Мина (Шустов)

Архимандрит Мина
Имя при рождении:	Михаил Ефимович Шустов
Род деятельности:	настоятель Никольского единоверческого монастыря, миссионер
Место рождения:	Пещеры (Нижегородская область)
Гражданство:	Российская империя
Дата смерти:	17 апреля 1911(1911-04-17)
Место смерти:	Москва

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Архимандрит Мина (в миру Михаил Ефимович Шустов; XIX век, Пещеры, Нижегородская область — 17 апреля 1911, Москва) — настоятель Никольского единоверческого монастыря в Москве, миссионер.

Биография

Михаил Ефимович Шустов родился в слободе Пещеры Нижегородской губернии, в крестьянской семье старообрядцев-беспоповцев. Первоначально он принадлежал к последователям «старой веры» и занимался торговлей, но решил оставить старообрядчество и принять единоверие. С этой целью он и пришел в Никольский единоверческий монастырь к архимандриту Павлу Прусскому. И около 20 лет прожил в Никольском единоверческом монастыре послушником, будучи учеником и сотрудником в миссионерской деятельности архимандрита Павла Прусского, который по неизвестной причине не соглашался постричь его в иноческий сан (может быть так было удобнее для миссионерской деятельности), и при этом всегда брал с собой в миссионерские путешествия.

В первой половине 1896 года после кончины архимандрита Павла Прусского, при следующем игумене Иерониме, Михаил Шустов был пострижен в монашество и рукоположен в сан иеромонаха (священноинока) Никольского единоверческого монастыря. После избрания новым игуменом казначея иеромонаха Сергия, некоторое время занимал должность казначея, а затем перешел в Покровский миссионерский монастырь.

В 1901 году был поставлен игуменом в Спасо-Преображенского Гуслицкого миссионерского монастыря основанном схиигуменом Парфением (Агеевым). Братия, недовольная его управлением, неоднократно жаловалась Московскому митрополиту Владимиру.

9 февраля 1907 года указом Святейшего Синода № 416 перемещён в Климовский Покровский единоверческий монастырь с повышением в сане до архимандрита (тогда один из крупнейших единоверческих монастырей Черниговской епархии).

В 1908 году стал настоятелем Никольского единоверческого монастыря и до кончины 17 апреля 1911 года управлял монастырем.

Отец Мина (Шустов) так же был активным членом Общества трезвости, и становится известен как борец с винопитием в крестьянской среде.

Архимандрит Мина (Шустов) был твердым сторонником возможности уврачевания старообрядческого раскола Русской Православной Церкви через единоверие. В 1910 году отец Мина познакомился с молодым миссионером Иваном Власовиче Шелаевым, который решает посвятить себя этой благородной цели, для чего с 23 августа 1910 года по 1913 год определяется на должность учителя церковно-приходской школы при Московском Никольском единоверческом монастыре. Здесь-то и проявляется его незаурядные миссионерские способности. В течение этих трех лет он не только учительствует, но в каникулярное время проводит публичные беседы со старообрядцами, которые имеют неизменный успех, благодаря его твердому глубокому знанию Православного вероучения.

Главным фактором становления Ивана Власовича Шелаева как православного миссионера в среде старообрядцев явилась его духовная близость с настоятелем Никольского единоверческого монастыря игуменом Миной (Шустовым). Игумен Мина в своё время перешел в единоверие из раскола, и, много лет находясь в единоверческом монастыре, вел неустанную миссионерскую деятельность, оставив после себя ряд литературных трудов по этому направлению. Блаженная кончина игумена Мины (Шустова) явилась для Ивана Власовича Шелаева большой утратой. Со временем он не только станет достойным продолжателем его трудов, но в монашестве будет наречен тем же святым именем — Мина. И в дальнейшем архимандрит Мина (Шелаев) станет известным Рязанским епархиальным миссионером, претерпит мученическую кончину 22 октября (4 ноября н.ст.) 1937 года. А на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви, проходившего в августе 2000 года в гор. Москве, архимандрит Мина (Шелаев) прославлен в лике святых пренодобномучеников.

Скончался архимандрит Мина (Шустов) скоропостижно 17 апреля 1911 года в 12 часов ночи, предположительно от рака, в Никольском единоверческом монастыре в Москве.

Отец Мина (Шустов) оставил после себя несколько литературных трудов.

Погребен отец Мина (Шустов) 20 апреля 1911 года в ограде Никольского единоверческого монастыря.

Использованные материалы

• Вургафт С. Г., Ушаков И. А. [www.semeyskie.ru/en_m.html Старообрядчество. Лица, предметы, события и символы. Опыт энциклопедического словаря]. — М.: 1996.
• [www.russian-inok.org/books/ri12.html Журнал «Русский инок». № 12. Июнь 1911 г.]
• [www.ryazeparh.ru/saints/ryazans/Nov/65/ Преподобномученик Мина Рязанский, архимандрит (Шелаев)].
• [www.tvereza.info/sobriety/history/persons_ru.html Список: «Знаменитые трезвые люди планеты»].

Отрывок, характеризующий Мина (Шустов)

На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.