Орлова, Евдокия Николаевна

Орлова Евдокия Николаевна
Портрет Евдокии Орловой. По другой версии, изображает фаворитку её мужа
Дата рождения:	17 декабря 1761(1761-12-17)
Место рождения:	Российская империя
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	20 августа 1786(1786-08-20) (24 года)
Место смерти:	Российская империя
Супруг:	Алексей Григорьевич Орлов

Графиня Евдокия Николаевна Орлова-Чесменская (урождённая Лопухина; 17 декабря 1761 — 20 августа 1786) — супруга графа Алексея Григорьевича Орлова, мать камер-фрейлины Анны Алексеевны Орловой.

Биография

Дочь Николая Александровича Лопухина (1698—1768), одного из внуков боярина Петра Лапки, который приходился дядей царице Евдокии Фёдоровне. По матери Анне Алексеевне (1733-93) — племянница известных братьев Жеребцовых, внучка генерал-аншефа А. Г. Жеребцова. Овдовев, её мать вышла замуж за Якова Лукича Хитрово, президента Вотчинной коллегии.

Евдокии шел всего 21-й год, когда её тетка, Екатерина Алексеевна (1748—1810), жена тайного советника Петра Григорьевича Демидова, сосватала её за 48-летнего графа Орлова-Чесменского, с которым Демидову связывали давние (и как утверждали злые языки, чересчур близкие) узы. Когда Орлов в 1770-х годах, во время Архипелагской экспедиции, проводил зиму в Италии, Демидова жила в Пизе, и там все её считали близкой особой к графу.

Екатерина II изъявила согласие на этот брак и прислала пожелания «всякого счастья и благополучия». Свадьба состоялась 6 (17) мая 1782 года в имении Остров Московской губернии. Почти вся Москва была свидетельницей торжества, продолжавшегося несколько дней.

2 (13) мая 1785 года у Евдокии Орловой родилась дочь Анна (будущая почитательница Фотия и щедрая благотворительница), и по этому поводу Екатерина II писала:

…Я свиделась в Москве с героем Чесмы, славным графом Орловым. Он ухаживал за своей молодой женой, лежавшей в родах первым ребенком; к несчастью, у него родилась дочь: я не считаю его особенно способным воспитывать девочек и поэтому желала ему сына, которому он мог бы служит примером.

Желание императрицы исполнилось, но вместе с тем прервалась и кратковременная семейная жизнь А. Г. Орлова: 20 августа 1786 года 24-летняя графиня родила сына Ивана и в тот же день скончалась. Отпевание Евдокии прошло в церкви Положения Ризы Господней неподалёку от имения Орловых на Донском поле. Погребена она была в родовой усыпальнице Лопухиных в Спасо-Андрониковом монастыре.

Сын, которого Екатерина II тотчас пожаловала «в капитаны Преображенские», за что А. Г. Орлов 5 июня 1787 года, приехав в село Коломенское, около Москвы, «кланялся в ноги», прожил менее года и умер в 1787 году; погребен он рядом с матерью. После этого герой Чесмы перенес всю свои заботы, всю свою привязанность на дочь свою «Нинушку», посвятив себя всецело её воспитанию.

По воспоминанием современников, молодая графиня Евдокия Орлова была тихой и скромной женщиной; при красивой и приятной наружности, она отличалась добротой и набожностью, не любила нарядов и никогда не надевала драгоценных украшений.

Родной брат Евдокии Николаевны — генерал-майор Дмитрий Николаевич Лопухин (ум. 01.07.1803), был помещиком, основатель села Пады в Воронежской губернии.

Ссылки

• [enc-panino.ru/?tag=%D0%BB%D0%BE%D0%BF%D1%83%D1%85%D0%B8%D0%BD%D0%B0-%D0%B5%D0%B2%D0%B4%D0%BE%D0%BA%D0%B8%D1%8F-%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0 Землевладельцы Панинского района. Графиня Евдокия Николаевна Орлова-Чесменская]

Отрывок, характеризующий Орлова, Евдокия Николаевна

Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.