Невежа, Андроник Тимофеевич

Неве́жа, Андрони́к Тимофе́евич (Тимофе́ев) (Невѣ́жа, Андрони́къ Тимофѣ́евичъ (Тимофѣ́евъ) ХVІ век — между 30 ноября 1602 и 29 апреля 1603 года) — печатный мастер Московской типографии во второй половине XVI века.

Биография

Невежа возглавлял Московскую типографию с 1568 по 1602 годы. Биографических сведений о Андронике не сохранилось; все сведения о нём извлечены из послесловий к напечатанным им книгам; официальные же документы о нем сгорели во время литовского разорения. После отъезда Ивана Фёдорова с Петром Мстиславцем в Великое княжество Литовское и пожара, случившегося в Московской типографии 1565-66 годов; по повелению царя Ивана Грозного типография была вновь отстроена и книгопечатание в ней восстановлено. Первой книгой, вышедшей из типографии, напечатанная Андроником Невежей вместе с Никифором Тарасиевым стал «Псалтырь». Она была сделана на «штамбе». Работа над Псалтырью была начата 8-го марта, а закончена 20 декабря 1568 года, объём книги — 292 листа, а размер — 4°.

После этой Псалтыри, в течение 20 лет, неизвестно ни одной книги, изданной в Москве. Сам Андроник в это время по распоряжению царя Иоанна переселился в Александровскую Слободу и устроил там маленькую типографию, из которой вышла тоже только одна книга: «Псалтырь» 1577 года (4°, 280 листов). Такая малопроизводительность объясняется тем, что книгопечатание в то время еще не находило достаточной поддержки в обществе и типография была только царской книгопечатней. Только с 1589 года деятельность Московского печатного двора возрастает вследствие усилившейся нужды в книгах в новопросвещенных землях и по причине крайнего разногласия богослужебных рукописей.

В течение 14 лет (1589—1602) Андроник продолжал заведовать типографским делом. За это время им были напечатаны следующие церковно-служебные книги: «Триодь постная с синаксари и Марковыми главами» 1589 года; «Триодь цветоносная» 1591 года; в 1594 году издан «Охтай» в двух томах; в 1597 году — «Апостол» в количестве 1500 экземпляров (это первая напечатанная книга, где указан тираж), с гравированным на дереве иконописным изображением апостола Луки; в 1598 году вместе сыном Иванцем Невежею — «Часовник»; это же издание было повторено в 1601 году; в 1600 году — «Минея Общая»; в том же году — «Минея Общая» (2-е издание); в 1602 г. — «Служебник»; в том же году — «Псалтирь учебная» с гравированным изображением царя Давида. Из перечисленных книг первопечатными для Московской Руси являются: Триоди цветная и постная, Октоих, Минея Общая 1600 года и Служебник (до этого эти книги были только в рукописном виде).

Кроме этих книг, несомненно, напечатанных Андроником Невежей, следует отнести к его работе еще следующие: «Псалтирь» 1591 года, «Триодь постная» 1592 года, «Триодь цветная» 1594 года. «Чиновник архиерейский священного служения» 1600 года (также первопечатная книга для Московской Руси) и Евангелие, напечатанное после 1596 года и относимое к числу работ Невежи «Сказание о воображении книг печатного дела», составленная в XVII веке. Это же Сказание называет Андроника Невежу учеником первопечатников Ивана Федорова и Петра Тимофеева. Действительно, внешняя сторона изданий может служить только подтверждением этого мнения: приемы работы, полууставная азбука, заставки, вязь, орнаментовка те же, что и в первопечатном Апостоле 1564 года. Все издания Андроника очень удовлетворительные с внешней стороны, имеют однако много недостатков со стороны правильности текста, хотя правительство и заботилось ревностно, как видно из послесловий, «о исправлении книжном и в них о словеси истинном»; главной причиной неисправности текста было правление его по догадкам без сверки с древнегреческим текстом.

Кроме книгопечатания, Андроник занимался еще и гравированием, как это видно из его подписи под изображением евангелиста Луки в Апостоле 1597 года; вероятно, ему же принадлежат и гравированные изображения царя Давида в псалтырях его печати.

Продолжателями книгопечатания в Москве стали сыновья Невежи: Иван Андроникович (возглавлял типографию с 1603 год по 1611 год) и Алексей Андроникович (возглавил типографию при царе Михаиле Феодоровиче в 1614 году и имел под своим управлением 16 человек).

Памятник Андронику Невеже

В 1977 году во Львове, в Святоонуфриевском монастыре, во дворе храма, где был похоронен Иван Фёдоров, по сохранившейся фотографиям была установлена надгробная плита Ивану Фёдорову, а рядом с ней была установлен памятник — трёхфигурная композиция, изображающая Ивана Фёдорова с учениками: Петром Мстислацем и Андроником Невежою (скульптор Анатолий Галян). После реставрации 1972—1974 гг. здесь открыт музей Ивана Федорова — филиал Львовской картинной галереи. В начале 1990-х годов музей был уничтожен; монахи-базилиане захватили храм, для этой цели взломали двери церкви, и выкинули на улицу все экспонаты музея, в том числе уникальные книги Швайпольта Фиоля, Франциска Скорины, Ивана Фёдорова. На дворе был январь и шёл мокрый снег, уникальным книгам был нанесён громадный вред. Памятник русским первопечатникам Ивану Фёдорову с учениками: Петром Мстиславцем и Андроником Невежою был перенесен на новое место. В настоящее время он находится перед зданием Музея искусства старинной украинской книги по адресу — город Львов, улица Коперника, 15а.

Литература

• А. Шилов. Невежа, Андроник Тимофеевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv07p1.htm С. М. Соловьев. История России, т. VII, глава 1, Внутренне состояние русского общества во времена Иоанна IV • Книгопечатание; т. VIII, глава 1, Царствование Бориса Годунова • Внутренние распоряжения Бориса (изд. «Общ. Пользы») с. 534, 726]
• П. М. Строев, Обстоятельное описание старопечатных книг славянских и российских, хранящихся в библиотекѣ графа Федора Андреевича Толстова: С 24 гравированными изображениями шрифтов Москва, 1829. (Введение)
• П. М. Строев Описание старопеч. книг славянских в библиотеке И. Н. Царского. М., 1836. (Прилож.)
• Д. А. Ровинский, «Русские граверы и их произведения с 1564 года до основания Академии художеств» Москва, 1870
• [www.knigafund.ru/books/11218/read#page413 Подробный словарь русских граверов 16-19 вв., Ровинский Д. А. 1895 г. стр. 413]
• В. Е. Румянцев, Сборник памятников, относящихся до книгопечатания в России. М., 1872, вып. 1, с. 50—52, I—III и таблицы
• И. Каратаев, Описание славяно-русских книг, напечат. кирилловскими буквами. СПб., 1883. («Сборн. отд. рус. яз. и слов. Имп. Академии Наук», т. 34)
• Ф. И. Булгаков, Иллюстрированная история книгопечатания и типографск. искусства. СПб., 1889, т. I, с. 238—243, 292
• И. М. Снегирев, «Вестн. Евр.» 1830, ч. ІV, с. 57—62. (О первой псалтыри, напечат. Невежею Тимофеевым и Никифором Тарасиевым)
• [starieknigi.info/Zhurnaly/MAO/MAO_Drevnosti_02.pdf «Древности. Труды Императорского Московского Археологического Общества», т. II, вып. 1, с. 1 и сл. М., 1870. («Древние здания Московского Печатного Двора» В. Е. Румянцев)]
• Л. Гатцук, «Русск. Вестн.» 1872, т. 99, № 45, с. 343. (Очерк истории книгопечатного дела в России).

Ссылки

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003334142#?page=2 «Псалтырь» Москва : Никифор Тарасиев и Невежа Тимофеев, 20 декабря 1568 (08.03.7076 — 20.12.7077)]
• [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/202 «Охтай» Андроника Тимофеева сына Невежи, 31 января 1594 год. гласы 5-8]
• [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/1026 «Минея общая» Андроника Тимофеева сына, 19 августа 1600 года]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01002158894#?page=1 «Служебник» Москва : Андроник Тимофеев Невежа, 25 апреля 1602 (I7.03.7109 — 25.04.7110)]

Отрывок, характеризующий Невежа, Андроник Тимофеевич

– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».