Вейган, Максим

Максим Вейган
Награды и премии

Максим Вейга́н (фр. Maxime Weygand; 21 января 1867, Брюссель — 28 января 1965, Париж) — французский военный деятель.

Молодость

Родился в Брюсселе, французское гражданство принял уже после учёбы в военной академии Сен-Сир. Первоначальной его фамилией была «де Нималь». Его воспитателем был марсельский еврей Коэн де Леон. Француз Франсуа-Жозеф Вейган, служивший у Коэна де Леона, признал Максима своим внебрачным сыном, и таким образом, он получил фамилию Вейган и французское гражданство. Ходили слухи, что он на самом деле внебрачный сын принцессы Шарлотты Бельгийской, императрицы Мексики, или даже её брата короля Бельгии Леопольда II.

Поступив в Сен-Сир, Вейган стремился разорвать все связи с еврейской семьёй, в которой вырос, и с того времени был известен как антисемит. Во время дела Дрейфуса занял антидрейфусарскую позицию и поддерживал семью полковника Анри.

В трёхтомных мемуарах Вейгана рассказ о его молодости занимает только четыре страницы. О своём происхождении он ничего не говорит.

Первая мировая война

Во время Первой мировой войны служил в штабе маршала Фердинанда Фоша; бригадный генерал с 1916 года, с 1917 года в Высшем военном совете, генерал-майор 1918 год. Во время подписания Компьенского перемирия зачитывал немцам его условия.

Между войнами

В 1920 году возглавил франко-британскую миссию во время советско-польской войны. Распространённый миф о том, что поляки выиграли битву под Варшавой против Красной армии благодаря миссии Вейгана, преувеличивает её роль. Награждён орденом Virtuti Militari и орденом Почётного легиона.

В 1931—1935 годах начальник Генерального штаба французской армии и заместитель председателя Высшего военного совета. Единогласно избран членом Французской академии (1931) на место Жозефа Жоффра. Вышел в отставку в 1935 году.

Начало Второй мировой войны

В начале Второй мировой войны 72-летний генерал вновь призван на службу и был назначен командующим на восточном театре военных действий в Сирии (1939) Эдуаром Даладье; там в его распоряжении было всего 3 дивизии. 19 мая 1940 года после отставки Мориса Гамелена назначен верховным командующим французской армией, однако проявил нерешительность, отменив приказ Гамелена о контрнаступлении, но затем возобновив его. Последовавшее окружение британской армии в Дюнкерке и её эвакуация, а затем наступление немцев на Париж сделало ситуацию крайне тяжёлой. Впоследствии утверждал, что якобы был призван во Францию слишком поздно, и что на две недели раньше остановить немцев ещё бы удалось.

Начиная с конца мая вместе с маршалом Петеном выступал за перемирие с Германией и против плана Рейно и Манделя о сдаче Парижа и борьбе в Бретани, на юге и в колониях как «позорного для армии». 11 июня 1940 года участвовал во встрече в городе Бриар (Briare) в 140 км к югу от Парижа (туда перебрался из Парижа штаб французской армии) с Черчиллем и Иденом; на встрече присутствовал и недавно назначенный в правительство генерал де Голль. Де Голль и Черчилль отмечают «англофобию» и «пораженчество» Вейгана, сам же Вейган не верил в возможность выигрыша войны ценой практически полной эвакуации большей части страны и с опорой на британские силы.

Режим Виши

Во время режима Виши Вейган занимал должность министра национальной обороны (с 17 июня по 5 сентября 1940 года). Вейган созвал военный трибунал, заочно приговоривший оставшегося в Лондоне де Голля к смертной казни (2 августа 1940 года).

В сентябре 1940 года назначен генеральным представителем маршала Петена в Северной Африке. Здесь он сотрудничал с немцами (предоставив в 1941 году оружие Африканскому корпусу Роммеля), отправил в концлагеря политических оппонентов режима и добровольцев Иностранного легиона, проводил в жизнь антисемитские законы (иногда более жёсткие, чем в метрополии; например, еврейские дети были исключены из школ). При этом он вёл двойную игру, преимущественно через посредство ещё нейтральных в то время США, пытаясь добиться всемирного перемирия «без победителей и побеждённых». Сорвал план по передаче Германии французских военно-морских баз в Бизерте и Дакаре. В ноябре 1941 года по требованию Гитлера отправлен в отставку.

Дальнейшая судьба

Интернирован немцами в 1942 году во время Мароккано-алжирской операции и сидел в Дахау вместе с Рейно, Даладье и Гамеленом. После войны провёл в заключении 2 года в военном госпитале в Валь-де-Грас (5-й округ Парижа), амнистирован и потом в 1948 году оправдан Верховным судом за отсутствием состава преступления. Не лишался членства во Французской академии.

После войны Вейган написал мемуары в 3 частях, «Историю французской армии», биографию Фоша, полемический комментарий к мемуарам де Голля и многое другое (всего 13 томов); боролся за реабилитацию памяти Петена. К моменту смерти в 1965 году 98-летний Вейган был старейшиной (doyen) Академии. В это время президентом был де Голль, который запретил проводить заупокойную церемонию в доме Инвалидов.

Литература

• Вавилон — «Гражданская война в Северной Америке» / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — 654 с. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 2).</span>
• Залесский К. А. Кто был кто во Второй мировой войне. — М.: АСТ, 2004. — 5000 экз.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Максим Вейган
• [www.hrono.info/biograf/bio_we/veygan_max.html Биография Максима Вейгана на сайте «Хронос»]

Отрывок, характеризующий Вейган, Максим

– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.