Матчи сборной Польши по футболу 1927

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

В 1927 году сборная Польши провела один товарищеский матч, завершившийся со счётом 3:3.

1927 год ознаменовался большим скандалом в польском футболе. Руководители 14 сильнейших клубов Польши и примкнувшая к ним краковская Ютженка, своим решением создали польскую лигу, чтобы увеличить число матчей чемпионата и поднять доходы клубов. PZPN и оставшаяся верной ему Краковия, обратились к ФИФА за помощью против клубов, но судебную борьбу проиграли.

15 команд разыграли чемпионат, заполняя трибуны и доказав его состоятельность. В конце чемпионата к нему со следующего сезона присоединилась и Краковия.

18 декабря 1927 года PZPN признала чемпионат.

Всё это привело к малому числу матчей сборной в этом году[1].

Бомбардиры сборной Польши в 1927 году:



Матч № 28

Товарищеский матч

Бухарест
19 июня 1927 года, 18:30
 Румыния 3:3  Польша
Иштван Ауэр  12',  60'
Михай Танцер  38'
Голы Юзеф Калюжа  52'
Кароль Пазурек  64'
Станислав Войчик  76'
Стадион ONEF[ro]

Напишите отзыв о статье "Матчи сборной Польши по футболу 1927"

Примечания

  • Нумерация матчей приводится по официальной польской нумерации в справочнике ПЗПН.
  • Матчи, не признаваемые за официальные PZPN, обозначены порядковым номером с добавлением буквы N.
  1. [www.reprezentacja.com.pl/index.php?plik=wyd&nazwa=Wydarzenia 1927]

Источники

  • Andrzej Gowarzewski: Encyklopedia piłkarska Fuji. Tom 2. — Biało-Czerwoni. Dzieje reprezentacji Polski. Katowice: Wydawnictwo GiA, 1991

Отрывок, характеризующий Матчи сборной Польши по футболу 1927

После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.