Питирим (Крылов)
Архиепископ Питирим<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| январь 1936 — 20 июня 1937 | ||
| Предшественник: | Николай (Клементьев) | |
| Преемник: | Игнатий (Депутатов) (в/у) | |
| ||
| 18 мая 1932 — 27 апреля 1934 | ||
| ||
| 17 марта 1931 — январь 1936 | ||
| Предшественник: | Амвросий (Смирнов) до 26.11.28 | |
| Преемник: | Иоанн (Широков) | |
| ||
| 25 сентября 1929 — 17 марта 1931 | ||
| Предшественник: | Иоанн (Соколов) | |
| Преемник: | Иоанн (Соколов) | |
| ||
| 1928 — 25 сентября 1929 | ||
| ||
| 4 июня 1928 — 1928 | ||
| Предшественник: | Герман (Ряшенцев) | |
| Преемник: | Стефан (Гнедовский) | |
| Имя при рождении: | Порфирий Симеонович Крылов | |
Архиепископ Питирим (в миру Порфирий Симеонович Крылов; 26 февраля (10 марта) 1895, Липецк — 19 августа 1937, Москва) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Велико-Устюжский и Усть-Вымский.
Биография
Окончил Тамбовскую духовную семинарию. Состоял вольнослушателем Московской и Казанской академии.
В 1919 году пострижен в монашество с именем Питирим. Проходил послушание в Иоанно-Предтеченском монастыре в Казани.
В 1921 году рукоположён в сан иеродиакона. В 1922 году рукоположён в сан иеромонаха.
В 1922 году подвергался аресту.
В 1923 году возведён в сан игумена и назначен настоятелем Иоанно-Предтеченского монастыря в Казани.
14 июня 1923 года был арестован. 23 июля 1923 года с него была взята подписка о невыезде
14 декабря 1923 года приговорён к трём годам лишения свободы. Отбывал ссылку в Соловецком лагере особого назначения. В лагере работал заведующим продуктовым складом.
В лагере участвовал в обсуждении «Памятной записки Соловецких епископов» и 27 мая/6 июня 1926 года вывез записку из лагеря. В том же году возведён в сан архимандрита.
Особым Совещанием Коллегией ОГПУ от 19 ноября 1926 года переведён на спецпоселение и до 1928 года находился в ссылке во Владимирской области.
4 июня 1928 года хиротонисан во епископа Волоколамского, викария Московской епархии.
В этом же году — епископ Шуйский, викарий Иваново-Вознесенской епархии и управляющий делами Временного Патриаршего Священного Синода.
С 25 сентября 1929 года — епископ Орехово-Зуевский, викарий Московской епархии.
С 17 марта 1931 года — епископ Дмитровский, викарий Московской епархии.
18 мая 1932 года возведён в сан архиепископа с поручением ему управления Московской епархией.
В 1930-е годы проживал в Москве на Бауманской улице в одном доме с митрополитом Сергием (Страгородским). Кафедральным собором, в котором он чаще всего служил, был Дорогомиловский храм.
13 февраля 1933 года освобождён от должности управляющего делами Священного Синода.
27 апреля 1934 года освобождён от временного управления Московской епархией.
9 июля 1934 года награждён крестом на клобук.
С января 1936 года — архиепископ Великоустюжский и Усть-Вымский. 2 апреля 1936 года прибыл в Великий Устюг.
20 июня 1937 года арестован. Содержался в бывшем Архангельском соборе Михаило-Архангельского монастыря, где затем содержался, (арестованный осенью 1937 года) и скончался архиепископ Великоустюжский Алексий (Бельковский). По приказу НКВД отправлен для производства следствия в Москву.
После ареста в товарном вагоне был привезен в Москву. Почти одновременно с ним были арестованы его братья, проживавшие на родине в Липецке: священник Николай, диакон Серафим и Пантелеимон. Домой из них никто не вернулся.
Включён по 1-й категории в «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР» (Москва-Центр и Московская область) от 10 августа 1937 года (подписан Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым)[1], 19 августа 1937 года Военной коллегией приговорён к расстрелу по обвинению в «связях с троцкистами и участии в террористической фашистской организации церковников»; приговор приведён в исполнение в тот же день, прах захоронен в общем захоронении на территории Донского крематория[2].
Реабилитирован посмертно. На территории Донского кладбища (Донской крематорий) установлен памятный знак в память о невинно убиенных в годину гонений от безбожной власти.
Утверждения[3] о расстреле с группой духовенства в Великом Устюге и захоронении там же не являются достоверными.
Напишите отзыв о статье "Питирим (Крылов)"
Примечания
Ссылки
- [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_1100 Питирим (Крылов)] на сайте «Русское православие»
- [www.purgos.narod.ru/data/february/pitirimkryl_s.htm Питирим (Крылов Порфирий Семенович)]
- [kuz3.pstbi.ru/bin/nkws.exe/ans/nm/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTd4UfLuUsCKcdOycsOeifru2dOiUTaxWBmslBrsxDbtjMXQiAHQ* Питирим (Крылов Порфирий Семенович) в базе «Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви XX века»]
Отрывок, характеризующий Питирим (Крылов)
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
