Предсуществование

Предсуществова́ние душ — одна из трёх теологических концепций о возникновении человеческой души; религиозно-философское учение о существовании определенного числа индивидуальных душ, созданных Творцом изначально, следовательно раньше их физического рождения на земле. Представители этого учения — пифагорейцы (VI—IV вв. до н. э.), Платон (V—IV века до н. э.), Ориген (III век) и другие.

Противоположным воззрением является креацианизм, утверждающий, что во время образования каждого человеческого тела особым актом божественной воли творится из ничего соответствующая ему душа.

Третье учение является вариантом учения предсуществования: традуционизм принимает существование душ до их воплощения, но не в виде раздельных сущностей, а слитно, в общем прародителе человечества. Об этом проповедовал Тертуллиан (III век).

Среди тех, кто отрицал предсуществование — Фома Аквинский (1225—1274).

Подробнее

Как религиозно-философский вопрос, предсуществование затрагивает три темы различного характера:

1) пребывание всего мира вне времени, как формы нашего чувственного воззрения, — чисто философский сюжет;

2) существование индивидуальных душ ранее их физического рождения на Земле — главная тема учения предсуществования;

3) самостоятельное бытие второй ипостаси Св. Троицы прежде сотворения мира — богословский предмет обсуждения.

С верой в предсуществование души было связано учение Платона о познании как воспоминании; душе, естественно, определялось её бессмертие. Поскольку, согласно Платону, познание как воспоминание есть факт индивидуальной душевной жизни, индивидуальной душе принадлежит предсуществование и бессмертие. И если душа состоит из трёх частей — божественной или разума, причастной истинному бытию, и двух низших, одарённых чувствованиями, — то предсуществование и бессмертие, как связанные с понятиями нравственного воздаяния, переселения, Платон приписывал первой части; две другие части считал смертными.

Главным выразителем идеи предсуществования душ (во втором смысле) был Ориген, опиравшийся на воззрение Платона и платоников и учивший, что изначально Богом было создано определённое число душ, из которых некоторые, актом собственной воли отпадая от божественного (вечного) мира, воплощаются в области бытия материального и претерпевают в нём различные судьбы. В V веке последователи Оригена разбились на две партии, одна из которых — тетрадиты (протоктисты) — выдвинула на первый план учение о предсуществовании души Христа и считала её первой из сотворённых вещей. Это дало их противникам повод упрекать их в обожествлении человеческой души и введении четверицы (др.-греч. τετράς) вместо троицы.

Платоновское учение ο предсуществовании душ высказывалось также и еврейскими таннаями, говорившими ο находящемся на седьмом небе собрании душ. Апокрифическая «Славянская книга Еноха» поучала, что «каждая душа создана для вечности до сотворения мира». Каббалистическая «Книга Зогар» признавала не только предсуществование души в Божественной Мудрости, но и предсуществование всех духовных элементов человека, как и вечность человеческого познания (Зогар, III, 61б); книга также признавала пифагорейское учение о метемпсихозе (реинкарнации).

Рядом с теорией предсуществования появилась другая, также утверждавшая предсуществование всех душ, но не в сверхчувственном мире, как раздельных сущностей, а слитно, в общем прародителе человечества; определённое свое бытие индивидуальные души получают, согласно этому взгляду, от ближайших родителей, вместе с появлением физического зародыша. Эта теория, названная традуционизмом, была представлена в христианской литературе Тертуллианом и опиралась на онтологические воззрения стоиков, признававших духовное бытие неотделимым от телесного. Согласно Тертуллиану, душа родителей передается детям через семя, а все души людей суть отпрыски души Адама.

Но ни платоническая теория Оригена, ни стоическая Тертуллиана не получили общего признания; господствующим в школах остался третий взгляд на происхождение душ, отрицающий предсуществование вообще и довольствующийся утверждением, что во время образования каждого человеческого тела особым актом божественной воли творится из ничего соответствующая ему душа. Этот взгляд, заведомо отказывающийся от всякого разъяснения богословских и философских трудностей, связанных с предметом, называется креацианизмом (от лат. creare — творить).

В России

В России о предсуществовании учили хлысты, утверждая, что души сотворены отдельно от тел и гораздо ранее их, но когда и как — этого «христововеры» не объясняли. С учением о предсуществовании душ у хлыстов связывалось учение о душепереселении..

См. также

• Монада
• Реинкарнация
• Раннее христианство и переселение душ
• [en.wikipedia.org/wiki/Category:Religious_philosophical_concepts Религиозно-философские концепты]  (англ.)

Ссылки

• Предсуществование // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Предсуществование

Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.