Паррот, Георг Фридрих

Георг Фридрих (Егор Иванович) Паррот
фр. George-Frédéric von Parrot
Место рождения:	Монбельяр, графство Монбельяр
Место смерти:	Гельсингфорс, Великое княжество Финляндское, Российская империя
Научная сфера:	физика

Георг Фридрих (Егор Иванович) Паррот (фр. George-Frédéric von Parrot; 15 июля 1767, Монбельяр — 8 июля 1852, Гельсингфорс) — физик-изобретатель, организатор восстановления Дерптского университета. Отец альпиниста и путешественника Иоганна Фридриха Паррота.

Работа в университете

Г. Ф. Паррот окончил высшую школу в Штутгарте в 1786 году. До своего приезда в Россию занимался преподавательской деятельностью в Германии и Франции. Провел большую и кропотливую работу по возобновлению деятельности Дерптского университета, который после более чем девяностолетнего перерыва (с 1710 года, когда прекратила свою деятельность Академия Густавиана, которая считалась старейшим высшим учебным заведением в Шведском королевстве, была основана королём Густавом II Адольфом в 1632 году, в год его смерти) открылся для студентов в 1802 году. Между прочим, ещё в 1800 году Александр I планировал открыть Митавский университет на базе передового учебного заведения того времени, которое было основано последним герцогом Курляндским Петром Бироном и в честь него получило название Академия Петрина. Однако кандидатура Дерпта на звание одного из ведущих университетских городов Российской империи оказалось более предпочтительной, а упомянутая выше Академия Петрина в результате всероссийской реформы образования в 1805 году была реорганизована и превратилась в трехклассную гимназию, хотя в масштабах современной Латвии на тот момент это было первое высшее учебное заведение.

Деятельность в Академии наук

Паррот стал фактически первым ректором этого университета и работал на этом посту с перерывами до 1813 года. На протяжении 24 лет Паррот занимал должность профессора физики Дерптского университета (с 1802 по 1826). В 1826 году его избрали академиком Петербургской академии наук. Одновременно Георг Фридрих руководил деятельностью лаборатории физики при Петербургской АН в общей сложности 16 лет (1824—1840). Благодаря тому, что у Егора Ивановича со временем наладились тесные контакты с правительственными кругами, в частности, с высокопоставленными чиновниками, которые ведали образовательной системой России в первой четверти XIX века, он своевременно получал финансовую помощь для организации деятельности физической лаборатории сперва в Дерпте, а затем в Санкт-Петербурге. Следует отметить, что часто о Парроте говорят как о «личном друге» Александра Первого, таким образом, недостатка в поддержки со стороны высшего эшелона власти изобретатель не испытывал. В 1840 году он был удостоен статуса почётного члена Петербургской академии наук. В политическом плане академик Паррот поддерживал антинационалитическую концепцию, которой придерживались руководители Академии наук, что повлияло на его мнение по поводу личности академика, физика-экспериментатора Василия Владимировича Петрова, которое он выразил в публичном выступлении. Столкновение двух просвещенных умов эпохи — многоопытного экстраординарного академика с 1815 года и сравнительно недавнего члена академии физика Паррота, который своим демаршем «подмастил» идеологической направленности руководства АН привело Петрова к разрыву отношений с храмом наук практически навсегда. В 1842 году Паррот становится почётным членом Российского минералогического общества

Рижский этап

На раннем этапе своей научной деятельности Паррот посвятил 6 лет своей жизни столице Лифляндской губернии, где он занимал пост секретаря Лифляндского общеполезного и экономического общества. Этот пост он занимал с 1795 (год его приезда на территорию России)по 1801. В это же время Георг Фридрих подвизался на исследовательской ниве. В Риге в ходе научных изысканий впервые в мире Парротом было описано явление осмоса. Также Паррот получил экспериментальное подтверждение того, что осмотические явления оказывают существенное влияние на различные биологические процессы. Помимо изучения феномена осмоса Паррот уделил внимание конструированию медицинских приспособлений — в частности, ему удалось создать первый проект медицинского термометра, который удалось опробовать «на месте». В довершение ко всему Паррот заинтересовался спецификой электрического тока, с которым одним из первых в мире провёл эксперименты физического и химического свойства. Также в это время он провел серию опытов, на основании которых он смог приступить к разработке химической теории цветов; впоследствии он довел эту теорию до логического конца.

Работа по усовершенствованию Физического кабинета

Позже экспериментатор-изобретатель постепенно расширяет диапазон своей научной деятельности, уделяя пристальное внимание области светотехники и конструированию разнообразных измерительных приборов, деятельность которых связана с физической оптикой. В частности, в 1810 и 1812 Паррот демонстрирует царю систему оптического телеграфа, которая на тот момент являлась новым словом в этой прикладной отрасли. Экспериментальному характеру своего научного творчества Паррот уделяет много внимания в мемуаре, изданном в 1834 году, который носит название «Телескоп, полностью основанный на физических принципах». Практической, опытной части научного исследования Паррот традиционно не брезговал, поэтому все его силы были устремлены на «лоббирование» интересов Физического кабинета (как еще называли лабораторию физики при АН), что часто влекло за собой определенные финансовые вливания. В частности, в конце 20-х Парротом на цели оптимизации Физического кабинета был получен «одноразовый транш» размером в 25000 рублей, что по тем временам было вполне приличной суммой. Итогом такой колоссальной финансовой подпитки стала инсталляция самых современных физических приборов в парротовском кабинете в так называемом поместительном шкафу, который до сих пор служит вместилищем для приборов и имущества академии. Притом из-за его неоднократных просьб и увещаний (хотя Петров и Крафт, академик кафедры общей математики, также неоднократно бомбардировали прошениями начальство главного научного органа страны с этой благородной целью) Физический кабинет был перенесен из не вполне подходящего здания Кунсткамеры в саму Академию в 1828 году. Хотя его предшественники пытались добиться этого разрешения и проделали на этом поприще немало, лавры «переносчика» все же достались Парроту.

Достижения на педагогическом поприще

Егору Ивановичу пришлось попробовать себя и в качестве педагога — в частности, именно он культивировал научный талант Эмилия Христиановича Ленца, будущего новатора в области исследования земного магнетизма, подвизавшегося на поприще физической географии. Он же в начале 40-х параллельно с американским физиком Джеймсом Джоулем открыл закон, по которому следует, что количество тепла, выделенное при прохождении электрического тока, прямо пропорционально квадрату силы тока сопротивлению проводника и времени. Свою академическую школу Ленц, потомок известной остзейской фамилии Ленцев, прошел у Паррота. В частности, в мемуаре 1832 года Паррот тепло отозвался о своём преуспевающем ученике, невзирая на определенную конфронтацию на научном фронте, которая наступила в связи с принципиальным расхождением во взглядах на методы исследования физических явлений: «Я свидетельствую ему мою признательность тем с большим удовлетворением, что ослабление моего зрения и общее болезненное состояние этой зимой вынудили меня предоставить ему самые деликатные и утомительные наблюдения. Для старости отрадно подготовить молодых учёных, которые нас замещают и помогают нам с таким искусством и любезностью, какие неоднократно уже проявил г. Ленц». Таким образом, учителю и ученику удалось оформить идеологическое расставание в дружеском ключе, и в дальнейшем они сохранили самые радужные отношения.

Ученая династия Парротов оставила влиятельный след в истории отечественной науки. Его сын Иоганн Якоб Фридрих Вильгельм (1791—1841), пошел по стопам отца, сделав карьеру физика-естествоиспытателя и с 1821 получил степень профессора Дерптского университета, каковым и являлся до своей смерти в 1841 году.

Литература

• Гершун А. Л. Паррот, Георг Фридрих // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Паррот, Георг-Фридрих // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-51671.ln-ru Профиль Егора Ивановича (Георга Фридриха или Жоржа Фредерика) Паррота (Парро)] на официальном сайте РАН
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Паррот, Георг Фридрих] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Паррот, Георг Фридрих

– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.