Саэки, Кадзуми
| Кадзуми Саэки | |
| 佐伯 一麦 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Подданство: | |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: |
с 1984 |
| Направление: | |
| Дебют: |
«Связывание деревьев» (木を接ぐ, 1984) |
| Премии: |
премия Номы </br>премия Мисимы</br>премия Осараги |
Кадзуми Саэки (яп. 佐伯 一麦 Саэки Кадзуми?, род. 21 июля 1959) — японский писатель, известный своими произведениями в жанре сисёсэцу («повести о себе»). Настоящее имя Тору Саэки (佐伯 亨); псевдоним Кадзуми (一麦), имеющий в качестве одного из своих составляющих иероглиф 麦 (хлеба), происходит от пейзажей хлебных полей Ван Гога, любимого художника Саэки.
Биография
Родился и живёт в Сендае (преф. Мияги). Окончил там же среднюю школу. В юности испытал влияние писателей послевоенной группы (особенно Ютака Хания) и Льва Толстого, пробовал себя в школьном додзинси. В 1975 году отправился в поисках себя в Токио. В течение нескольких лет работал журналистом. В Токио познакомился с творчеством глубоко тронувшего его Ван Гога, аллюзия на которое позднее вошла в его псевдоним. В те же годы увлёкся Кэндзи Накагами, отчасти подражая его эксцентричному образу жизни. После женитьбы и рождения дочери в 1981 году постоянно вынужденно менял места проживания, сменив к 1993 году в общей сложности до тридцати адресов. В 1982 году, из-за собственных творческих амбиций оставив должность журналиста, стал разнорабочим, впоследствии переквалифицировавшись в электрика. Работая электриком, начал первые литературные опыты. Позднее в 2007 году Саэки опубликовал «Каменные лёгкие» (石の肺), произведение, написанное в жанре документальной прозы. В ней он описывает свой опыт работы электриком, когда регулярное соприкосновение с асбестсодержащими стройматериалами привело к плевриту и хронической астме. Сильно подорвав здоровье, работу электрика оставил.
Как писатель дебютировал в 1984 году с рассказом «Связывание деревьев» (木を接ぐ), удостоенного премии журнала «Умицубамэ» (海燕, «Качурки») для начинающих писателей. Представительный состав жюри, в который входили тогда Минако Оба, Дзякутё Сэтоути, Синъитиро Накамура, Ёсикити Фуруи и Тэцуо Миура, способствовал широкому признанию таланта Саэки. После этого первого успеха решил посвятить себя литературной деятельности. С самого начала выбрал в качестве основополагающей для себя формы традиционный для Японии сисёсэцу. Написанный на основе личного опыта работы электриком сборник рассказов «Короткое замыкание» (ショート・サーキット, 1990) завоевал премию Номы для дебютантов. Последовавший за ним «Раскованный парень» (ア・ルース・ボーイ, 1991), рассказавший вновь автобиографичную историю становления отцом, был удостоен премии Мисимы.
После десятилетней скитальческой жизни в мегаполисе Саэки вместе с супругой переехал в родной Сэндай. Картины их совместной жизни в Тохоку стали основой произведений «Когда скроется солнце за высокой горой» (遠き山に日は落ちて, 1996, премия Киямы) и «Семья в стальной башне» (鉄塔家族, 2004, премия Осараги). В 1997 году вместе с супругой, получившей возможность продолжить своё образование, отправился в Норвегию, где провёл около года. По мотивам жизни там был позднее написан роман «Норвегия» (ノルゲ Norge, 2007, премия Номы), наиболее известная работа Саэки на сегодняшний день.
Напишите отзыв о статье "Саэки, Кадзуми"
Литература
- 二瓶浩明 [ci.nii.ac.jp/naid/110006203455/en 佐伯一麦 年譜] (японский) // 愛知県立芸術大学紀要. — 2006. — № 35. — С. 53—70.
Ссылки
- [homepage1.nifty.com/naokiaward/akutagawa/kogun/kogun99SK.htm О произведениях писателя, номинировавшихся на премию Акутагавы]
|
Это заготовка статьи о писателе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Саэки, Кадзуми
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
