Гердт, Павел Андреевич

Павел Гердт
Имя при рождении:	Павел-Фридрих Гердт
Дата рождения:	22 ноября (4 декабря) 1844(1844-12-04)
Место рождения:	д. Волынкино под Петербургом
Дата смерти:	30 июля (12 августа) 1917(1917-08-12) (72 года)
Место смерти:	Вамальоки, близ Териок, Финляндия
Профессия:	артист балета, балетмейстер, балетный педагог
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Театр:	Мариинский театр

Па́вел (Па́вел-Фри́дрих) Андре́евич Ге́рдт (1844—1917) — русский артист балета и педагог, с 1865 года ведущий танцовщик Мариинского театра. Также выступал как балетмейстер.

Биография

Образование получил в балетном отделении Петербургского театрального училища, которое окончил в 1865 году. Его учителями были А. И. Пименов, Ж.-А.Петипа и X. П. Иогансон.

Впервые появился на сцене в 1858 в балете «Крестьянская свадьба» Стефани (па-де-труа), когда он был ещё учеником.

В 1865—1916 работал в балетной труппе императорских театров, выступая в первую очередь на сцене Мариинского театра, а также Александрийского и Эрмитажного. Его считали лучшим классическим танцовщиком Петербурга. Расцвет его мастерства совпал с расцветом русского балета — лучшими постановками М. Петипа, балетным творчеством П. И. Чайковского и А. К. Глазунова. Павел Гердт участвовал в премьерах на петербургской сцене балетов П. И. Чайковского, в ведущих ролях: Дезире («Спящая красавица»), принца Коклюша («Щелкунчик»), Зигфрида («Лебединое озеро»). Его танцевальная манера отличалась благородством, пластичностью и мимической выразительностью. В 1909 гастролировал в Париже. Последнее выступление состоялось в 1916 году.
Дочь Павла Гердта Елизавета — одна из немногих звёзд императорского балета, оставшихся после революции работать в СССР.

Партии

Исполнил роли в ряде выдающихся постановок:

• 23 января 1877 в Мариинском театре — Солор в «Баядерке», Л. Ф. Минкуса (балетмейстер М. Петипа, Никия — Вазем).
• 1880 — «Дева Дуная» в постановке Мариуса Петипа — партия: Рудольф
• 1881 — Люсьен в «Пахите» Э. Дельдевеза и Минкуса (балетмейстер М. Петипа, Пахита — Вазем).
• 1884 в Мариинском театре — Франц в «Коппелия» Л. Делиба (балетмейстер М. Петипа Сванильда — В. А. Никитина, Коппелиус — Л. П. Стуколкин).
• 1885 в Мариинском театре — Колен в балете «Тщетная предосторожность» на музыку П. Гертеля
• 25 сентября 1894 в Александринском театре Колен в «Тщетная предосторожность» на музыку П. Л. Гертеля (балетмейстер Иванов, Лиза — Гантенберг, Никез — Горский, Воронков, Марцелина — Э. Чеккетти).
• 3 января 1890 в Мариинском театре — Дезире в «Спящей красавице» П. И. Чайковского (балетмейстер М. И. Петипа, дирижёр Дриго, художники М. И. Бочаров, Левот, Андреев и М. А. Шишков, костюмы И. А. Всеволожского, Аврора — Брианца, фея Сирени — М. М. Петипа, фея Карабос — Э. Чеккетти).
• 6 декабря 1892 в Мариинском театре — принц Коклюш в «Щелкунчике» П. И. Чайковского (балетмейстер Иванов, дирижёр Дриго, художники Бочаров и К. Иванов, костюмы — Всеволожский и Пономарёв, Клара — Белинская, Фриц — В. Стуколкин, Щелкунчик — С. Легат, фея Драже — Дель-Эра, Дроссельмейер — Т. Стуколкин)
• 1894 — «Пробуждение Флоры» Риккардо Дриго, балетмейстеры Мариус Петипа, Лев Иванов — Аполлон (Петергофский дворцовый театр)
• 15 января 1895 в Мариинском театре Зигфрид в «Лебедином озере» П. И. Чайковского (балетмейстеры Иванов и М. Петипа, дирижёр Дриго, художник Андреев, Бочаров, Левот, костюмы Пономарёва, Одетта-Одиллия — П. Леньяни, Ротбарт — Булгаков).
• 7 января 1898 в Мариинском театре — Абдерахман в «Раймонде» А. К. Глазунова (балетмейстер М. Петипа, дирижёр — Дриго, Раймонда — Леньяни, Жан дё Бриен — С. Легат, Генриетта — Преображенская, Клеманс — Куличевская)
• 7 февраля 1900 в Эрмитажном театре Зимнего дворца — Вакх в одноактном балете А. К. Глазунова «Времена года» (балетмейстер Петипа, дирижёр Дриго, художник Ламбин; Колос — М. Кшесинская, Иней — А. Павлова, Роза — Преображенская, Зефир — Легат, Зима — Булгаков, Вакханка — Петипа, Фавн — Горский, Ласточка — Рыхлякова).
• 1902 в Мариинском театре — Гамаш в «Дон Кихоте» (балетмейстер — Горский, дирижёр Дриго, художники Коровин, Клодт; Китри — Кшесинская, Базиль — Легат, Дон Кихот — Булгаков, Мерседес — М. Петипа).
• 10 февраля 1907 в Мариинском театре — мазурка (в паре с Седовой) в «Шопениане» — на музыку Ф. Шопена в оркестровке А. К. Глазунова поставленной М. М. Фокиным .
• 16 декабря 1912 — Хан в балете Ц. Пуни «Конёк-Горбунок» (балетмейстер — Горский, художник — Коровин, дирижёр — Дриго, Царь-Девица — М. Кшесинская, Иванушка — Стуколкин).

Некоторые другие партии:

• Альберт — («Жизель» Адана)
• Пелей («Приключения Пелея» Минкуса),
• Луций («Весталка» Иванова),
• Дамис («Испытания Дамиса» А. К. Глазунова),
• Синяя борода (одноимённая пьеса Шенка).

Постановки балетов

• 1902 «Жавотта» на музыку Сен-Санса
• 1899 «Мнимые дриады» Ц. Пуни
• 1900 «Искра любви» Маржецкого и Чекрыгина
• Завершил постановку балета «Сильвии» Л. Делиба, начатую Л. И. Ивановым, которая была не закончена из-за его смерти (1901).

Ученики

В 1880—1904 преподавал в Петербургском театральном училище. Его учениками, в частности, были:

• Булгаков, Алексей Дмитриевич (1872—1954)
• Ваганова, Агриппина Яковлевна (1879—1951)
• Карсавина, Тамара Платоновна (1885—1978)
• Кякшт, Лидия Георгиевна (1885—1959)
• Легат, Сергей Густавович (1875—1905)
• Монахов, Александр Михайлович (1884—1945)
• Павлова, Анна Павловна (1881—1931)
• Солянников, Николай Александрович (1873—1958)
• Тихомиров, Василий Дмитриевич (1876—1956)
• Фокин, Михаил Михайлович (1880—1942)
• Ширяев, Александр Викторович (1867—1941)

Литература

• Театральная энциклопедия в 6 т. Гл. ред. П. А. Марков. — М.: Советская энциклопедия

Отрывок, характеризующий Гердт, Павел Андреевич

– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.