Пассек, Вадим Васильевич

Вадим Васильевич Пассек
Вадим Васильевич Пассек
Дата рождения:	20 июня (2 июля) 1808(1808-07-02)
Место рождения:	Тобольск
Дата смерти:	25 октября (6 ноября) 1842(1842-11-06) (34 года)
Место смерти:	Москва
Отец:	Василий Васильевич Пассек
Супруга:	Татьяна Пет­ровна Кучина
Дети:	дочери Катерины (ум. в 1842 и 1843 гг.); сын Александр (1836—1866)

Ва́дим Васи́льевич Па́ссек (1808—1842) — русский писатель, историк и этнограф. Брат Диомида и Василия Пассеков.

Биография

Сын ссыльного дворянина Василия Васильевича Пассека, обвинённого по ложному доносу, родился в Тобольске, где жил в это время его отец. Вернуться из ссылки отцу с многочисленной семьёй (семнадцать детей) разрешили в 1824 году.

В 1826 году Пассек поступил на этико-политическое отделение философского факультета Московского университета. Одновременно слушал лекции на других отделениях — словесном и физико-математическом. В университете Пассек близко сошелся с А. И. Герценом. Время окончания Пассеком университетского курса совпало со страшной холерой в Москве осенью 1830 года; борьбой с холерой Пассек и начал свою службу; отдав себя в распоряжение холерного комитета, он работал с редким самоотвержением и, не довольствуясь своей обязанностью по заведыванию канцелярией и хозяйственной частью больницы, ухаживал за больными наравне с докторами; с некоторыми медиками делал на себе опыты прилипчивости холеры, благополучный исход которых помог смелее относиться к болезни и привлёк больше добровольцев. Это время он описал в очерке «Три дня в Москве во время холеры» («Молва», 1831, № 27—29).

В 1832 году Пассек совершил первую поездку на юг России, в Малороссийскую губернию, после которой в ноябре того же года женился на родственнице Герцена, Татьяне Кучиной. Зимой 1833—1834 года, живя в Твери (у родственников жены), общался с И. И. Лажечниковым (ставшим его «хорошим приятелем» ещё до свадьбы), читал ему фрагменты будущей эссеистско-лирической книги «Путевые записки Вадима» (М., 1834). Название этой первой книги Пассека не соответствует её жанру: это не путевые очерки, а рассуждения о народных характерах, заметки и размышления об исторических событиях, народном быте и фольклоре, поэтические раздумья о прошлом и будущем России. В книге были такие разделы, как «Украйна», «Малороссия», «Мечтанья», «Посвящения жене» и др. Ни Герцен, ни другие друзья не поняли начавшегося в это время в Пассеке увлечения историческими работами, его восторженного отношения к прошлому Руси; приняв это за ренегатство и переход «в лагерь служебного патриотизма», они совершенно от него отвернулись. В. Г. Белинский с иронией восклицал:

Путевые записки Вадима — истинное диво дивное! Чего-то в них нет! И юношеские рассуждения, и археологические мечты, и исторические чувствования — все это так и рябит в глазах читателя. А риторика, риторика — о! Да тут разливанное море риторики!… Не ищите грамматических ошибок, не ищите бессмысленности; но не ищите и новых мыслей, не ищите выражений, ознаменованных теплотою чувства… Риторика все потопила!

Внешние изображения
	[museumogarev.mrsu.ru/3Ogarev/1Exposition/Exposition4_Ogarev/Image_Exposition4_og/photo_6_big.jpg Портрет В. П. Пассека, 1840-е гг. Дом-музей А. И. Герцена в Москве]

Весной 1834 года, ещё до защиты диссертации, Пассек получил от помощника попечителя Харьковского учебного округа графа A. H. Панина предложение занять кафедру русской истории в Харьковском университете, однако разрешения на чтение лекций Пассеку дано не было, поскольку в это время были арестованы члены «герценовского кружка», а за Пассеком установлен тайный надзор. До 1837 года Пассек с семьёй жил в Харьковском имении Пассековка, с 1836 года числясь в командировке от статистического отделения Министерства внутренних дел. Вслед за статистическим описанием Харьковской губернии, представленным в министерство в 1837 году, Пассеку было поручено описание Таврической губернии; эта работа заставила его переехать в Одессу, затем — в Крым; описание Таврической губернии было им окончено в 1838 году. В это время Пассек задумал издание, в котором читателей можно бы было приобщать к историческим знаниям, знакомить с традициями многонацио­нального народа, населявшего Россию. Это издание получило название: «Очерки России». Первая книга из пяти вышла в Петербурге в 1838 году, последняя — в 1842 году (кн. 1 — СПб., 1838; кн. 2, 3 и 4. — М., 1840; кн. 5. — М., 1842). Пассеку принадлежал целый ряд очерков, помещённых в издании: «Киево-Печерская обитель», «Праздник Купалы» (кн. 1), «Отрывки из путешествия по Крыму» (кн. 2, 4), «Малороссийские святки» (кн. 3), «Окрестности Переяславля» (кн. 4), «Простонародные средства лечения» (кн. 3, 4), «Веснянки» (кн. 5) и др. В сборнике было помещено немало литографий мастеров 1820—1840-х годов; около трети литографий — по рисункам Пассека.

Осенью 1839 года семья переехала в Москву, где Пассек заведовал отделом Статистического комитета. В 1841 году он закончил «Статистическое описание Московской губернии», признанное образцовым. В этом же году он был назначен редактором нового официального издания: «Прибавления к Московским Губернским Ведомостям». Историко-этнографические и археологические работы Пассека в период жизни в Москве ввёл его в круг славянофилов: А. Ф. Вельтман, М. П. Погодин, С. П. Шевырёв, В. И. Даль, M. H. Загоскин. В 1842 году Пассеком была издана «Московская справочная книжка», которая явилась первым изданием такого рода — маленькая, карманного формата, она знакомила читателей с историей города, памятниками архитектуры, включала книгу адресов.

По понедельникам в доме Пассека проходили вечера, беседы на которых, по словам его жены, Татьяны Пассек, «касались большей частью литературы, умственного движения, общественных новостей и политики». Рассказывая о «понедельниках», жена Пассека отмечала:

Недостаточность средств отзывалась и на наших понедельниках. Кроме чая с самыми простыми принадлежностями, ничего не подавалось, но, несмотря на это, на понедельники сбиралось до двадцати пяти человек, иногда и больше. Бедность обстановки искупалась искренностью приёма и свободой. Входя к нам, каждый чувствовал себя как бы у себя, не стесняясь высказывал своё мнение, не раздражаясь выслушивал противоположное воззрение. Вадим умел сообщить всем свою терпимость, своё чувство меры и симпатичность; речь его была спокойна, ясна, проста, без преувеличенных идей и чувств и без пылкой заносчивости.

— Т. П. Пассек, «Из дальних лет», т. 2, гл. 40.

В 1841 году Вадим Васильевич Пассек по просьбе архимандрита Мельхиседека литературно обработал его собственный труд, написав историю Симонова монастыря и вместо 300 рублей за работу взял место для своей семьи на кладбище монастыря. Через год, 25 октября 1842 года, вскоре после смерти трёхлетней дочери, потерю которой тяжело переживал, Вадим Васильевич Пассек скончался от скоротечной чахотки и был похоронен в любимом монастыре:

Много и в глубине моей души осталось воспоминаний о Симоновой обители: тепла здесь была моя молитва, радостно и грустно бывало на душе…
Благоговею пред тобою, люблю тебя, священная обитель!

Деятельность

Собственно литературная деятельность В. В. Пассека началась в 1831 году статьей «Три дня в Москве во время холеры», в которой автор дал довольно наглядное и рельефное изображение бедствия, обрушившегося на Москву.

Следующей работой стали «Путевые записки Вадима» (Москва, 1834), послужившие одним из поводов к охлаждению его дружбы с кружком Герцена.

Дальнейшие работы Пассека печатались, по преимуществу, в «Очерках России» и в «Прибавлениях к Московским Губернским Ведомостям». Они давали изображение разных племен России («Осетины», «Самоеды Березовского уезда», «Поверье финнов»), описание быта и обычаев и записи песен Великой и особенно Малой Руси ("Малорусские святки", "Малорусская свадьба", «Малорусские поверья», «Купало», «Веснянки», «Русский простонародный костюм Тверской губ.» и др.), замечания по народной словесности и истории литературы (предисловие к статье Макарова «Москва в своих родных песнях», «Котляревский и его Энеида»), статьи по исторической географии («Границы южной России до нашествия татар»), сведения об исторических местностях России («Киево-печерская обитель», «Историческое описание Симонова монастыря», «Царево-Борисов», «Береславль», «Окрестности Переяславля», «О состоянии Москвы и Московской губернии в царствование Петра Великого», «Киевские золотые ворота»), исторические замечания о русском языке («Олегов ключ»), путевые заметки о южной России («Отрывки из путешествия в Крым», «Ногайские степи», «Слобода Хаплуновка» и др.).

В. В. Пассеком был написан ряд чисто научных трудов по изучению курганов и городищ. Он предполагал исследовать курганы и городища на всем протяжении России «от Дуная до Забайкалья», как он выразился в представлении Московскому Обществу истории и древностей; Общество поручило ему обозреть курганы какой-нибудь одной губернии, что и было им исполнено по отношению к Харьковской губернии (описание курганов и городищ было напечатано в нескольких редакциях). Совершенно особняком стоят работы Пассека по статистике — работы официального характера, исполнявшиеся по поручению Министерства Внутренних Дел; это: «Историко-статистическое описание Харьковской губернии», «Города Харьковской губернии», «Статистическое описание Таврической губернии» и «Статистическое описание Московской губернии». Кроме того, им были выполнены неофициальные работы по статистике, напечатанные в «Прибавлениях к Московским Губернским Ведомостям».

Источники

• Пассек Т. П. Из дальних лет. / Под общей редакцией С. Н. Голубова, В. В. Григоренко и др., Гослитиздат, 1963 г., [www.memoirs.ru/rarhtml/1309Passek.htm то же, см.: Русская старина, 1872. – Т.6. - № 12. – С. 607-648.], [www.memoirs.ru/rarhtml/1401Passek.htm 1873. – Т. 7. - № 3. – С. 291-335.]
• Герцен А. И. Былое и думы. / Сочинения в девяти томах, Гослитиздат, 1965 г.

Ссылки

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=104190 Биография]
• [moskva-yug.ucoz.ru/publ/4-1-0-109 Биография и воспоминания о Вадиме Пассеке и его сыне Александре]
• Свящ. Афанасий (Гиляров), Розин Н. П. [www.hrono.ru/biograf/bio_p/passek_vv.html Биографический указатель] // Русские писатели 1800—1917. Биографический словарь. — М., 1999.

Отрывок, характеризующий Пассек, Вадим Васильевич

– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.