Портрет Сабартеса

Пабло Пикассо

Портрет Хайме Сабартеса. 1901

Холст, масло. 82 × 66 см

ГМИИ (с 1948), инв. № 3317, Москва

К:Картины 1901 года

Портрéт Сабартéса написан Пабло Пикассо в 1901 году. В настоящее время хранится в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, инвентарный номер 3317.

История

Испанского скульптора и поэта Х. Сабартеса, своего друга, Пикассо запечатлел кистью и карандашом восемь раз. Этот портрет был написан в Париже осенью 1901 года. Вот что сообщал о нём Сабартес в воспоминаниях:

«Пикассо написал меня таким, каким увидел в кафе. Холст стоял лицом к стене, когда я приехал. Ставя его на мольберт, я был поражён, увидев себя таким, каким он поймал меня в какое-то мимолетное мгновение моей разнообразной жизни. Я смотрю, пристально смотрю на холст и объясняю себе то, чем я внушил беспокойство моему другу: это спектр моего одиночества, видимый снаружи, мой взгляд растворяется по тьме, которую я не могу пронзить, моя мысль ускользает; мысль и взгляд соединяются в пустоте, чтобы потеряться там, потому, что мой взгляд — взгляд близорукого человека, и мысль моя не может этого преодолеть…

Это полотно написанное в начале голубого периода, некоторое время находилось в мастерской на улице Клиши, затем переходило из рук в руки, чтобы в конце концов остаться у Щукина; часто репродуцируемое, оно иногда называется „Le bock“ („Кружка пива“)… Я, не любящий видеть себя ни в зеркале, ни на фотографии, люблю смотреть на этот портрет…Это первый из моих портретов в технике масляной живописи».

Портрет, написанный в начале голубого периода, колористически еще сохраняет связь с предшествующим: кроме господствующих холодных сине-голубых тонов, в картине местами просвечивает тёплый красноватый подмалевок, от которого художник откажется в более поздних «голубых произведениях». Техника письма значительно пастознее, чем в последующих работах голубого периода.

Рентгенологическое исследование показало, что Пикассо использовал для работы над портретом один из своих старых холстов с изображением сидящего ребенка.

Провенанс

• Галерея Канвейлера;
• с 1910 (?)- собрание С. И. Щукина;
• с 1918 — ПМНЗЖ;
• с 1923 — ГМНЗИ;
• с 1948 — ГМИИ.

Первые выставки

• 1955, ГМИИ, кат. с. 50;
• 1956, Эрмитаж, кат. с. 46;
• 1966—1967, Париж, № 10.

Источники

• Живопись, п. 4, Портрет поэта Сабартеса // «Пикассо». — Искусство, 1982. — С. 67. — 226 с.

Литература

• Кат. Щукина, № 158; Грищенко А. «О связях русской живописи с Византией и Западом» М., 1913, с. 57;
• Тугендхольд, с. 31, 43; Тугендхольд, 1923, с. 116, 145;
• Кат. ГМНЗИ, № 408;
• Reau, № 998; Zervos, I.97;
• Barr, р. 16; Sabartes J. «Picasso, Portrait et souvenirs». Paris, 1946, p. 70-73, № 85;
• Penrose, № 1; Кат. ГМИИ, с. 147;
• Daix — Boudaille, VI. 19;
• Rubin, p. 29;
• Georgievskaya — Kuznetsova, № 258.

Ссылки

• [www.pablo-ruiz-picasso.ru/tag.php?tag=%D5%E0%E9%EC%E5%20%D1%E0%E1%E0%F0%F2%E5%F1 Портреты Сабартеса кисти Пабло Пикассо]

Отрывок, характеризующий Портрет Сабартеса

– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.