Герман (Ряшенцев)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Герман и фамилией Ряшенцев.

Епископ Герман (в миру Николай Степанович Ряшенцев; 10 (22) ноября 1883, Тамбов — 15 сентября 1937, Сыктывкар) — епископ Православной Российской Церкви, епископ Вязниковский, викарий Владимирской епархии. Брат архиепископа Варлаама (Ряшенцева).

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2001.

Биография

Родился в купеческой семье. Окончил тамбовскую гимназию.

В 1906 году окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия.

Монах и преподаватель

В 1903 году пострижен в монашество. В 1905 году возведён в сан иеромонаха.

С 17 августа 1906 — преподаватель Псковской духовной семинарии.

С 1 декабря 1907 — инспектор Псковской духовной семинарии.

С 30 января 1910 — инспектор Вифанской духовной семинарии.

С 22 июня 1912 года — ректор Вифанской духовной семинарии, архимандрит. В его бытность ректором был проведён капитальный ремонт здания семинарии. Летом 1915 и 1917 откомандировывался в качестве проповедника в действующую армию.

С 1918 года, после закрытия Вифанской семинарии, жил в московском Даниловом монастыре; вместе с епископом Феодором (Поздеевским) составил акафист благоверному князю Даниилу.

В 1917—1918 годы — ректор Владимирской духовной семинарии.

Архиерей

14 сентября 1919 года рукоположён во епископа Волоколамского, викария Московской епархии.

19 февраля 1921 был арестован за чтение проповедей. 14 сентября того же года освобождён без права выезда из Москвы.

В июле 1922 года вновь арестован, заключён в Бутырскую тюрьму и в июле 1923 года приговорён к ссылке на три года в Западную Сибирь. В сентябре 1923—1924 — в ссылке в селе Самарово. В декабре 1924—1925 — в ссылке в деревне Чучелинские Юрты Тобольского округа. В августе 1925 освобождён, вернулся в Москву.

30 ноября 1925 года был арестован в Москве вместе с другими архиереями по обвинению в создании нелегального Синода при Патриаршем местоблюстителе митрополите Петре (Полянском). Заключён во внутреннюю тюрьму ОГПУ и 21 мая 1926 года приговорён к двум годам ссылки в Среднюю Азию. С мая 1926 находился в городе Турткуле Аму-Дарьинской области, а с февраля 1927 — в городе Ходжейли Каракалпакской автономной области. В январе 1928 года освобождён. С 26 июня 1928 года — епископ Вязниковский, викарий Владимирской епархии.

В октябре 1928 прихожане Казанского собора города Вязники выступили против планов закрытия храма. После этого, 14 декабря 1928 епископ Герман был арестован по делу о «группировке вязниковских церковников». 17 мая 1929 года Особым Совещанием ОГПУ Владимирского округа приговорен к трём годам ИТЛ. В июне 1929—1930 — находился в заключении в Кемском лагере, с 6 января 1930 года — в Соловецком лагере особого назначения, где тяжело заболел тифом. В конце 1930, вместе с другими больными, был вывезен из лагеря, и с 1931 года находился в ссылке под Котласом, затем в Великом Устюге, с октября 1931 — в северных сёлах. Освобождён в феврале 1933 года.

В 1933—1934 годы жил в городе Арзамасе, где в марте 1934 был арестован вместе с епископом Арзамасским Серапионом (Шевалеевским) после того, как верующие помешали обновленцам захватить Рождественский храм города.

В мае 1934 был приговорён к трём годам ссылки. В 1934—1937 года находился в ссылке на станции Опарино Северо-Котласской железной дороги (ныне — Кировская область), затем в селе Кочпон под Сыктывкаром, где под его руководством сложилась община из ссыльных священнослужителей и мирян, которые старались оказывать помощь нуждающимся, в первую очередь, находившимся в лагерях. Организовал кружок любителей духовного пения при местном храме. Сохранились его письма из ссылок, в одном из которых он писал: «Многие из нас предназначены, быть может, быть искупительными жертвами, и надо, таким образом, думать более не о том, чтобы получить возможность жить где-либо в городе, а о граде грядущем, где всё наше земное со всеми скорбями и невзгодами только путь и дверь».

Последний арест и мученическая кончина

23 февраля 1937 года арестован в городе Сыктывкаре, обвинён в организации «контрреволюционной группы „Священная дружина“». 13 сентября 1937 года приговорён по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян 15 сентября 1937 в Сыктывкарской тюрьме.

Канонизация

В 1981 году решением Архиерейского Собора Русской православной церкви заграницей канонизирован в лике исповедника со включением Собор новомучеников и исповедников Российских (без установления отдельного дня памяти).

6 октября 2001 года Священный Синод Русской православной церкви постановил включить имя епископа Германа в Собор Новомучеников и Исповедников Российских.

Труды

• Нравственное воззрение преп. Симеона, Нового Богослова. // Православный собеседник. 1907, январь.
• Письма владыки Германа: Жизнеописание и духовное наследие священномученика Германа, епископа Вязниковского. М., 2004.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/164721.html ГЕРМАН] // Православная энциклопедия. Том XI. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2006. — С. 226-227. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-017-Х
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_2046 Биография] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Герман (Ряшенцев)

– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.