Обухов, Михаил Константинович

Михаил Обухов
Имя при рождении:	Михаил Константинович Обухов
Дата рождения:	25 января 1879(1879-01-25)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	25 марта 1914(1914-03-25) (35 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Профессия:	артист балета, балетный педагог
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Театр:	Мариинский театр

Михаи́л Константи́нович Обу́хов (25 января 1879, Санкт-Петербург — 25 марта 1914, Санкт-Петербург) — русский артист балета, педагог.

Биография

Михаил Обухов родился в Санкт-Петербурге в семье действительного статского советника Константина Алексеевича Обухова, служившего по финансовому ведомству, и Анны Петровны Обуховой, урожденной Анны Соломбаловой. Михаил Обухов является племянником Н. Г. и С. Г. Легатов.

Профессиональная деятельность в балете

По окончании Петербургского театрального училища вместе с M. M. Фокиным (педагоги Н. Г. Легат, П. А. Гердт, А. В. Ширяев) Михаил Обухов танцевал в Мариинском театре в 1898—1914 годы. Одновременно с ним училище окончили ученицы Э. Чекетти — Л. Н. Егорова и Ю. Н. Седова. Все четверо дебютировали в па де катре на муз. M. Ф. Келлера, специально сочинённом для них Чекетти и включённом в балет «Пахита» (1898). В «блестящем дебюте» пресса особенно выделяла мужчин. Исполнял партии: Зигфрид; Франц («Коппелия»), Жан де Бриен («Раймонда»), Рыбак («Наяда и рыбак»), Люсьен («Пахита»), Зима, Зефир («Времена года»).

Характеристика профессионализма артиста балета

В нарушение традиции Михаила Обухова определили, минуя кордебалет, в корифеи. Обухов — классический танцовщик, основными достоинствами которого были виртуозный танец и строгий академический стиль исполнения. Технику танца совершенствовал, занимаясь в театре у Чеккетти. Замечательно владел вращениями и заносками, доводя их число до рекордного.

Работа с Михаилом Фокиным

С балетмейстерскими исканиями своего соученика Фокина Обухов встретился один раз — при постановке первой редакции «Шопенианы» исполнил вместе с А. П. Павловой 7-й вальс (1907). Здесь хореограф и исполнители уловили суть романтического балета: этот вальс стал основой второй, дошедшей до нас, редакции «Шопенианы». Соприкосновение с Фокиным было эпизодическим, но значимым: искусство Обухова вполне отвечало завершающему этапу собственно академич. исполнительства и готовило появление танцовщиков новой формации — таких, как ученик Обухова — В. Ф. Нижинский.

Обухов как педагог балета

Педагогическую деятельность начал в 1900, став в 21 год старшим преподавателем классического танца Санкт-Петербургского театрального училища. С 1899 неоднократно выезжал во Францию для ознакомления с постановкой театр, образования. Среди учеников Г. А. Розай, В. А. Семенов, А. Н. Обухов, П. Н. Владимиров, А. В. Гаврилов, Н. П. Ивановский. Самый известный и прославленный ученик Михаила Обухова — Вацлав Нижинский.

Примечания

Литература:

• Красовская В., Русский балетный театр нач. XX века, [ч.] 2. Танцовщики, Л., 1972;
• Борисоглебский M. (сост.). Материалы по истории рус. балета, т. 2, Л., 1939

Отрывок, характеризующий Обухов, Михаил Константинович

Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.