Голубка Пикассо
| |
| Пабло Пикассо | |
| Голубка Пикассо. 1949 | |
| фр. La Colombe, исп. La Paloma | |
| рисунок, литография | |
«Голубка Пикассо» — белый голубь мира, нарисованный Пабло Пикассо в 1949 году и неоднократно им воспроизводившийся в различных вариациях. Один из самых узнаваемых символов мира, обошедший всю планету[1][2].
Возник в качестве эмблемы Всемирного конгресса сторонников мира, проходившего с 20 по 25 апреля 1949 года в Париже и Праге (см. Голубь мира).
Содержание
В творчестве Пикассо
Илья Эренбург рассказывает об отношении коммуниста Пикассо к этому мотиву:
«Помню обед в его мастерской в день открытия Парижского конгресса сторонников мира. В тот день у Пабло родилась дочь, которую он назвал Паломой (по испански „палома“ — голубка). За столом нас было трое: Пикассо, Поль Элюар и я. Сначала мы говорили о голубях. Пабло рассказывал, как его отец, художник, часто рисовавший голубей, давал мальчику дорисовывать лапки — лапки успели надоесть отцу. Потом заговорили вообще о голубях; Пикассо их любит, всегда держит в доме; смеясь, он говорил, что голуби жадные и драчливые птицы, непонятно, почему их сделали символом мира. А потом Пикассо перешел к своим голубкам, показал сотню рисунков для плаката — он знал, что его птице предстоит облететь мир[3]».
В 1950 году на конгрессе в Шеффилде художник повторил, что голубей учил рисовать его отец, а также сказал: «Я выступаю за жизнь против смерти; я выступаю за мир против войны»[4].[1][5]
Эволюция изображения
| |
| Пабло Пикассо | |
| Плакат 1-го Всемирного конгресса сторонников мира в Париже. (рисунок - 9 января 1949 г.[4]) | |
| бумага, литография (оригинал - сепия на цинковой пластине) | |
Первый вариант «Голубки» 1949 года, который и был напечатан на плакате Конгресса по выбору Луи Арагона из прочих вариантов эмблемы[6], сильно отличался от того, который позже приобрел популярность. Это было реалистическое изображение голубя, сидящего на земле (а не летящего), без оливковой ветви в клюве, с мохнатыми лапками — подарок Анри Матисса. Экземпляры этой многотиражной литографии (547х697 мм) хранятся во многих музеях мира, включая Тейт, МоМА. Канвейлер опубликовал её еще в 1949 г.[4], до выбора Арагона.
Франсуаза Жило рассказывает подробно: «В вольере Матисса среди множества экзотических птиц было четыре больших миланских голубя. В отличие от большинства голубей лапки у них были до самых кончиков покрыты перьями; казалось, на них надеты белые гетры. Однажды Матисс сказал Пабло: „Надо отдать их тебе, они напоминают тех, которых ты уже писал“. Мы увезли голубей в Валлорис. Одного из них ждал замечательный художественный и политический успех. В начале сорок девятого года Пабло сделал его литографию, добившись при этом блестящего технического результата. В литографии получить совершенно черный цвет не столь уж трудно, но поскольку в литографической краске содержится воск, то когда её разбавляют водой для получения светло-серого цвета, она распределяется по камню неравномерно. И получается то, что по-французски именуется la peau de crapaud, крапчатая, будто жабья кожа, поверхность. Однако в этой литографии Пабло удалось сделать смесь, производящую впечатление очень прозрачного серого цвета с оттенками, которые явились изумительным tour de force[7]. Примерно месяц спустя поэт и романист Луи Арагон, интеллектуальная „рабочая лошадка“ французской компартии, пришел в мастерскую на улице Великих Августинцев за обещанным рисунком для плаката, рекламирующего организованный коммунистами Всемирный конгресс сторонников мира, который вскоре открывался в зале Плейель. Просматривая папку с последними литографиями, Арагон увидел эту, голубь так походил на голубку, что ему пришла мысль сделать этот рисунок символом конгресса. Пабло согласился, и к концу дня плакат с „голубкой“ уже начал появляться на парижских стенах. В бесчисленных оттисках вначале с оригинального камня, потом с копий, этот плакат обошел земной шар в защиту мира»[8].
«…хотя Пикассо тогда верил в искренние намерения движения пацифистов, он не удержался от саркастических замечаний в адрес выбора Арагона: „Бедняга! Он совершенно не знает голубей! Нежность голубки, какая ерунда! Они ведь очень жестокие. У меня были голубки, которые заклевали насмерть несчастную голубку, которая не понравилась им… Они выклевали ей глаза и разорвали на части, это ужасное зрелище! Хорош символ мира!“»[9].
«Арагон забрал рисунок в полдень, а уже в пять часов вечера по всему Парижу были развешаны афиши с изображением голубки. (…) Возможно, Пикассо и сам не предполагал, какой силой обладает его „Голубка“, пока не увидел её увеличенное изображение в зале Плейель, где проходил Конгресс. Она парила над залом в свете прожекторов, над толпой восторженных, объединенных одной надеждой людей»[10].
Биограф художника пишет: «Использование „Голубки“ в политических целях не отняло у неё её совершенства. Осенью того же года Академия изящных искусств Филадельфии присуждает „Голубке“ Пикассо, выставленной тогда в Нью-Йорке, памятную медаль, этот приз был учрежден еще в 1928 году Клубом акварелистов»[10]. Другой биограф уточняет, также подчеркивая намеренную непредвзятость награды: «Позднее в том же году Филадельфийский музей искусства, отложив политику в сторону, удостоил эту литографию Пикассо мемориальной медали Пеннела».[4]
Варианты
Этот рисунок позже был развит художником в простой, графичный линейный рисунок.
(фрагмент)
— Когда я впервые увидел «Голубку», я, как и многие,
вероятно, подумал, что рисунок неверен или, во всяком случае,
неестественен. Но потом по роду службы мне пришлось
приглядеться к голубям, я вдруг осознал, что Пикассо, этот
чудодей, схватил то мгновение, когда голубь складывает крылья
перед приземлением. Его лапки уже касаются земли, но сам он еще
в воздухе, в полете. Мгновение превращения движения в
неподвижность, полета в покой.
|
|
Визитная карточка художника
На Большом Занавесе пусть будет написан
Воинственный голубь мира
Моего брата Пикассо...
Эренбург далее пишет: «Пикассо потом сделал еще несколько голубок: для Варшавского конгресса, для Венского. Сотни миллионов людей узнали и полюбили Пикассо только по голубкам. Снобы над этим издеваются. Недоброжелатели обвиняют Пикассо в том, что он искал легкого успеха. Однако его голубки тесно связаны со всем его творчеством — с минотаврами и козами, со старцами и девушками. Конечно, голубка — крупица в богатстве, созданном художником; но ведь сколько миллионов людей знают и почитают Рафаэля по репродукциям одной его картины „Сикстинская Мадонна“, сколько миллионов людей знают и почитают Шопена только потому, что он написал музыку, которую они слышат на похоронах! Так что снобы напрасно смеются. Конечно, по одной голубке узнать Пикассо нельзя, но нужно быть Пикассо, чтобы сделать такую голубку»[3].
То, насколько голубка «прилипла» к художнику, обыгрывает известный советский анекдот[11]:
Художественная выставка в Париже. Пикассо забыл свой пригласительный билет. Его не пускают:
— Докажите, что вы Пикассо.
Он одним взмахом карандаша изобразил голубя мира, и его пропустили. Фурцева тоже забыла приглашение, и её не пускают.
— Я министр культуры СССР!
— Чем вы это можете доказать? Вот Пикассо тоже забыл билет, и ему пришлось рисовать.
— А кто такой Пикассо?
— Все в порядке, госпожа министр культуры, можете проходить!
Голубки
Пабло Пикассо
всю площадь,
падло, обосрали!
Современный автор, анализируя популярность Пикассо в глубинном, даже низовом сознании народа, пишет, что эту популярность «тем более не объясняла его пресловутая „голубка мира“, внедряемая официозом, что народ этот официоз презирал, пародировал, высмеивал (косвенно, конечно, досталось и Пикассо, и его белому голубю: „Голубки Пабло Пикассо всю площадь…“)»[12]. С иронией о нем вспоминает Георгий Данелия[13].
Марк Гроссман в своей детской книге «Птица-радость: рассказы о голубиной охоте» (1955), глава «Голубь, облетевший весь мир», агитационно рассказывает об этой истории.[14]
Британский актёр Брайан Блессид (Brian Blessed) рассказал изданию The Telegraph о том, как в возрасте 12 лет встретился с Пикассо. Встреча произошла во время Всемирного совета мира в Шеффилде в 1950 году. Юный Блессид подошёл к художнику и попросил нарисовать ему что-нибудь, если тот «действительно Пикассо». Испанец сделал на листе бумаги набросок в виде голубя мира, однако Блессид не оценил рисунок и заявил: «Это показывает, что вы не Пикассо, это не голубь». По словам Блессида, Пикассо ответил ему, что впервые слышит такую критику. Блессид бросил листок с рисунком на пол, «выбросив около 50 миллионов фунтов» (примерно 75 миллионов долларов). Позже листок подобрали, и в настоящее время он хранится в галерее Шеффилда как символ Всемирного конгресса мира. Этот случай сам Блессид назвал «суровым финансовым уроком».[15][16]
Политический символ
Летите, голуби, летите,
Для вас нигде преграды нет!
Несите, голуби, несите
Народам мира наш привет!
Пусть над землею ветер стонет,
Пусть в черных тучах небосвод -
В пути вас коршун не догонит,
С пути вас буря не собъет.
Во имя счастья и свободы
Летите, голуби, вперед!
Глядят с надеждою народы
На ваш стремительный полет.
Летите, голуби, летите,
В лучах зари и в грозной мгле.
Зовите, голуби, зовите
К труду и миру на Земле!
После того, как голубка Пикассо была выбрана в качестве эмблемы Конгрессом, она стала символом движения за мир и идеалов коммунистической партии[17]. Её использовали в западных коммунистических демонстрациях этих лет. В 1952 году на мирном конгрессе в Берлине голубка Пикассо была написана на баннере над сценой.
Рисунок стал своеобразной вершиной «голубиного» ряда мирной символики, «сыграв важную роль в пацифистской пропаганде 50-60 годов XX века. В международной политике слово „голубь“ стало общепринятым названием-синонимом сторонников согласия и компромисса, мирных решений возникающих проблем; в отличие от „ястребов“ — сторонников радикализма, крутых мер и „железной руки“»[18].
«Тысячи афиш с голубками распространились по всему миру. Энтузиазм коммунистов не знал границ». Пабло Неруда заявил[9]:
|
«Голубка Пикассо облетает мир, и ни один преступный птицелов не сможет остановить её полет...» | 
|
Биограф художника пишет: «…она появилась на стенах зданий во многих городах по всей Европе, провозглашенная некоторыми как освященный веками символ мира и ставшая объектом насмешек и глумлений со стороны других как совершенно неуместная и абсурдная форма коммунистической пропаганды.(…) В последующие годы выполненные рукой Пикассо голуби мира буквально облетели весь мир. Варианты нескольких из его рисунков были воспроизведены на почтовых марках в Китае и в других коммунистических странах»[4].
Эренбург приводит примеры отношения к этому рисунку, во 2-й пол. ХХ веке ставшему пресловутым:
- «…Преступная слабость правительства. Вчера из Москвы прилетела группа, которой поручено организовать в Париже беспорядки под вывеской „конгресса за мир“. (…) Вместе с Эренбургом „защищать мир“ будут (…) старый клоун Пикассо, изготовивший марксистскую голубку, которая загадила все стены нашего прекрасного, но, увы, беззащитного Парижа»[3].
- «Я поехал в Берлин. Там „холодная война“ была бытом. (…) Юноши и девушки в синих рубашках или блузках маршировали, пели песни, слушали речи ораторов. (…) Одна сторона Потсдамерплатца принадлежала демократической республике, на другой стояли американские солдаты. Парни в синих рубашках запускали пачки листовок, на них была воспроизведена пикассовская голубка. В ответ летели апельсины…»[3].
Из других примеров:
- Антикоммунистическая группа «Paix et Liberté» создала постеры под названием «[i9.photobucket.com/albums/a53/shakko/ELT200708040732020974609.jpg La colombe qui fait BOUM ]» («Голубка, которая делает БУМ») с изображением превращения голубя в советский танк.
- Американский военный вспоминает о войне в Корее в 1952: «На одной из высот коммунисты воздвигли арку из ветвей и призывали солдат войск Объединенных Наций подойти к ним и „как братья, вместе пройти под аркой“. На другом участке фронта можно было видеть поющих и пляшущих корейских девушек и солдат, размахивающих большими бумажными „голубями мира“ Пикассо, а установленные на склоне горы репродукторы приглашали наших солдат „подойти и поговорить“. Так необычно закончилась самая странная война, в какой американскому флоту когда-либо приходилось участвовать»[19].
- Летние Олимпийские игры 1952 в Финляндии. Нью-Йорк-Таймс пишет (фрагмент «Московской саги» Аксенова): «Русские подкузьмили американского прыгуна в воду майора Сэмми Ли. Ему подарили значок с „голубем мира“ Пабло Пикассо и тут же сфотографировали его с этим значком. Бросовый значочек с голубком нынче стал таким же коммунистическим символом, как серп и молот. Когда кореец по происхождению Сэмми Ли понял, что происходит, он сказал советскому корреспонденту: „Э-э, браток, что ты делаешь, я ведь тоже в армии служу“»[20].
- 1957 год, Алексей Козлов («Козел на саксе») пишет о Фестивале: «Атмосфера Фестиваля, несмотря на его строго предусмотренную регламентированность, оказалась легкой и непринужденной. Энтузиазм был неподдельный, все было замешано на лозунге „Мир и дружба“, повсюду из громкоговорителей звучала музыка и песни, специально приготовленные к этому событию, типа „Мы все за мир, клятву дают народы..“ или „Если бы парни всей Земли…“ Вся Москва была завешана эмблемами, плакатами, лозунгами, изображениями Голубя Мира Пабло Пикассо, гирляндами, иллюминацией».
- В 2011 году около тысячи палестинских детей у подножия Горы Искушения (около Иерихона) создали фигуру голубки — как часть проекта «Peace on Earth» английского аэро-художника Джона Квингли (глобальной музыкальной молитвы за мир)[21][22].
Имя
Весенний вихрь кружит неверных женихов
И как листву кружит рой перьев голубой
Над кипарисом и над птицей голубой
Мадонна на заре рвала шиповник красный
Левкоев соберет к утру букет густой
Увьет им голубиц их голубь ждет прекрасный
Он нынче в небесах парит как Дух Святой
В лимонной рощице объятье долго длится
Так нам дано любить лишь на закате дней
Огни далеких сел трепещут как ресницы
Сердца стучат среди лимоновых ветвей
- Свою дочь Пикассо назвал «голубкой» — см. Палома Пикассо.
- Жоржи Амаду, коммунист, также назвал свою дочь этим именем.
Напишите отзыв о статье "Голубка Пикассо"
Ссылки
- [chagalov.tumblr.com/post/2790885946/picasso-avec-une-colombe-paris-1945-by-james Фотография Пикассо с голубем на голове]
См. также
Примечания
- ↑ 1 2 [www.bbc.co.uk/bbcone/modernmasters/virtual-exhibition/picasso/13-dove.shtml The Dove // BBC]
- ↑ [www.kurier.hu/node/1498 Голуби Пикассо. Мы поверили им сразу и навсегда // Российский курьер]
- ↑ 1 2 3 4 [militera.lib.ru/memo/russian/erenburg_eg07/index.html Илья Эренбург. Люди, годы, жизнь. В 3-х томах. — М.: Текст, 2005]
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.picasso-pablo.ru/library/picasso-zhizn-i-tvorchestvo160.html Р. Пенроуз. "Пикассо:… Антиб и Валлорис (1945—1954)]
- ↑ [www.tate.org.uk/servlet/ViewWork?workid=20858&searchid=17036 Тate museum]
- ↑ [archive.is/20120708160759/gazeta-pravda.ru/content/view/4250/1/ Творец голубки был убежденным коммунистом // Правда]
- ↑ Достижением
- ↑ [www.picasso-pablo.ru/library/moya-zhizn-s-picasso7.html Ф. Жило. Моя жизнь с Пикассо]
- ↑ 1 2 [www.picasso-pablo.ru/library/anri-zhidel-picasso16.html А. Жидель. «Пикассо». Рождение мифа]
- ↑ 1 2 [www.picasso-pablo.ru/library/vallanten-pablo-picasso17.html А. Валлантен. «Пабло Пикассо» | Война и мир (1949—1954)]
- ↑ [guberman.lib.ru/eho/0f.htm Иосиф Раскин. Энциклопедия хулиганствующего ортодокса, Ф]
- ↑ [www.kuzrab.ru/publics/index.php?ID=23971 Степан Гутфройнд. Пабло Пикассо]
- ↑ [guberman.lib.ru/gdbp/009.htm Георгий Данелия. «Безбилетный пассажир». Короткие истории из жизни кинорежиссёра Ч.9]
- ↑ www.litmir.net/br/?b=130755&p=23
- ↑ [tjournal.ru/p/brian-blessed-picasso Британский актёр рассказал о выброшенном в детстве рисунке Пикассо стоимостью порядка 75 миллионов долларов]. TJournal. Проверено 9 ноября 2015.
- ↑ [www.telegraph.co.uk/finance/personalfinance/fameandfortune/11977486/Brian-Blessed-Picasso-gave-me-a-50m-picture.-I-threw-it-away.html Brian Blessed: 'Picasso gave me a £50m picture. I threw it away']. Telegraph.co.uk. Проверено 9 ноября 2015.
- ↑ [www.moma.org/collection/browse_results.php?criteria=O%3ATA%3AE%3Aex4693&page_number=96&template_id=1&sort_order=1 The Dove (La Colombe) / MOMA]
- ↑ [www.simbolarium.ru/simbolarium/sym-uk-cyr/cyr-g/go/golubj.php SIMBOLARIUM]
- ↑ [militera.lib.ru/h/cagle_manson/12.html Кэгл М. Мэнсон Ф. Морская война в Корее]
- ↑ [militera.lib.ru/prose/russian/aksenov1/51.html В. Аксенов. Московская сага]
- ↑ [designyoutrust.com/2011/11/26/photo-of-the-day-peace-on-earth/ Photo of the Day: Peace on Earth]
- ↑ [www.dailymail.co.uk/news/article-2066449/Palestinian-schoolchildren-recreate-Picassos-Dove-Peace-Bethlehem-Christmas-concert.html Palestinian schoolchildren recreate Picasso’s Dove of Peace for Bethlehem Christmas concert]
- ↑ Перевод Н. Стрижевской
|
||||||
Отрывок, характеризующий Голубка Пикассо
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
