Рихтер, Франц Ксавер

Франц Ксавер Рихтер (нем. Franz Xaver Richter, чеш. František Xaver Richter, фр. François-Xavier Richter; 1 декабря 1709 года, Голешов — 12 сентября 1789 года, Страсбург) — немецкий композитор чешского происхождения, принадлежавший к мангеймской школе.

Биография

Родился в Моравии, где в 1722—1727 годах обучался в иезуитской семинарии в Угерске-Градиште. Затем продолжал музыкальное образование в Италии и в Вене. В 1740 году стал заместителем капельмейстера в оркестр князя Мельдегга в Кемптене, где написал свои «Большие симфонии», опубликованные в Париже. С 1747 года служил в придворном оркестре в Мангейме, исполнял обязанности скрипача, певца-баса и композитора. Был учителем Карла Стамица и Йозефа Крауса. В 1769 году приглашён капельмейстером в кафедральный собор Страсбурга, где жил до конца жизни. В 1778 году встречался с Моцартом.

Творчество

Рихтер был характерным представителем так называемой «мангеймской школы», сыгравшей большую роль в переходе в музыке от барокко к классицизму. Собственные произведения Рихтера имеют как черты галантного стиля, так и предклассические элементы. Основной сферой деятельности композитора была оркестровая музыка — его перу принадлежат более 70 симфоний (в том числе 12 «Больших симфоний») и ряд концертов для различных инструментов с оркестром, а также шесть струнных квартетов и столько же трио-сонат для флейты. Среди других работ — оратория «Воздвижение Креста Господня» (итал. La deposizione dalla croce di Gesú Christo, 1748), три реквиема, Te Deum, 30 месс, 40 мотетов. Рихтеру также принадлежит учебник гармонии и композиции (нем. Harmonische Belehrungen; 1761—1767, издан в 1809 году).

Литература

• Walter Lebermann. Zu Franz Xaver Richters Sinfonien. / Die Musikforschung № 25, 1972, P. 471—480.
• Jiří Sehnal. Vztah Františka Xavera Richtera k Holešovu. / Hudební věda № 28, 1991, P. 242—244.

Отрывок, характеризующий Рихтер, Франц Ксавер

Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.