Петипа, Мария Мариусовна

Мария Мариусовна Петипа
Мария Петипа — Фея Сирени, 1890
Имя при рождении:	Мария Мариусовна Петипа
Дата рождения:	17 (29) октября 1857(1857-10-29)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Дата смерти:	1930(1930)
Место смерти:	Париж, Франция
Профессия:	артистка балета
Гражданство:	Российская империя Российская империя→СССР СССР→Франция Франция
Театр:	Большой (Каменный) театр, Мариинский театр
Награды:

Мари́я Ма́риусовна Петипа́ (17 (29) октября 1857, Санкт-Петербург — 1930, Париж) — артистка балета и педагог, характерная солистка Мариинского театра. Представительница театральной династии : дочь прима-балерины Марии Суровщиковой-Петипа и танцовщика, балетмейстера, руководителя петербургского балета в 1869—1903 годах Мариуса Петипа. Первая исполнительница партии феи Сирени в балете П. И. Чайковского «Спящая красавица» (1890).

Биография

Мария Петипа родилась в семье солистов петербургской императорской труппы. Театральная атмосфера и закулисная жизнь окружали её с раннего детства. Начала учиться классическому танцу у своих родителей, затем была принята в Санкт-Петербургское театральное училище, где её педагогом стал Христиан Иогансон.

В 1869 году, когда девочке было двенадцать лет, её родители расстались (официально брак был расторгнут в 1875 году). Мать, оставив балетную карьеру, перешла на положение драматической актрисы в Александринский театр, в то время как отец стал главным балетмейстером петербургской балетной труппы, выступавшей главным образом сначала в Большом (Каменном) театре, а затем в Мариинском.

После выпуска в 1875 году, в возрасте семнадцати лет, Мария была принята в балетную труппу императорского театра. В том же году она дебютировала в главной партии в балете «Голубая георгина», поставленном в 1860 году отцом для её матери. Впоследствии она танцевала как в старых балетах отца, так и в партиях, созданных специально для неё.

Начав карьеру как классическая солистка, Мария Петипа вскоре перешла на амплуа хара́ктерной танцовщицы, на 30 лет заняв ведущее положение в труппе в этом качестве. Критика отмечала, что танцовщица не была сильна в классических исполнениях, но в характерных танцах у неё не было соперниц. Этому способствовали и её природные данные: эффектная внешность и темперамент. «Она танцовала больше руками и преимущественно стреляла глазами. Весёлая по природе, красивая артистка с постоянно приятною и симпатичною улыбкою была всегда очень оживлена и энергична на сцене» — писал о ней Сергей Худеков в своей «Истории танцев». Петипа с равной увлеченностью и энергией танцевала венгерские, испанские, цыганские, русские и прочие национальные танцы как в балетах, так и в оперных дивертисментах — выступая порой по 100 раз в сезон. В её сценической карьере бывали случаи, когда единственные аплодисменты в оперных спектаклях выпадали на долю её танцев. «Счастливая „сценическая судьба“, прекрасная фигура, поддержка знаменитого отца сделали её незаменимою исполнительницей характерных танцев, перворазрядною балериной, разнообразной в своём репертуаре. [….] всегда очаровательная, темпераментная, красочная», — писал о ней в «Материалах по истории русского балета» Михаил Борисоглебский.

В 1897, 1903 и 1904 годах она гастролировала в Париже, в 1899 и 1901 — в Будапеште. Будучи гражданской женой и постоянной партнёршей по сцене танцовщика Сергея Легата (1875—1905), в 1902—1903 годах вместе с ним гастролировала в Вене, Париже, Монте-Карло, Будапеште с характерными танцами и комедийными номерами.

В 1905 году, в возрасте 29 лет, Сергей покончил с собой из-за событий, вызванных забастовкой артистов во время событий 1905 года. В 1907 году Мария Петипа окончила свою сценическую карьеру, однако до 1912 года эпизодически выступала в концертах как в Мариинском, так и в частных театрах.

После революции, в 1926 году, эмигрировала во Францию. В Париже, на родине отца и деда, она получила Орден Академических пальм — награду Франции за заслуги в образовании, науке и культуры. Умерла в Париже в 1930 году в результате тяжелой болезни: как писалось, «после двух ударов паралича и буйного помешательства».

Сергей Худеков отмечал, что среди балетных артисток своего времени Мария Петипа оставила после себя самое большое количество фотографий.

Репертуар

Среди наиболее любимых партий артистка называла лезгинку в опере «Руслан и Людмила», мазурку в сцене бала оперы «Жизнь за царя» и испанский танец в опере «Кармен». Она была первой исполнительницей партий Феи Сирени в «Спящей красавице» П. И. Чайковского (1890) и Марии в «Привале кавалерии» И. И. Армсгеймера (1896) — балете, который Мариус Петипа поставил специально для неё.

Среди других ролей: Низия («Царь Кандавл» на музыку Пуни, 1891), Катти («Маркитантка» на музыку Пуни). Исполняла танцы: венгерский («Лебединое озеро» и «Коппелия»), бедуинский («Зорайя»), испанский («Раймонда»), итальянский («Наяда и рыбак»), польский (опера Глинки «Жизнь за царя»).

Ссылки

• [www.korunb.nlr.ru/prof/publ/bibliograf/2010/bd04.pdf «Волшебное зеркало» Мариуса Петипа](недоступная ссылка с 02-04-2015 (3312 дней))
• [all-photo.ru/portret/petipa_mariya/index.ru.html Петипа Мария Мариусовна. Российская портретная галерея]

Отрывок, характеризующий Петипа, Мария Мариусовна

– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.