Сан-Пьетро-ин-Монторио

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Достопримечательность
Сан-Пьетро-ин-Монторио
итал. San Pietro in Montorio
Страна Италия
Город Рим
Конфессия католицизм
Архитектурный стиль Высокое Возрождение, маньеризм, барокко
Строительство IX век н. э.—1472 г., 1502 г. годы
Координаты: 41°53′20″ с. ш. 12°27′58″ в. д. / 41.8888° с. ш. 12.4661° в. д. / 41.8888; 12.4661 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=41.8888&mlon=12.4661&zoom=17 (O)] (Я)

Сан-Пьетро-ин-Монторио (итал. San Pietro in Montorio) — титулярная церковь в городе Риме на склоне холма Яникул.





История

Название церкви и храмового комплекса происходит от названия здешних желто-красноватых почв (Monte D’Oro). Сама церковь расположена рядом со старинным монастырем, а весь комплекс имеет множество шедевров искусства архитектуры, скульптуры и живописи.

По заключению ученых, церковь на местном склоне выстроена не раньше IX века. Но церковные легенды делают её намного древнее. Район известен как место, где по легенде поставили крест с распятым апостолом Петром головой вниз.

Церковь и монастырь в средневековье относились к бенедиктинцам. В 1472 году, во времена римского папы Сикста IV из семьи делла Ровере, старые поврежденные временем здания разобрали. Новые и более прочные создал архитектор Амедео да Сильва. Папа римский охотно привлекал средства иностранных королей для перестройки комплекса. Среди них был и король Франции Людовик XI. Позже в постройку монастыря вмешались испанские короли Изабелла и Фердинанд, которые тоже искали славы и благочестия. По их заказу в монастыре в начале 16 века работал сам Донато Браманте. С работы в этом монастыре и началась блестящая художественная карьера архитектора в Риме. В 1500 году воссозданный комплекс освятил уже папа Александр VI Борджиа. На рубеже XVIII—XIX веков и позднее храмовый комплекс был втянут в бурные политические события, был поврежден и некоторое время использовался как госпиталь. В 1876 году, уже по объединению итальянских княжеств и созданию единой Италии, королевский Савойский двор продал храмовый комплекс Испании. Испанскому государству комплекс принадлежит и ныне, где в постройках монастыря разместили Королевскую испанскую академию в РимеК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3618 дней].

Церковь

Церковь имеет достаточно простой главный фасад. Его плоскость разделена на три части и увенчана треугольным фронтоном. Декор аскетический — тимпан фронтона с гербом практически пуст, ниже — малое и круглое окно-роза с упрощенным рисунком, еще ниже простенький портал. Углы фасада прикрыты пилястрами.

Церковь имеет только один неф и её объем возвышается над комплексом других сооружений. Церковь выстроена из красного кирпича, а главный фасад украшен серым, зашлифованным камнем. Парадность фасада усиливают только двускатные лестницы, равные по длине фасаду.

Несколько иным был когда-то интерьер церкви. Сейчас апсиды освещают три прямоугольных окна без витражей. В пространство нефа открываются несколько часовен, обрамленных пилястрами.

Декор капеллы Раймонди создали в эпоху барокко Андреа Больджи и Никколо Сале. Алтарь часовни — скульптурный. Это рельеф на сюжет «Святой Франциск Ассизский, принимающий стигматы», созданный Франческо Баратта, — это, возможно, лучшее произведение художника в Риме. В часовне похоронены Джироламо и Франческо Раймонди, отсюда название часовни.

Фрески, украшающие первую часовню справа, создал художник Себастьяно дель Пьомбо, который перебрался из Венеции в Рим и работал под влиянием произведений Микеланджело.

Вторую часовню справа украшают фрески, которые создал Бальдассаре Перуцци, среди них — «Четыре христианские добродетели» и «Коронование Богородицы».

В часовнях далее можно найти «Крещение в Иордане» Даниэле да Вольтерра, произведение Джорджо Вазари, надгробия, которые создали по проектам Бартоломео Амманати.

Именно для церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио Рафаэль Санти создал образ «Преображение», который давно вывезли. В 1797 году картину Рафаэля изъяли, и сейчас она экспонируется в Пинакотеке Ватикана.

Маленький храм Браманте

Маленький храм Браманте, или Темпьетто, — не что иное, как отдельно выстроенная часовня. Но по проекту Донато Браманте она должна была стоять в круглом дворике, где перекликались бы закругленные фасады часовни и самого дворика. То есть это был маленький архитектурный ансамбль. Первоначальный проект Браманте сохранен и приведен в книге Себастьяно Серлио. Однако, проект Донато Браманте был воплощен лишь частично, и сейчас храм значительно контрастирует своими совершенными фасадами с суровыми фасадами неприветливого монастырского двора.

Темпьетто стоит на невысоком круглом подиуме. Первый ярус сооружения окружен сквозной колоннадой, несущей парапет. Внутренний диаметр часовни-ротонды достигает лишь четырех с половиной метров. Сферический купол часовни-ротонды не имеет стенописи, которую не любил Браманте, потому что, по его мнению, она отвлекала зрителя от красоты созданных архитектурных форм. Непревзойденным мастером подобных форм он и стал в конце жизни. Вместо стенописей — имитация вечернего неба со звездами, которые не давят на зрителя, а придают пространству воздушности и легкости, необычной освещенности. Все пропорции маленького храма и его декор приближены к масштабу человека, родствены ему, ничем не подавляют. Краеугольные фасады часовни украшены окнами и пустыми полуциркульными нишами с ракушками — намек на паломническое назначения сооружения. Законченный маленький храм Браманте (без пышного декора) по завершению сооружения в 1502 году произвел сенсацию в тогдашнем Риме. Папа римский немедленно нанял новоприбывшего мастера на работу в Ватикане. Темпьетто стал первой реальной постройкой Высокого Возрождения в Риме, который принял теперь на себя славу и значение первого ренессансного центра Италии, помимо Флоренции. Рим и папский двор начали концентрировать вокруг себя лучших художников эпохи.

Слава маленького храма Браманте поражала воображение римских мастеров на протяжении нескольких веков. Его объявили эталоном. Позже он войдет в различные путеводители и энциклопедии. Наиболее активно в декорирование Темпьетто вмешались агрессивные мастера римского барокко. Правда, стенописей в интерьере не создали, но разместили там четыре небольшие скульптуры евангелистов в полуциркульных нишах над окнами. Странным образом их активные, патетические движения не закрыли, а несколько подчеркнули красоту пропорций сооружения. В алтарной нише храма — скульптура апостола Петра на троне. В полу часовни создано отверстие (прикрыто сквозной металлической решеткой), напоминавшей паломникам о наличии еще и крипты. Она находится под ротондой, вход в которую находится на восточной стороне. Интерьер крипты поражает великолепием, цветными камнями облицовки и сложными орнаментами свода. Здесь еще один мраморный алтарь св. Петра.

Титулярная церковь

Церковь Сан-Пьетро-ин-Монторио с 13 апреля 1587 является титулярной церковью. Кардиналом-священником с 1 марта 2008 года является американский кардинал Джеймс Френсис Стэффорд.

Источники

  • «Всеобщая история искусств», т. 3, М., «Искусство», 1962, с. 141—143
  • Laura Gigli, Il complesso gianicolense di S. Pietro in Montorio, Roma 1987, Fratelli Palombi

Напишите отзыв о статье "Сан-Пьетро-ин-Монторио"

Ссылки

  • [www.sanpietroinmontorio.it/home.html Официальная страница Сан-Пьетро-ин-Монторио]

См. также

Отрывок, характеризующий Сан-Пьетро-ин-Монторио

– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.