Мезоттен (усадьба)

Дворец
Межотненский дворец
Страна	Латвия
Посёлок	Межотне
Архитектурный стиль	Классицизм
Автор проекта	Джакомо Кваренги
Основатель	Шарлотта Карловна Ливен
Строительство	1798—1802 годы

Мезоттен (нем. Schloss Mesothen, латыш. Mežotnes pils) — родовая лифляндская усадьба Ливенов, расположенная в Мезоттене (ныне Межотне, Латвия). Господский дом был построен в стиле высокого классицизма по проекту, составленному, как гласит семейное предание, Джакомо Кваренги. Его заказчица — светлейшая княгиня Шарлотта Карловна Ливен — посетила далёкую резиденцию лишь один раз, в сопровождении императрицы Марии Феодоровны. Здесь же находится захоронение княгини.

История

В XVII веке в условиях общего экономического развития Курляндского герцогства, которому усиленно способствовал Якоб Кеттлер, активный приверженец торговой стратегии меркантилизма, в окрестностях Мезоттена начинается строительство мануфактур. Одной из самых известных мануфактур Мезоттена является гобеленовая, принадлежавшая герцогской династии; также активно функционировали мануфактуры по производству стекла и бархата. Семья Биронов, многолетних правителей Курляндии, вместе с баронской семьёй Медемов являлась фактическим владельцев территории Мезоттена: здесь в имении Медемов родилась Анна Доротея Курляндская, известная на всю Европу светская дама с дипломатическими способностями, третья супруга последнего герцога Курляндии Петра Бирона. В 1797 году имение Мезоттен было даровано императором Павлом I воспитательнице его дочерей и сыновей Николая (будущего императора) и Михаила Шарлотте фон Ливен (урождённой баронессе Гаугребен), вдове генерала-майора Отто-Генриха фон Ливена. Шарлотта Карловна получила положительные рекомендации Юрия Юрьевича Брауна, генерал-губернатора Лифляндии, после чего Екатерина II в 1783 году согласилась призвать её ко двору в качестве воспитательницы её внучек.

История создания усадьбы

В 1798 году Джакомо Кваренги создал проект строительства трёхэтажного роскошного дворца-поместья для Шарлотты фон Ливен. Этот проект реализовал курляндский архитектор Иоганн Берлитц; строительные работы длились до 1802 года. В 1800 году началось создание обширного английского парка, площадь которого достигала девяти гектаров.

В мезоттенском имении, представляющем собой элегантный образец тщательно распланированного помещичьего хозяйства эпохи классицизма, был создан комплекс административных и хозяйственных построек (конюшня, дом управителя, дом садовника). Элементы художественного оформления и детали планировки центрального фасада дворца содержат в себе выразительные приметы архитектурного стиля Кваренги; также свидетельством его мастерства является колоннадная часть, акцентированная портиком ионического ордера.

Купольный итальянский зал также выполнен в лучших традициях итальянского зодчего, в то время как Берлитц лично занялся проектированием структуры боковых фасадов, а также ризалитов дворца. Для Кваренги не совсем характерна чрезмерная композиционная раздробленность элементов боковых фасадов — скорее всего, их разработкой занимался руководитель строительных работ Берлитц. Что касается внутреннего убранства интерьеров и росписи главного купольного зала, то они относятся ориентировочно к началу 1830-х годов, когда господствовала художественная концепция позднего классицизма.

История в XX—XXI веках

До 1920 года последним владельцем Межотненского имения был российский военачальник Анатолий Павлович Ливен, командир сформированного им же Либавского добровольческого стрелкового отряда, ведущей боевой единицы балтийского ландесвера, участвовавшей во взятии Риги 22 мая 1919 года и расправе над приверженцами правительства латышских стрелков и Советской Латвии. В 1920 году Ливен потерял своё владение в связи со вступлением в силу Аграрной реформы в новой независимой Латвии. Реквизированный Межотненский замок перешёл в собственность культурно-образовательного ведомства Латвии — в нём разместилась сельскохозяйственная школа.

В 1944 году дворец пострадал в ходе отступления войсковых соединений вермахта через Курляндию; после войны в нём располагался офис испытательного селекционного центра. Кроме того помещения бывшего межотненского поместья служили для нужд почтового офиса, библиотеки; также имелись помещения для жилья (обычные квартиры). В 1950 году дворец был восстановлен с частичным изменением внутренней планировки и убранства.

В 1971—1979 годы было произведена масштабная реставрация интерьеров дворца в Межотне; была восстановлена историческая роспись, воспроизведены лепные украшения главного купольного зала, спроектированного Кваренги. Работы по восстановлению убранства затронули столовую и помещение гостиной. В современной Латвии в Межотненском поместье располагается гостиница с небольшой музейной экспозицией, посвящённой общей истории Межотне, владельцам Ливенам и другим породнившимся с ними дворянским фамилиям.

Отрывок, характеризующий Мезоттен (усадьба)

– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.