006. — ISBN 0-67003147-X.
• Kautt W. H. The Anglo-Irish War, 1916–1921: A People's War. — Greenwood Publishing Group, 1999. — ISBN 978-0-275-96311-8.
• Laffan Michael. The Resurrection of Ireland: The Sinn Féin Party, 1916-1923. — MCambridge University Press, 1999. — ISBN 0-52167267-8.
• Mackay James. Michael Collins: A Life. — Mainstream Publishing, 2005. — ISBN 1-85158-857-4.
• Stewart Anthony Terence Quincey. Michael Collins: The Secret File. — University of Michigan, 1997. — ISBN 0-85640-614-7.

Ссылки

• [www.michaelcollinscentre.com/index.html Michael Collins Centre] (англ.). Проверено 7 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BWV4gGV2 Архивировано из первоисточника 19 октября 2012].
• [generalmichaelcollins.com/ Collins 22 Society] (англ.). Проверено 7 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BWV5R8Nv Архивировано из первоисточника 19 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Коллинз, Майкл Джон

– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.