Максимовский, Владимир Николаевич

Владимир Николаевич Максимовский

Вла́димир Никола́евич Максимо́вский 11 января (23 января) 1887, Москва, Российская империя — ноябрь 1941, СССР) — советский партийный и государственный деятель, революционер, член Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) с 1903 года. Профессор. Репрессирован.

Биография

Родился в Москве в семье железнодорожного служащего. Рано осиротел, воспитывался в семье брата матери, коллежского советника П. П. Юшневского в Коломне. Закончил гимназию и примкнул к революционному подполью. С начала 1905 года был помощником секретаря Коломенской организации РСДРП и заведовал складом нелегальной литературы. В ноябре 1905 года возглавил социал-демократическую организацию учащихся города. Вёл подпольную работу в Коломне, Москве, Туле, Харькове. Учился в МГУ. В 1906–1907 годах в эмиграции в Швейцарии. В 1907 году вернулся в Россию, неоднократно арестовывался, ссылался.

После Февральской революции — член Московского областного бюро РСДРП(б). Входил в так называемый "узкий" состав Московского областного бюро партии (из 7 человек), который вёл всю повседневную работу между пленумами.

Декабрь 1917 — член Тульского военно-революционного комитета

1917—1918 — секретарь Исполнительного комитета Московского областного Совета

19 сентября—16 декабря 1918 — ответственный секретарь Московского областного комитета РКП(б)

1918—1919 — заведующий Инструкторским отделом НКВД РСФСР

1918—1919 — член коллегии НКВД РСФСР

Сентябрь 1919—май 1920 заведующий Учётно-распределительным отделом ЦК РКП(б)

С мая 1919 — уполномоченный ЦК РКП(б) и ВЦИК по проведению мобилизации в Московской губернии

август 1919—январь 1920 — заместитель народного комиссара просвещения РСФСР и заведующий Учётно-распределительным отделом Главного политуправления НКПС РСФСР

С октября 1920 — председатель Рязанского губернского продовольственного совещания

С 1921 — военком Военной академии РККА

С 1921 — заместитель председателя Главполитпросвета, заместитель народного комиссара просвещения РСФСР, член коллегии Народного комиссариата просвещения РСФСР

Январь—май 1924 — ответственный секретарь Хамовнического районного комитета РКП(б) (Москва)

В период дискуссий о Брестском мире левый коммунист. В 1920-21 — в оппозиционной группе "демократического централизма" ("децист"), в 1923 году подписал троцкистскую "платформу 46", позже примыкал к "новой оппозиции". Порвал с оппозициями после 14 съезда ВКП(б).

Избирался делегатом IX, X, XI съездов партии. На IX съезде РКП(б) выступил с содокладом по организационным вопросам, на X съезде РКП(б) — с содокладом по вопросам партийного строительства и партийной демократии.

Тов. Максимовский опытнее меня в организационных вопросах...

— В. И. Ленин, Заключительное слово по докладу ЦК на IX съезде РКП(б), Полн. собр. соч., т. 40, стр. 262

После 1924 года - декан экономического факультета Сельскохозяйственной академии имени К. М. Тимирязева, профессор; член Президиума Коммунистической академии; преподаватель факультета истории и философии 1-го Московского государственного университета; заведующий издательством ВЦИК.

Автор книги "Ленин о советском строительстве. (Собрание цитат и отрывков)" (1924 г.)
Его документальная историческая повесть "Кола ди Риенцо" в 1936 году вышла в серии "Жизнь замечательных людей".

В период политических репрессий 27 июля 1937 года арестован, осуждён. Согласно официальной справке, умер в ссылке от кровоизлияния в мозг. Посмертно реабилитирован в 1955 году.

Ссылки

• www.knowbysight.info/MMM/06521.asp
• skalabuhin.narod.ru/KOLOMNA/TRUD/maxim.htm

Отрывок, характеризующий Максимовский, Владимир Николаевич

– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.