Доротея (герцогиня Курляндии)

Не следует путать с её дочерью и тезкой Доротеей, герцогиней Курляндской Талейран де Саган.

Дороте́я Курля́ндская, Анна Шарлотта Доротея фон Медем, Доротея фон Бирон, редко Анна Курляндская (нем. Anna Charlotte Dorothea von Medem; 3 февраля 1761, Мезоттен, Курляндия и Семигалия — 20 августа 1821, Лёбихау, Германский союз) — урождённая графиня фон Медем, в браке герцогиня Курляндская. Держала аристократический салон в Берлине и выполняла различные дипломатические поручения в помощь своему мужу Петру Бирону, сыну знаменитого Бирона.

Биография

Дочь представителей старого курляндского дворянства — Фридриха фон Медема и его второй жены Луизы Шарлотты фон Мантойфель. Её предок — Конрад фон Мандерн (фон Медем), был гроссмейстером Ливонского Ордена (1263—1266) и вероятно основателем замка Митау (1265 г.) Сестра Доротеи Элиза в будущем будет известна как поэтесса. О прекрасных сестрах фон Медем говорили во всей Курляндии, называя их не иначе как «прекрасная Доротея и умная Элиза». «Герцог Петр Бирон даровал Медемам графский титул. Отец герцогини Анны Иоганн Фридрих фон Медем в 1753 году приобрел Элейское поместье, где семья и жила долгое время. На месте поместья в 1806—1810 годах построен был Элейский Дворец, который прославился как сокровищница выдающихся произведений искусства. Роду графов Медем принадлежали замки в Вилце, Элее, Вецауце и Ремте, поместье Стукмани и построенная в 1818 году в стиле классицизма загородная графская резиденция Villa Medem в Елгаве. Известно, что в 1919 году представители рода Медемов покинули Латвию и обосновались на юге Франции».

Брак

6 ноября 1779 года 18-летняя Доротея стала третьей женой 55-летнего Петра Бирона (1724—1800), герцога Курляндского и Земгальского, и первой из них, которая смогла родить ему детей. Доротея писала сестре: «… меня никогда не покидает мысль, что Бог сделал меня герцогиней Курляндии не напрасно. Будь что будет, любовь и ласковое отношение моего возлюбленного герцога делает меня совершенно счастливой, и я не требую ничего более»".

В 1784 году вместе с молодой женой Петр предпринял путешествие по Европе, которое длилось почти 3 года. После путешествия по Германии, в декабре 1784 года герцогская пара со свитой прибыла в Италию. В Болонье в Академии Художеств они выделили средства на «Курляндскую премию», которая вручалась до 1946 года.

«Браковенчавшись с графиней Анной фон Медем, герцог Петр провел несколько лет за границей; вернувшись в 1787 году в Курляндию, где он снова должен был выдержать внутреннюю борьбу с недовольным дворянством. Во время его путешествия за границей, в 1784—1786 годы, аристократия ввела против его воли новую конституцию, вконец подрывавшую самодержавную власть. Однако герцогу Петру удалось отменить эту конституцию, но не без последствий для себя. Герцогиня Анна безуспешно пыталась примирить дворянство со своим державным супругом. Известно, что ей предлагали даже принять регентство вместо супруга. Известно, что герцогиня выказала большие дипломатические способности, венцом которых стало решение Польского сейма, успокоившее страну. События развивались стремительно».

Благодаря своей красоте и княжескому достоинству Доротея была вхожа в высшие круги и, связанный политическими трудностями с курляндским дворянством и со своим сюзереном королём Польши, Пётр посылал свою супругу «с дипломатической миссией» в Варшаву на многие месяцы, а также ненадолго в Берлин, Карловы Вары и Санкт-Петербург. (В Карловых Варах, где она познакомилась с Гёте, до сих пор стоит беседка, поставленная в её честь пражским графом Кристианом Филиппом Клам-Галласом).

Гёте писал о ней: «Герцогиня Курляндская всегда обаятельная и с избранным обществом, госпожой фон дер Рекке, …все, что вращалось вокруг неё, было приятным центром тамошней среды». А врач Жан де Карро (1770—1857) отмечал: «Это особа столь своеобразна, что сделать правильное представление о ней можно, только перейдя все границы в похвалах и критике».

Разъезд с мужем

За это время она охладела к мужу, и после рождения в 1793 году своей младшей дочери, названной в её честь Доротеей (в будущем знаменитая герцогиня Саган де Талейран), отцом которой стал любовник — польский дипломат граф Александр Батовский, (хотя девочка и была признана Бироном), герцогиня стала жить отдельно от мужа. Тем временем 29 марта 1795 года Петр Бирон под давлением народа и окружающих монархов отрекся от престола. В качестве компенсации он получил от русского правительства крупную сумму денег. Кроме того, правительство назначило герцогу пожизненную пенсию, а также обязалось уплатить все его долги.

Доротея переехала в Курляндский дворец в Берлине, где держала аристократический салон. В 1794 году она купила имение Лёбихау в Альтенбурге и начала уезжать туда на лето, в новый замок. В её имении собирались поэты, философы, друзья и родственники, и оно стало известно как «Прибежище муз герцогини Курляндской» (Musenhof der Herzogin von Kurland). Туда приезжала сестра герцогини, поэтесса Элиза фон дер Рекке, чьим спутником жизни вскоре станет поэт Христофор-Август Тидге, Гёте и Шиллер, также к герцогине приезжали царь Александр I, Фридрих-Вильгельм III Прусский, Наполеон, Меттерних и Талейран.

Талейран стал её любовником, и в 1809 она выдала свою младшую дочь Доротею замуж за его племянника Эдмона Талейрана. Кроме того, за несколько лет до этого, в 1800 году её старшая дочь Вильгельмина вступила в связь с другим любовником своей матери, генералом Армфельтом и даже родила от него внебрачного ребёнка.

Вслед за браком Доротеи герцогиня переехала в Париж и продолжила интенсивные отношения с Талейраном. Попав под влияние Талейрана, она из стана союзников Наполеона перешла в число его противников, из-за чего ей пришлось покинуть Францию в 1812 году. В 1814 году она приехала со всеми дочерьми на Венский конгресс, чтобы обнаружить, что её дочь Доротея стала любовницей Талейрана, дяди своего мужа, вместо своей матери.

Скончалась в 1821 году. Через несколько лет после смерти тело герцогини было перенесено в герцогство Саган и погребено рядом с её мужем, скончавшимся в 1800 году.

Дети

Семь детей, трое из которых умерли в младенчестве:

1. Пётр (23 февраля 1787 — 25 марта 1790)
2. Саган, Вильгельмина (Катарина Фридерика Вильгельмина Бенигна фон Бирон) (8 февраля 1781—1839) — любовница Меттерниха.
3. Полина (Мария Луиза Паулина фон Бирон) (19 февраля 1782—8 января 1845) — с 1800 года жена принца Фридриха-Генриха-Оттона Гогенцоллерн—Гехингенского (1776—1838).
4. Иоганна Катарина фон Бирон (24 июня 1783—1876), с 1801 года жена герцога д`Ачеренца.
5. Шарлотта-Фредерика (26 января 1789—10 марта 1791)
6. Катерина (12 ноября 1792—?)
7. Саган, Доротея (21 августа 1793—19 сентября 1862)— любовница Талейрана.

Памятник

Памятник герцогине Доротее Курляндской создал скульптор остзейского направления Эдуард Шмит фон дер Лауниц по принятому в 1824 г. решению ландтага Курляндского рыцарства, памятник был закончен в 1827 г. Так как российские власти не позволили установить памятник в первоначально отведенном месте, в Трехсвятской церкви в Елгаве, он был размещен в саду виллы Медем, принадлежавшей брату герцогини Жанно Медему, откуда в 1863 г. был перевезен в имение Элея и там был установлен в перестроенном для этой цели парковом павильоне. Во время 1-й мировой войны, в 1919 г. и после этого памятник был поврежден, до 1933 г. Управление памятников перевезло его в Ригу, где скульптор Матис Плука осуществил реставрацию. Памятник разместили в вестибюле Государственного художественного музея в Рижском замке. Во время немецкой оккупации был перевезен в Елгаву, где и был уничтожен в 1944 г.

В культуре

• Упоминается в романе Пикуля «Фаворит»: «Но затем прикатила в Варшаву молодая герцогиня Доротея Курляндская, за ней лошади волокли по улицам двадцать пушек…»

Литература

• Sabine und Klaus Hofmann: Zwischen Metternich und Talleyrand. Der Musenhof der Herzogin von Kurland im Schloss zu Löbichau. Museum Burg Posterstein, 2004
• [books.google.com/books?vid=OCLC19584033&id=1oT6t7qtMJcC&pg=PR3&dq=intitle:kurland&as_brr=1&hl=de Christoph August Tiedge: Anna Charlotte Dorothea. Letzte Herzogin von Kurland. F. A. Brockhaus, Leipzig 1823]
• Kvaskova, V. (sast.). Kurzemes hercogienes Dorotejas vēstules = Briefe der Herzogin Dorothea von Kurland. (Letters by Dorothea Duchess of Courland). Rīga: Latvijas Valsts arhīvu ģenerāldirekcija; Latvijas Valsts vēstures arhīvs, 1999. 163 lpp.: il. («Vēstures avoti». 1. sēj.). ISBN 9984-9184-4-4 (ошибоч.)
• Helena Sobkova «Saga’nas Katri’na» «Zin’atne» 1999
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Biron, Anna Charlotte Dorothea, Hzgn. v. Kurland, geb. Gfn. v. Medem] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Ссылки

• [www.historia.lv/publikacijas/konf/daugp/012/1dala/golubeva.htm Contemporaries’ memoirs about Duchess Dorothea of Courland, the Warsaw episode]
• [www.talleyrand.org/lieux/lobichau_bonne_auberge.html Löbichau, la bonne auberge de l’Europe]

Отрывок, характеризующий Доротея (герцогиня Курляндии)

– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.