Публиканы

Публиканы (лат. publi cani) — в римской финансовой системе лица, бравшие на откуп у государства его имущество — publicum (земли — ager, пастбища — scripturae, рудники — metalla, соляные варницы — salinae), а также государственные доходы (налоги — vectigalia, пошлины — portoria) и общественные подряды (на постройки) и поставки (например, хлеба).

Они составляли особый класс внутри всаднического сословия, которое занималось преимущественно торговыми и финансовыми спекуляциями как в столице, так и в провинциях. Для принятия откупов и подрядов богатые граждане (преимущественно из всадников) соединялись в своего рода акционерные компании (societates publicanorum или vectigalium) и вели дела обществом под руководством главного предпринимателя (manceps). Отдача на откуп или с подряда происходила на форуме по контрактам (tabulae censoriae), в которых магистраты, руководившие торгами, выставляли условия (leges censoriae) сроком обыкновенно на люстр. Торги совершал цензор, который должен был составлять смету, откуда самые контракты и условия называются censoriae. Взимание сборов и аренды присуждалось той компании, которая давала больше всего (summis pretiis), подряды — той, которая запрашивала меньше всего (infimis pretiis). Общество, получившее аренду или подряд, должно было уплатить казне в первом случае или получить от казны во втором случае установленную в контракте сумму, и затем вести дело за свой страх. Если компания, уплатив сумму, выручала меньше, или, получив сумму, затрачивала больше, это был её убыток; но, на самом деле, всегда было наоборот. При таком порядке государство сберегало расходы по управлению и устраняло сложный вопрос по эксплуатации своего имущества, взиманию доходов и исполнению подрядов. Вся тягота системы ложилась на население и особенно на провинции, в которых, главным образом, господствовала откупная система.

Главный предприниматель компании (manceps) был представителем её при совершении сделок, соблюдал её интересы, давал залог, одним словом был ответственным лицом. Ближайшее руководство делом принадлежало ежегодно сменяемому директору компании (magister societatis), а в провинциях — промагистру. В качестве помощников, при откупщиках состоял многочисленный персонал мелких чиновников из несвободнорожденных. Vectigalia (decumae, scripturae) и portoria в одной провинции отдавались оптом одной компании, или же portoria соединялись со scripturae. Смотря по роду откупов, образовывались особые категории откупщиков. Decumani (особенно в Сицилии и Азии) собирали так называемую десятину (decuma) от продуктов посева. Обыкновенно дело устраивалось таким образом, что откупщик, не дожидаясь времени сбора хлеба и плодов, оценивал, примерно, имеющий быть сбор на основании средних данных за прошлые годы и количества посева, и затем взимал деньгами требуемую десятину. Pecuarii или scr i ptuarii собирали аренду за пользование государственными пастбищами; portoriorum conductores взимали пошлины за провозные товары или акциз; socii salarii и publicani metallorum собирали аренду — первые за производство соли, вторые за обработку рудников. Принимая на откуп земли, Публиканы не были possessores или pastores; они лишь собирали аренду по поручению государства, которое не заключало сделок с действительными арендаторами. Во всех случаях сбора пошлин и налогов Публиканы старались только о том, как бы выручить не только уплаченную за откуп сумму, но и барыш; вследствие этого они прибегали к притеснениям и незаконным мерам, находя обыкновенно поддержку в лице наместников. С расширением римской территории, расширились и финансовые операции сословия, доведшие провинцию до того плачевного состояния, в котором она находилась накануне принципата. Печальное положение провинций прекрасно обрисовано Цицероном в его речах, особенно в сказанных по делу Верреса. Вследствие такого положения дел создался могущественный класс капиталистов, имевший громадное политическое значение со времени Гракхов, при которых из этого класса выделилось особое сословие всадников.

Особенно велико влияние публиканов было в судебной сфере в период от 123 до 81 гг.; наполняя собой списки присяжных, они оправдывали наместников, обвинявшихся в вымогательстве (repetundarum), так как наместники были главными пособниками Публиканы в финансовых операциях последних. В I в. до Рождества Христова всадники сыграли видную политическую роль в борьбе с сенатской партией; не раз их вмешательство влекло за собой важные акты политической жизни (например, Манилиев закон). В эпоху империи деятельность Публиканы значительно сократилась, так как система откупов была заменена сбором податей непосредственно через магистратов. За Публиканы были сохранены лишь откупы по аренде пастбищ, горных мест (saltus), соляного промысла и рудников, а также по пошлинам, да и то деятельность их подлежала императорскому контролю: для провинций настали лучшие времена. Императоры не раз издавали эдикты, направленные против беззаконий, допускаемых Публиканы; так, например, за незаконное взыскание полагался двойной против взысканной суммы штраф, а за применение насилия — четверной (Dig. 39, 4, 9, 15).

См. также

• Откуп

Литература

• И. M. Гревс, «Очерки из истории римского землевладения» («Ж. М. Н. Пр.», 1896, № 2);
• Ср. Salkowski, «De jure societatis praecipue publicanorum» (Кенигсберг, 1859); Cohn, «De natura societatum juris Romani quae vocantur publicae» (Б., 1870);

• Hahn, «De censorum locationibus» (1879); Marquardt, «Römische Staatsverwaltung» (I т., Б., 1885;
• Dietrich, «Die rechtlichen Grundlagen d. Genossenschaften d. römischen Staatspächter. I. Die rechtliche Natur der societas publicanorum» (1889);
• «Handbuch der Römischen Altertümer», Моммзен и Marquardt, IV т.);
• Ivanoff, «De soicetatibus vectigalium publicorum populi Romani» (Б., 1896);
• Ledrain, «Des publica ins et des société s vectigalium» (Публиканы, 1876); Dietrich, «Beiträge zur Kenntniss des römischen Staatspächtersystems» (1877);
• H. Schiller, «Die Römischen Staatsaltertümer» (Мюнхен, 1893, стр. 200, 204, в «Handbuch der Klassischen Altertumswissenschaft» von Iwan Müller, IV т., 2 отд.).
• Smith, «Dictionary of Greek and Roman antiquities» (Л., 1891, II т., 520—523);
• Xenopulos, «De societatum publicanorum Romanorum historia ac natura juridiciali» (Б., 1871); Belot, «Histoire des chevaliers Romains» (Публиканы, 1873, II, стр. 162—181);

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Публиканы

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.